Евгений Долматовский - Товарищ мой

СТАТУЯ

Осада, осада, осада,Ворчание дальних громов,Пыланье осеннего садаСреди обгоревших домов.

Здесь раньше гуляли и пели,Здесь девочкой бегала ты.Под кленами вырыты щели,На клумбах прибиты цветы.

Снаряды проносятся с воем.Осколками мины прошит,Из белого мрамора воинНа главной аллее стоит.

В шинели задымленной рядом,Угрюмый, усталый, живой,Не кланяясь злобным снарядам,С винтовкой стоит часовой.

БАРРИКАДА

Прощай, моя радость,И плакать не надо.На улице рядомНас ждет баррикада.

Впиваются пулиВ угрюмый булыжник,В комоды и стульяИз домиков ближних.

На улице этой,Я помню, жила ты,И ветры рассветаЗдесь были крылаты.

Здесь в «классы» играла,И бегала в школу,И звёзды считалаС мальчишкой веселым.

И снова тревога,Сраженье... Однако —Ни мало ни много —Шестая атака.

Мальчишка, с которымТы звезды считала,С тускнеющим взоромЛожится устало.

Сестра наклонилась —Завяжет, поможет.(Иль это приснилось,Что так вы похожи?)

И память в дыму,И расколота каска,И больше емуНи к чему перевязка.

А вдруг подрасталаВ другой стороне ты,Не в этих кварталахВстречала рассветы?

Быть может, не знаю —Догадок не надо.Но я защищаюТвою баррикаду.

Дома за спиноюДымят, догорая.Ты здесь, ты со мною,Моя дорогая.

ВЫСОТА

Знакомые наши места —Печаль Сталинградского края.Дымится вдали высота,По карте — сто двадцать вторая.Туда мы смотрели не раз,Кусая засохшие губы.Врастали во впади вы глазБинокли и стереотрубы.Мы видели только бугорДа вражьих окопов бойницыИ не замечали, как с горРассветное солнце струится.Потом зазвенела зима.Просторы степей побелели.Нас ярость сводила с ума,Когда мы на сопку глядели.

И вот громыхнуло «ура»,В атаку пошли батальоны.Крута перед нами гора...Бегом на могучие склоныПо трупам фашистов, вперед!И — наша седая вершина!Орудия, вросшие в лед,Осевшие набок машины...Впервые заметили мыВысокое солнце над степью,Хрустальные травы зимы,Морозное великолепье.

Так вот как поет и звенитДонской удивительный ветер!Как утренний воздух пьянит!Как славно живется на свете!Так вот какова высота!Ты раньше и ведать не ведал,Какая вокруг красота,Как взглянешь глазами победы.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Пулей пробита степная тетрадь,Стерло землею последнюю дату.Девушкам можно стихи посвящать, Крепче стократ посвященье солдату.Тем посвящаю стихи, кто со мнойНочью ползет через минное поле;Тем, кто с рассвета — над картой штабной;Памяти тех, кто погиб на Осколе;Тем, кто идет по лощине сквозь дождь, —С каски — ручей, плащ-палатка намокла;Тем, кто ведет громыхающий «додж»,Смотрит сквозь дымные, в трещинах стекла;Тем, кто поклялся — ни шагу назад;Тем, кто траву напоил своей кровью;Тем, что сейчас в медсанбате лежат;Той, что склонилась у их изголовья;Тем, в чьих глазах только ярость и месть;Тем, кого знаю, а может, не знаю;Всем, кому некогда их прочесть, —Эти стихи посвящаю.

МАТЬ КАЗАКА

Черный выдался день.Скрылось солнце за тучей туманной,И в казачий куреньЧужеземец вошел окаянный.Все разбил, раскидал,Запорхала по ветру перина,А старуху прогналИ порвал фотографию сына.

Мать выходит за дверь,Очи полны тоскою бездонной.Что ей делать теперь,Одинокой, босой и бездомной?..Посидит на базу,Где недавно мычала корова,Да проглотит слезу,Да на запад посмотрит сурово...

«Видно, доля така!» —Горе-горькое ложкой хлебала,Своего казакаНа немецкой войне потеряла...А последний сынок —Вся надежда, любовь и забота —По какой из дорогОтступает под вой самолета?Шли тяжелые дни,И тянулись осенние ночи...Ты мне счастье верни,Изгони чужеземца, сыночек...

Наступила зима,Недобра, как железо, студена.Вьюга сходит с ума,Заметает излучину Дона.Слышен рокот и гром, —Не бывает ноябрьского грома.Чужеземцы бегом,Все бросая, бегут мимо дома.

Ненаглядный, бедовый,Заходит в курень, улыбаясь,Полушубочек новыйНа нем, как броня голубая.Онемела сперва,Покачнулась, платок прикусила.Вдруг прорвались слова,Что три месяца долгих носила:

«Ты не с той стороны —Из-за Дона пришел ты, не прямо!»«Да, дороги войныНелегки и извилисты, мама.Мы их взяли в кольцо,Мы от Клетской пошли по излуке...»Он целует лицоИ землистые, старые руки.

Горек воинский труд.Мы немало пожили на свете.Всех нас матери ждут,И для них мы по-прежнему дети.

ЗАКОН ТАЙГИ

Шел я берегом Амура,Краем Дальнего Восхода,Шел, пуская дым из трубки,Чтоб комар меня не трогал.Стыли черные березы —Дети каменного века,И мохнатые фазаныИз-под ног моих взлетали.

...Это было так недавно,И давным-давно, быть может.Это было в годы мира,В годы счастья и покоя.Мне казалось — эти чащиНикогда еще не зналиНи походки человека,Ни его веселых песен.

Вдруг раздвинулись лианы,Будто сами расступились,И бесшумно мне навстречуВышел маленький охотник,В сапогах из мягкой кожи,В шапке из осенней белки,Вороненая берданкаНа плече его висела.Подошел и улыбнулсяМне нанаец смуглоскулый.

Из раскосых добрых щелокЧерные глаза блеснули.На сто верст вокруг, быть может,Мы с ним были только двое,Потому и подружилисьСкорой дружбою таежной.У костра духмяной ночьюМне рассказывал охотник,Что зовут его Максимом,Что из рода он Пассаров,Из нанайского селенья,Где отец его и братьяВ рыболовстве и охотеЖизнь суровую проводят.Он рассказывал о крае,Где текут такие реки,Что коль вставишь в воду палку,То она не пошатнется,Крепко сжатая бокамиРыб, идущих косяками.Он рассказывал с улыбкойОб охоте на медведя.Восемь шкур на жерди сохнутУ него в селенье Найхен.Я спросил тогда Максима:«Ты медведя не боишься?»«Нет, — ответил мне нанаец, —У тайги свои законы.Если зверь на поединкеГолову мою расколет,Брат пойдет по следу зверяИ его догонит пулей».Я запомнил эту встречуВ крае Дальнего Восхода,Встречу с юношей Максимом,Меткоглазым и бесстрашным.Звезды яркие горели,Выпь болотная кричала,И на берег выбегалаТемная волна Амура.

Лед прошел по рекам триждыС той поры. На нашу землюВраг ворвался, сея гореИ пожаром полыхая.Я забыл Амур далекийИ таежные прогулки.Между Волгою и ДономНам пришлось с врагом сражаться.

По степям гуляла вьюга,Волком воя возле Волги.На врага мы шли облавой,Леденя и окружая.И однажды после бояМы в землянке отдыхали,Валенки свои сушили.

Вдруг, откинув плащ-палатку,Возле нас возник бесшумноМаленький боец в шинели,В шапке из осенней белки.Он присел и улыбнулся.Пламя сразу озарилоВ узких щелочках живые,Меткие глаза нанайца.

Командир полка сказал мнеГорделиво: «Познакомься,Это наш искусный снайпер,Наш отважный комсомолец,И зовут его Максимом,А из рода он Пассаров,Из нанайского селенья,Где отец его и братьяВ рыболовстве и охотеЖизнь суровую проводят».

Я ответил: «Мы знакомы».И Пассар промолвил: «Точно».И в глазах его веселыхОгонек мелькнул таежный.

«Здравствуй, друг. Ты помнишь встречуВ крае Дальнего Восхода?Ты, ходивший на медведя,Как с другим воюешь зверем,Что пришел не из берлоги,А из города Берлина?»И нанаец мне ответил:«Я убил их двести двадцать,И, покуда жив, я будуИстреблять их беспощадно».Расстегнул шинель нанаец,И на ватнике зеленомЯ увидел орден гордый —Красное увидел знамя.

Рано утром мы с ПассаромПоползли вперед.На склонеУзкий выдолблен окопчикСредь засохшего бурьяна.Здесь легли мы, наблюдаяЗа равниной.Перед намиГрустная земля застыла,Белым саваном укрыта...

Из далекого оврагаВырывался красный выстрел.Выл снаряд. И беспрестанноЩелкали в бессильной злобеРядом пули разрывные.Мы лежали, говорилиПро таежные закаты,Про амурские уловыИ про лодку-оморочку.

Я сказал Максиму: «Знаешь,По легендам и преданьям,Бог войны и бог охотыБыл один у наших предков».«Нет, война, — Максим ответил —На охоту не похожа:Зверя бил я добродушно,То был честный поединок.

А теперь с врагом бесчестным,С волчьей стаей я сражаюсь,Новое узнав значеньеСлова „зверь“.Смотри, товарищ,Вон спускается с пригоркаВорог. Он меня не видит,Но ему давно уж пулюПриготовили уральцы.И в стволе моей винтовкиТихо дремлет гибель зверя».

Левый глаз нанаец сузилТак, что показалось, будтоОн заснул.Но грянул выстрел,И опять открылись веки.И сказал Максим сурово:«Это двести двадцать первыйКончил жизнь благополучно»

«Хорошо! — сказал нанаец. —День сегодняшний, однако,У меня прошел недаром.А теперь пойдем в землянку,Должен я письмо отправитьДевушке своей любимой,Что живет у нас в селенье,Обучая в новой школеМаленьких детей нанайских.Я люблю ее так сильно,Что мне кажется порою —Эта сила заряжаетМеткую мою винтовку».

У коптилки, сотвореннойИз снарядного стакана,Медленно писал нанаецПисьмецо своей любимой.

В январе прошла по фронтуВесть жестокая: убилиДруга моего — Максима,Знаменитого Пассара.Меткие глаза закрылись,Руки твердые повисли.Обагрились алой кровьюСиневатые страничкиКомсомольского билета.Девушка из новой школы,Как твое утешить горе?Он любил тебя так сильно,Как фашистов ненавидел.

Мы ушли вперед, на запад,Далека от нас сегодняСвежая могила друга.На земле освобожденнойСнова лед прошел по рекам.И весенним днем прозрачнымШел я ходом сообщеньяК пункту командира роты;Надо мной свистели пули,И равнина громыхала,Будто по железной крышеХодят в сапогах тяжелых.Здесь увидел я сержантаС вороненым автоматом.Этот воин смуглоскулыйПоказался мне знакомым.«Ты нанаец?»«Да, нанаец».«Как зовут тебя?»«ПассаромИннокентием. Я родомС дальних берегов Амура».«Ты давно уже на фронте?»«Нет, недавно. С той минуты, Как узнал о смерти брата,Меткоглазого Максима.Я ведь тоже комсомолецИ ружьем владею с детства».

...Я припомнил край Восхода,Встречу с маленьким нанайцемИ его рассказ короткийПро закон тайги суровой:«Если зверь на поединкеГолову мою расколет,Брат пойдет по следу зверяИ его догонит пулей».

СИРЕНЬ