Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

1903

Утро

Грядой пурпурнойпроходят облачка всё той же сменой.В них дышит пламень.Отхлынет прочь волна, разбившись бурнойшипучей пенойо камень.

Из чащи вышедший погреться, фавн лесной,смешнойи бородатый,копытом бьетна валуне.Поетв волынку гимн весне,наморщив лоб рогатый.

У ног его вздохнетволна и моется.Он вдаль бросает взгляды.То плечи, то рука играющей наядымеж волн блеснети скроется…

В небе туча горит янтарем.Мглой курится.На туманном утесе забила крыломбелоснежная птица.

Водяная поет.Волоса распускает.Скоро солнце взойдет,и она, будто сказка, растает.

И невольно грустит.И в алмазах ресницы.Кто-то, милый, кричит.Это голос восторженной птицы.

Над морскими сапфирами рыбьим хвостомстарец старый трясет, грозовой и сердитый.Скоро весь он рассеется призрачным сном,желто-розовой ценой покрытый.

Солнце тучу перстомогнезарным пронзило.И опять серебристым крыломэта птица забила.

1902

Москва

Из цикла «Багряница в терниях»

Осень

Огромное стеклов оправе изумруднойразбито вдребезги под силой ветра чудной —

огромное стеклов оправе изумрудной.

Печальный друг, довольно слез — молчи!Как в ужасе застывшая зарница,луны осенней багряница.

Фатою траурной грачинесутся — затенили наши лица.

Протяжно дальний визгокрестность опояшет.Полынь метлой испуганно нам машет.

И красный лунный дискв разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.

В небесное стеклос размаху свой пустил железный молот…И молот грянул тяжело.Казалось мне — небесный свод расколот.

И я стоял,как вольный сокол.Беспечно хохоталсреди осыпавшихся стекол.

И что-то страшное мне вдруготкрылось.И понял я — замкнулся круг,и сердце билось, билось, билось.

Раздался вздох ветров среди могил:«Ведь ты, убийца,себя убил, —убийца!»Себя убил.

За мной пришли. И я стоял,побитый бурей сокол —молчалсреди осыпавшихся стекол.

<Август 1903>

Серебряный Колодезь

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ПЕПЕЛ»

(1909)

Из цикла «Россия»

Отчаянье

Довольно: не жди, не надейся —Рассейся, мой бедный народ!В пространство пади и разбейсяЗа годом мучительный год!

Века нищеты и безволья.Позволь же, о родина мать,В сырое, в пустое раздолье,В раздолье твое прорыдать:

Туда, на равнине горбатой,Где стая зеленых дубовВолнуется купой подъятой,В косматый свинец облаков,

Где по полю Оторопь рыщет,Восстав сухоруким кустом,И в ветер пронзительно свищетВетвистым своим лоскутом,

Где в душу мне смотрят из ночи,Поднявшись над сетью бугров,Жестокие, желтые очиБезумных твоих кабаков, —

Туда, — где смертей и болезнейЛихая прошла колея, —Исчезни в пространство, исчезни,Россия, Россия моя!

<Июль 1908>

Серебряный Колодезь

Деревня

Г. А. Рачинскому[115]

Снова в поле, обвеваемЛегким ветерком.Злое поле жутким лаемВсхлипнет за селом.

Плещут облаком косматымПо полям седымИзбы, роем суковатымИзрыгая дым.

Ощетинились их спины,Как сухая шерсть.День и ночь струят равниныВ них седую персть.

Огоньками злых поверийТам глядят в простор,Как растрепанные звериПав на лыс-бугор.

Придавила их неволя,Вы — глухие дни.За бугром с пустого поляМечут головни,

И над дальним перелескомПросверкает пыл:Будто змей взлетает блескомИскрометных крыл.

Журавель кривой подъемлет,Словно палец, шест.Сердце оторопь объемлет,Очи темень ест.

При дороге в темень сухоЧиркает сверчок.За деревней тукнет глухоДальний колоток.

С огородов над полямиВзмоется лоскут.Здесь встречают дни за днями:Ничего не ждут.

Дни за днями, год за годом:Вновь за годом год.Недород за недородом.Здесь — немой народ.

Пожирают их болезни,Иссушает глаз…Промерцает в синей бездне —Продрожит — алмаз,

Да заря багровым краемНад бугром стоит.Злое поле жутким лаемВсхлипнет; и молчит.

1908

Серебряный Колодезь

Шоссе

Д. В. Философову[116]

За мною грохочущий городНа склоне палящего дня.Уж ветер в расстегнутый воротПрохладой целует меня.

В пространство бежит — убегаетДалекая лента шоссе.Лишь перепел серый мелькает,Влетая, ныряя в овсе.

Рассыпались по полю галки.В деревне блеснул огонек.Иду. За плечами на палкеДорожный висит узелок.

Слагаются темные тениВ узоры промчавшихся дней.Сижу. Обнимаю колениНа груде дорожных камней.

Сплетается сумрак крылатыйВ одно роковое кольцо.Уставился столб полосатыйМне цифрой упорной в лицо.

<Август 1904>

Ефремов

Из окна вагона

Эллису[117]

Поезд плачется. В дали родныеТелеграфная тянется сеть.Пролетают поля росяные.Пролетаю в поля: умереть.

Пролетаю: так пусто, так голо…Пролетают — вон там и вон здесь —Пролетают — за селами села,Пролетает — за весями весь;

И кабак, и погост, и ребенок,Засыпающий там у грудей;Там — убогие стаи избенок,Там — убогие стаи людей.

Мать Россия! Тебе мои песни, —О немая, суровая мать! —Здесь и глуше мне дай, и безвестнейНепутевую жизнь отрыдать.

Поезд плачется. Дали родные.Телеграфная тянется сеть —Там — в пространства твои ледяныеС буреломом осенним гудеть.

<Август 1908>

Суйда

Телеграфист

С. Н. Величкину[118]

Окрестность леденеетТуманным октябрем.Прокружится, провеетИ ляжет под окном, —

И вновь взметнуться хочетБольшой кленовый лист.Депешами стрекочетВ окне телеграфист.

Служебный лист исчертит.Руками колесоДокучливое вертит,А в мыслях — то и се.

Жена болеет боком,А тут — не спишь, не ешь,Прикованный потокомЛетающих депеш.

В окне кустарник малый.Окинет беглый взгляд —Протянутые шпалыВ один тоскливый ряд,

Вагон, тюки, брезентыДа гаснущий закат…Выкидывает ленты,Стрекочет аппарат.

В лесу сыром, далекомТеряются пески,И еле видным окомМерцают огоньки.

Там путь пространства чертит…Руками колесоДокучливое вертит;А в мыслях — то и се.

Детишки бьются в школеБез книжек (где их взять!):С семьей прожить легко лиРублей на двадцать пять:

На двадцать пять целковых —Одежа, стол, жилье.В краях сырых, суровыхТянись, житье мое! —

Вновь дали мерит взором:Сырой, осенний дымНад гаснущим просторомПылит дождем седым.

У рельс лениво всхлипнулДугою коренник,И что-то в ветер крикнулИспуганный ямщик.

Поставил в ночь над склономШлагбаум пестрый шест:Ямщик ударил звономВ простор окрестных мест.

Багрянцем клен промоет —Промоет у окна.Домой бы! Дома ноет,Без дел сидит жена, —

В который раз, в который,С надутым животом!..Домой бы! Поезд скорыйВ полях вопит свистком;

Клокочут светом окна —И искр мгновенный снопСквозь дымные волокнаУдарил блеском в лоб.

Гремя, прошли вагоны.И им пропел рожок.Зеленый там, зеленый,На рельсах огонек…

Стоит он на платформе,Склонясь во мрак ночной, —Один, в потертой форме,Под стужей ледяной.

Слезою взор туманит.В костях озябших — лом.А дождик барабанитНад мокрым козырьком.

Идет (приподнял ворот)К дежурству — изнемочь.Вдали уездный городКидает светом в ночь.

Всю ночь над аппаратомОн пальцем в клавиш бьет.Картонным циферблатомСтенник ему кивнет.

С речного косогораВ густой, в холодный мрак —Он видит — семафораВзлетает красный знак.

Вздыхая, спину клонит;Зевая над листом,В небытие утонет,Затянет вечным сном

Пространство, время, богаИ жизнь, и жизни цель —Железная дорога,Холодная постель.

Бессмыслица дневнаяСменяется иной —Бессмыслица дневнаяБессмыслицей ночной.

Листвою желтой, блеклой,Слезливой, мертвой мглойПостукивает в стеклаОктябрьский дождик злой.

Лишь там на водокачкеМоргает фонарек.Лишь там в сосновой дачкеРыдает голосок.

В кисейно нежной шалиДевица средних летВыводит на роялиЧувствительный куплет.

1906–1908