Тимур Кибиров - Стихи

Январь – май 1995

VIII ИСТОРИЯ СЕЛА ПЕРХУРОВА

Компиляция

– Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

Андрий был безответен.

Июльский полдень золотойжужжал в сто тысяч жал.Не одолев и полпути,взопрел я и устал.

Натерла сумка мне плечо,кроссовки ноги жгли,лицо запорошила пыльиссушенной земли.

С небес нещадно шпарил зной.Вострянск навозом пах.Промчался мимо самосвал,взметнув дорожный прах.

И было ясно мне вполне,что зря я пиво пил.Тяжелый и нечистый хмельК земле меня клонил.

Ни облачка, одни дымкихимкомбинатских труб.Ворона нехотя клюетсухой лягушкин труп.

И в поте своего лица,в нетрудовом потупо рытвинам моей страныя медленно бреду.

Вокруг земля – на сотни верст,на сотни долгих леткартошкою покрыта вся.Чего ты? Дай ответ!

Молчит, ответа не даетприбитый глинозем.Проселочный привычный путьдо боли незнаком.

Так был здесь соловьиный садили вишневый сад?Вон бабка роется в земле,задравши к небу зад.

Терпи, казак, молчи, козел,мы скоро отдохнем.Одноколейку перейдя,в сосновый бор войдем.

Пахуча хвоя и смола,дремотна тишина,и даже песня комаровблаженна и нежна.

И вот перхуровский погост.Вот тут и прикорнемпод сенью скорбною листвы,под бузины кустом.

Вот тут они лежат себе,их много набралось —кто собирал на монастырь,кто созидал совхоз.

Вот тут из арматуры крест,тут – рыжая звезда,с фаянсовым портретом тутбетонная плита.

Пластмасса неживых цветовтеряет цвет и вид.Цветет сорняк, гниет скамья,стакан в траве блестит.

Там дальше – мрамор и гранити об одном крыленадгробный ангел накрененк кладбищенской земле.

Развалины часовни там,там ржавчина и тлен.Рисунки местных пацановкуражатся со стен.

Я слышу Клии страшный глас —невдалеке звучатлюдская молвь, стеклянный чок,ненормативный мат.

Кого-то поминали там,глотали самогон.«Ты не стреляй в меня, братан!» —орал магнитофон.

Дремота сковывала страх,преображала бред.Мне в общем-целом все равнона склоне этих лет.

И стало трудно пониматьусталому уму.Уснул лирический герой,и снится сон ему:

Пресветлый Аполлин и вы, парнасски сестры,Священным жаром днесь возжгите праздный дух!Да лиры по струнам легко летают персты,Да мусикийский звон переполняет слух!Полнощных стран певцу даруйте мощь словесну,Приятство звучных рифм и выдумку чудесну,Струи кастальской блеск, прохладу, чистоту.Избавьте росский штиль от подлых выражений,Но и превыспренних пустых воскликновений,Депро и Флакка мне даруйте простоту.

Я днесь потщусь воспеть не ярый огнь Беллоны,Не гром хотинских стен, не крови смертной ток,Не ратей росских мощь, презревшу все препоны,Низринувшу во прах кичливых готфов рог.Не дмитесь впредь, орды агарян богомерзских,Вострепещи, сармат безстудный и предерзский,Петровой дщери меч коварных поразит!Да воспоет его Пиндар краев славянских!А мне довлеет петь утех приют селянских,Натуры мирной сень, как древле Теокрит.

Позорищем каким восхищен дух пиита?Куда меня влечет звук лирныя струны?Се кров семейственный героя знаменита,Почившего от бурь на лоне тишины.

Здесь не прельщают взор ни злато, ни мусия,Роскошества вельмож, суетствия драгиеНе блещут в очи вам, но друг невинных негОбрящет здесь покой от жизни коловратной,Здесь не Меркурия – Гигею чтут приятну,Любовь здесь властвует и незлобивый смех.

Воитель Севера, в походах поседелый,Хозяин встретит вас с почтенною женой,Вас дочерей его окружит сонм веселый —О младость резвая, Астреи век златой!В сем доме не в чести повесы-петиметры,У коих во главах одни витают ветры,Афея злобного не встретишь, ни ханжу,Жеманниц не найдешь и филозофов модных.Здесь вкуса здравого и чувствий благородных,Веселостей живых приют я нахожу.

А стол уж полон яств – тут стерлядь золотая,Пирог румяно-желт, зелены щи, каймак,Багряна ветчина и щука голубая,Хвалынская икра, сыр белый, рдяный рак.Морозом искрятся хрустальные графины,токай и мозель здесь и лоз кубанских вины,С гренками пиво тож и добрый русский квас!Рабы послушливы, хозяйка добронравна,Беседа без чинов всегда легка, забавна.Диван пуховый ждет после обеда вас.

Иль библиотека, обитель муз и граций,Где дремлет сонм творцов, дививших прежде мир —Анакреонт, Софокл, Ешилл, Лукан, Гораций,Тибулл, Овидий, Плавт, Терентий и Омир,Мальгерб и Молиер, Корнелий вдохновенный,Камоэнс, Шекеспир, хотя непросвещенный —Для пользы, для забав сии мы книги чтем.А из гостиной песнь приятна долетает,Музыкой томною слух нежит, услаждает,Перстам девическим покорен, тихогром.

Иль выйдем в дивный сад, где естества красотыХудожеством де Лиль усугубить возмог.Цереры зрим плоды, румяные щедроты,Там белизну лилей, там пурпурный щипок.Зефира легкого прохладно повеванье,Сильфиды пестрых крыл между дерев мельканьеЖеланны, сладостны чувствительным сердцам.Там дальше зелень рощ, там стклянных вод струенье,Там тучны пажити, там нив златых волненье,Там пастушка свирель, сыны натуры там

Живут в довольствии, Царю и Богу верны,Там добродетельми украшен Силин Флор,И в низком звании мы зрим дела примерны,А скаредны сердца не скроет злат убор.Невинность, праведность – вот истинно богатство,Богобоязненность – вот высший дар небес!Там девы юные бычка с парнями пляшут,Лукавый мельник там, колдун, обманщик, сват,Там на московской славноей на заставе,там на московской славной на заставушке,ай на московской славноей на заставеай-то стояли святорусские богатыриеще стояло их двенадцать святорусскииха как по ней-то по московской по заставушкеа и пехотою никто да не прохаживалай на добром кони никто тут не проезживалай серый зверь еще да не прорыскивалай черный ворон птица не пролетывалай через эту славную-то заставуа еще едет поляничища удалаяа удалая поляничища великаяа и конь-то у нее да как сильна гораай она-то на кони как сенна копнау ней шапочка надета на головушкуай пушистая-то шапочка завесистаспереду-то не видать личка румяногои сзаду-то не увидеть шеи белоейона ехала собака насмеяласяне сказала Божьей помочи богатырямона едет прямоезжею дороженькойпрямоезжею дорожкой к стольно-Киевуона ездит по раздольицу чисту полюона ездит поляница сама тешитсяна правой руки у ней-то соловей сидитна левой руки у ней да жавроленочекона кличет-выкликает поединщикасупротив себя да кличет супротивникаговорит она собака таковы словаай приеду я во славный стольный Киев-градай разорю-то я славный стольный Киев-града я чернедь мужичков-тых всех повырублюа и Божьи церкви я да все на дым спущуа Владимиру-то князю голову срублюсо Опраксией его да с королевичнойеще старыя казак да Илья Муромецговорил он тут Илюша таковы словаай же братьица мои да вы крестовыеай богатыря вы славны святорусскиеай удалая дружинушка хоробраяна бою-то мне-ка смерть да не написаная поеду во раздольицо чисто полепоотведаю я силушку великуюда у той у поляницы у удалоюговорил ему Добрынюшка Микитинецай же старыя казак да Илья Муромецты поедешь во раздольицо чисто поледа на тыя на удары на тяжелыида й на тыя на побоища на смертныинам куда велишь итти да й куда ехати?говорил-то им Илья да таковы словаай же братьица мои да вы крестовыепоезжайте-тко раздольицом чистЫм полемзаезжайте вы на гору на высокуюпосмотрите вы на драку богатырскуюнадо мною будет братцы безвременьицетак поспейте ко мне братьица на выруку.

Меж тем светало.Первый луч денницыСквозь туч холодных заалел.Уже султан домашней птицыКири-ку-ку свое пропел,Уж поселянин, пробудившись,На Божий лик перекрестившись,

Принялся за привычный труд,Уже морозные узорыВ сиянии младой АврорыГорят на окнах и кладутСвой блеск на штофные обои,На Бахуса стекло пустое,На стол, на изразцы печи,Уже при свете дня свечиБледнеет позабытый пламень,И наконец, промолвив: «Amen!»,Арсений встал. «Пора, мой друг!Я еду. Свидимся ли снова?Мой жребий темен. Если вдруг…А впрочем, Двинский, что ж такого?Взгляни внимательно вокругНа скуку поприща земного!Все та ж комедия – глупецЗлодею рабствует послушно,Везде ярем или венец,Везде тиран иль малодушный!Предрассуждений вечных тьмуИзгнать не в силах Просвещенье,Тельцу златому одномуКадят людские поколенья.Дурачествам тщеты мирскойСполна я отдал дань. Довольно!Как английский изгнанник вольный,Оставя мирный кров родной,Судьбу вверяя бурным волнам,Не вижу я, о чем жалеть,Чем дорожить, зачем терпетьСущественности тяжкой бремя,И кстати ль мне в мои летаМечтаньям вновь предаться? Время,Как ветр холодный, без следаРазвеяло туман желаний,И юных грез, и упований.И ныне – что осталось мне?Ужель с душою охладелойВ докучной лени, в полусне,Без мыслей, без страстей, без делаОстаток жизни провождать?Нет, друг мой, рок судил иное.И не тебе меня держать.В философическом покоеЯ не способен прозябать.Ты помнишь, Двинский, юность нашу?Клико, Моэта и АиСверкали пенные струи,Переполняя жизни чашу.Лобзанья ветреных Армид,Младого дружества обеты,Гражданства строгие заветы,Напевы чистых аонид,Любовь к отечеству святая,Покой уединенных дум,Вакхических собраний шум —Все было внове! ПрисягаяНа Вольности алтарь принестьЦвет юности, готовя местьТиранам, не остыв от хмеля,Кинжалом Занда иль ЛувеляМы потрясали…. Но давноВсе это сделалось смешно.А все ж мудрей всего на светеМне кажется строка из Гете:«Gib meine Jugend mir zurück!»Засим расстанемся, мой друг.Будь счастлив, мой ленивец славный,Скептический анахорет,Отступник света и сует,Философ острый и забавный!Ты выбрал, Двинский, часть благую,В халат и феску облачась,В глуши селенья заключась,Смеясь на бестолочь людскую,Вкушая сладостный досугС бокалом, чубуком и книгой,Стеснительных условий игоТы рано сбросил, милый друг.Средь бригадирш обоих половСредь злобных сплетней, пошлых вздоровТы сохранил и ум, и вкус,И благосклонность строгих муз.Простимся ж, брат!..» И вот уж тройкаВ пыли морозной мчится бойко.Арсений сумрачно глядитНа открывающийся вид.Его Автомедон брадатыйВ тулупе, с красным кушакомЕще изрядно под хмелькомЗнай погоняет. Вот уж хатыПоследние мелькнули, лесСосновый поредел, исчезИз виду купол колокольни,И резвые выносят кониГероя в поле. Мерный бег,Песнь заунывная возницы,Блистающий на солнце снегТак усыпительны. КлонитсяКо сну Арсений мой, согретПод мехом полости медвежьей…Он пробужден незапно. ВеждыОткрыв, он видит – солнца светВсе так же ясен, небо сине,По белой стелется долинеСлед санный ровно. Но ямщикУже коней остановляетИ, снявши шапку, обращаетК нему свой оробелый лик:«Ох, барин! Лучше б воротиться!» —«Зачем же?» – «Долго ль до беды!» —«Да толком говори!» – «КружитсяПороша в поле». – «Нам ездыНе боле двух часов осталось.Езжай!»… Но вскоре разыграласьМетель. Все небо облегла,Нависла туча снеговая.Окрестность поглотила мгла.Свирепый ветр завыл, играя.Смешались небо и земля.Сокрылись снежные поля.Метель и злится, и рыдает,И воем сердце надрывает.«Ну, барин, все, беда – буран!Дороги нет!» – «Да ты, брат, пьян!Пошел!» – «Ой, барин, нету мочи!Мы сбились. Коням тяжело.Летучий снег слипает очи.Следы сугробом занесло.Что толку нам кружиться доле…»И кони встали. Что там в поле?А кто их знает. В чистом полево чистом поле во раздольево том-ка во раздольице чистом полеедет старыя казак да Илья Муромецеще едет он Илья да на добре конепосмотреть на поляницу на удалуюкак-то ездит поляница во чистом полиона ездит поляница сама тешитсяона шуточки-то шутит не великииай кидает она палицу булатнуюай под облаку она да под ходячуюай одною рукой палицу подхватываткак пером-то лебединыим поигрыватподходил-ка тут Илья он ко добру конюда он пал Илья на бедра лошадиныиговорил-то как Илья он таковы словаай же бурушко мой миленький косматенькийпослужи-тко мне еще да верой-правдоюверой-правдой послужи-тко неизменноюай по старому служи еще по-прежнемуне отдай меня ты ворогу в чистом поличтоб срубил мне супротивник буйну головуай садился тут Илья он на добра коняй он наехал поляницу во чистом полиполяницы он подъехал со бела лицаполяницу становил он супротив себеговорил он поляницы таковы словаай же славна поляница ты удалаяай же надобно нам силушкой померятьсяприударим-ка во палицы булатныиай тут силушку друг у друга отведаемони съехались с чиста поля с раздольицай приударили во палици булатныиони били друг друга да не жалухоюда со всей своей со силы богатырскоейу них палицы в руках да й погибалисяай по маковкам они да й отломалисяони друг друга не сшибли со добрых конейне убили они друг друга не ранилий никоторого местечка не кровавилиговорили-то они да промежду собойкак нам силушку друг у друга отведати?приударить надо в копья в муржамецкиитут мы силушку друг у друга й отведаемприпустили они друг к другу добрых конейприударили во копья муржамецкииони друг друга-то били не жалухоюне жалухою-то били по белым грудямтак у них в руках-то копья погибалисяа й по маковкам-то копья отломилисяони друг друга не сшибли со добрых конейне убили они друг друга не ранилиникоторого местечка не кровавилиговорили-то они тогда промеж собойнадо биться-то нам боем-рукопашкоютут у друг друга мы силушку отведаемкак сходили они тут да со добрых конейопустилися на матушку-сыру землюстали биться они боем-рукопашкоюеще эта поляничища удалаяа й весьма она была да зла-догадливай учена была бороться об одной рукеподходила-то она да к Илье Муромцуподхватила-то Илью да на косу добруда спустила-то на матушку-сыру землюда ступила Илье Муромцу на белу грудьона брала-то рогатину зверинуюзаносила-то свою да руку правуюзаносила она руку выше головыопустить хотела руку ниже пояса.

Меж темуж вечер наступил, а спор в гостинойНе затихал. Петр Павлович, зардевшисьИ как-то странно щурясь, продолжал:«Вы спрашивали о моих принсйпах?Ну что ж, извольте! С некоторых порЯ, слава Богу, перестал стыдитьсяВыказывать свой образ мыслей. Да-с,Я – западник! Я предан всей душоюЕвропе, то есть, говоря точней,Цивилизации! Не усмехайтесь,Я повторю – ци-ви-ли-за-ци-и!»Он произнес отчетливо, раздельноИ с удареньем каждый слог: «ОдноЛишь это слово чисто и понятно,А все другие – слава ли, народ,Славянство, воля ваша, пахнут кровью».«Да вы Россию любите ль?» – «СкажуЦитатою – Odi et amo!» – «Полно,Уж вы и до латыни добрались! —Не выдержала Марья Николавна. —Пора уже и честь нам знать. Прощай,Матвей Иванович!» Но Панин объявил,Что хочет проводить гостей хотя быДо Шилькова… Закат уж догорел.Ночь наступила, но прогретый воздухБыл тих и ароматен. Быстро, ровноНеслась карета. Панин ехал рысью,Держась рукой за дверцу. Лизин профиль,И россыпь первых звезд, меж черных кронМелькающих, и мерный стук копыт,И где-то справа огонек костра —Все это, гармонически сливаясьВ щемящую мелодию, сближалоВсе больше их, сердца переполняяОтрадою и грустью. Эта ночьНавек соединила их, и каждыйЗнал – что бы ни случилось, никогдаОни уже не смогут позабытьТо ощущенье полного слиянья,Которое дается человекуОдин лишь раз…

А на пути обратномСчастливый Панин, зная наперед,Что этой ночью он заснуть не сможет,Зайти решил в Притынный кабачок.Не каждый из читателей, должно быть,Имеет представление о сельскихВеликорусских кабаках. УстройствоИх чрезвычайно просто – из сенейВы попадаете в избу, перегородкаПространство делит надвое. Две-триПустые бочки, лавки, и на полкахРазличных штофов множество. СтепенныйЗа стойкой целовальник, Пров Назарыч,Известный всей округе. Панин зналЕго довольно коротко… В тот вечерВ Притынном кабаке гулял с друзьямиИз Жиздры рядчик, славящийся пеньем,Которого Ардашева сынокЗвал tenor'ом di grazia. Войдя,Матвей увидел рядчика стоящимПеред большой компанией. Он пелС какой-то залихватскою, веселой,Простонародной удалью и страстью.Он пел, и перед слушателем живоВставали сцены русской жизни – вотнад Муромцем лихая поляницада та ли поляничища удалаяона руку заносила выше головыопустить хотела руку ниже поясана бою-то смерть Илье и не написанаай по Божьему еще ли по велениюу ней рученька в плече да застояласяво ясных очах у ней да помутился светона стала у богатыря выспрашиватьай скажи-тко ты богатырь святорусскиитебя как-то молодца да именем зовутзвеличают удалого по отечеству?еще старыя казак-от Илья Муромецразгорелось его сердце богатырскоей он смахнул Илья своей да правой ручушкойда он сшиб-то поляницу со белой грудион скорешенько скочил на резвы ноженькион хватил как поляницу на косу бодруда спустил он ю на матушку-сыру землюда ступил он поляницы на белЫ грудиай берет-то он Илья да свой булатный ножа и здынул-то он ручку выше головыопустить он хочет ручку ниже поясаай по Божьему еще ли по велениюправа ручушка в плечи-то остояласяв ясных очушках еще да помутился светтут он стал у поляничищи выспрашиватьда й скажи-тко поляница попроведай-каты коёй земли скажи да ты коёй литвыеще как-то поляничку именем зовутудалую звеличают по отечеству?говорила поляница й горько плакалаты удаленький дородный добрый молодецай ты славныя богатырь святорусскиикогда стал ты у меня да и выспрашиватья про то тебе ведь стану и высказыватьесть я родом из земли да из тальянскоейу меня есть родна матушка честна вдовада честна вдова она ведь все калачницакалачи она пекла меня воспиталаай до полного она да ведь до возрастутут иметь я стала силушку великуюй отпускала меня мать да на святую Русьпоискать себе еще да родна батюшкупоотведать мне себе да роду племениай тут старый-от казак да Илья Муромецон скорешенько скочил да со белой грудиай он брал-то ю за ручушки за белыеай он брал-то ю за перстни золоченыеон здынул-то ю со матушки-сырой землиа становил-то он ю на резвы ноженькина резвЫ ножки он ставил супротив себяцеловал ю во уста он во сахарныеназывал ю себе дочерью любимоюа когда я был во той земле тальянскоютри году служил у короля тальянскогода я жил тогда у той да у честной вдовыу честной вдовы у той да у калачницыу ней спал я на кроватке на тешвоейда на той-то на перинке на пуховоейу самой ли у нее да на белой грудий они сели на добрЫх коней разъехалисьда по славному раздольицу чисту полюеще старый-от казак да Илья Муромецон вернулся к своему да ко белу шатруда и лег-то он тут спать и проклаждатисяа после бою он лег-то да после дракипосле бою-рукопашки отдыхать.

Меж темвсе та же декорация. Но нет

Ни занавесей, ни картин на стенах.Смеркается. Не зажигают свет.

И странные клубящиеся тениУсугубляют чувство пустоты,Тоски и безотчетного смятенья.

Как на продажу сложены холстыИ мебели остатки в угол дальний.Но на рояле нотные листы

Еще белеют в полумгле печальнойУже у боковых дверей лежатУзлы, баулы, чемоданы. В спальню

Открыты двери настежь. Старый садЗа окнами темнеет оголенный.За сценой глухо голоса звучат.

Купец застыл, немного удивленный,Перед забытой в спешке на стенеЛандкартой Африки. Конторщик сонный

Увязывает ящик в стороне.А рядом молодой лакей скучаетС подносом. Неожиданно в окне

Виденьем инфернальным возникает,Мелькает Некто в красном домино.И снова все тускнеет, затихает,

Смеркается. Уже почти темно.Вот бывшая хозяйка с братом входит.Она не плачет, но бледна. Вино

Лакей украдкой тянет. Речь заходитО новой книге Мопассана. БратНасвистывает и часы заводит.

В дверях барон с акцизным говорятО лесоводстве. В кресле дочь хозяйкиПриемная сидит, потупя взгляд.

Студент калоши ищет. В белой лайкеЭффектно выделяется рукаШтабс-капитана. Слышны крики чайки

За сценой. Входит, на помин легка,Невестка располневшая в зеленомНесообразном пояске. Близка

Минута расставания. С барономКакой-то странник шепчется. ОпятьМелькнуло Домино. Лакей со звоном

Поднос роняет. Земский врач кричатьПытается. А беллетрист усталыйПриказывает на ночь отвязать

Собаку. Управляющий гитаруНастраивает. Гувернантка ждетОтвета. Из передней входит старый

Лакей в высокой шляпе. Дождь идет.Входя, помещик делает движеньеРуками, будто чистого кладет

Шара от двух бортов. А в отдаленьеЧуть слышно топоры стучат. И вновьВ окне маячит красное виденье,

Кривляется. Уже давно готовИ подан экипаж. На авансценуГерой выходит. Двое мужиков

Выносят мебель. Разбирают стены.Уходят, входят в полной темноте.Все безглагольным и неизреченным

Становится внезапно. Ждут вестей.Бледнеют. Видят знаки. Внемлют чутко.И чают появления гостей

Неведомых, грядущих. Сладко, жутко,Не очень трезво. Театр-варьетеНасчет цензуры отпускает шутки.

Маг чертит пентаграмму. О ХристеБолтают босяки. Кружатся маски —Пьеро, припавший к лунной наготе,

Маркизы, арапчата. Вьется пляскаЖеманной смерти. Мчится Домино,Взмывает алым вихрем, строит глазки,

Хохочет, кувыркается. В окноВсе новые влезают. Вот без ухаКакой-то, вот еще без глаз и ног.Всеобщий визг и скрежет. Полыхает,Ржет Некто в красном. Пьяный мистагогВолхвует, бога Вакха вызывает.

И наконец, всю сцену заполняюти лижут небо языки огняа поляница эта удалаяай как эта поляничища удалаяна кони она сидела призадумаласьхоть-то съездила на славну на святую Русьтак нажила я себе посмех великииэтот старыя казак да Илья Муромецай он назвал тую матку мою блядкоюай он назвал поляницу меня выблядкомне спущу-ка я обиды той великоейда убью-то в поли чистом я богатыряподъезжала-то она да ко белу шатруона била-то рогатиной звериноейона била-то в Илюшин во белой шатерулетел-то шатер белый с Ильи МуромцаИлья Муромец он спит там не пробудитсяот того от крепка сна от богатырскогоеще эта поляничища удалаяона бьет его рогатиной звериноейона бьет его собака по белой грудипогодился у Ильи да крест на воротиа и крест-то погодился полтора пудапробудился он от звону от крестовогоай он скинул-то свои да ясны очушкикак над верхом тым стоит ведь поляничищабьет рогатиной звериной по белой грудитут скочил-то как Илья он на резвЫ ногиа схватил он поляницу за желтЫ кудрида спустил он поляницу на сыру землюда ступил он поляницы на праву ногуда он дернул поляницу за леву ногуа он надвое ее да ведь порозорвалда он перву половинку дал серЫм волкама другую половинку черным воронама и тут-то полянице ей славу поютей славу поют да век по веку!

И тут очнулся я. Ужекончался этот день.Паскудно было на душе.Томили хмель и лень.

Вставай, пойдем своим путем!Не кукситься, пойдем!Недолог путь и близок дом,мы скоро отдохнем.

А там, на кладбище ещешел поминальный пир.Рекою слезы там теклии самопальный кир.

И я действительно пошел,куда ж я денусь тут.И был я так же мал и золи нехорош ничуть.

Пылал над лесом, надо мнойзакатный небосклон,и мне вослед, бренча струной,орал магнитофон:

В Питере жил парень-паренек – эх, паренек! —симпатичный паренек фартовый,крупную валюту зашибал он – и водилдевушек по кабакам портовым!

Женщин как перчатки он менял – всегда менял! —кайфовал без горя и печали.И шампанским в потолок стрелял – эх, стрелял! —в ресторанах Женьку узнавали!

Был у Жени кореш-корешок – эх, корешок! —был друган испытанный Володька,были не разлей-вода друзья они – навек!—братьями друг другу были вроде!

Но однажды Вовка – эх, Вован молодой! —познакомился с красоткой Олей.Он хотел назвать ее женой – о боже мой! —он хотел на ней жениться скоро!

А у Оли той была сестра – эх, сестра! —у нее была сестра Танюша.Женьку полюбила вдруг она – эх, она! —отдала она ему всю душу!

И они гуляли вчетвером – ой-ё-ё-ёй —танцевали танго под луною.А судьба уж руку занесла – над головой —и над жизнью Вовки молодою.

И однажды Женька забурел – эх, забурел —и на танец Олю пригласил он,тут Володя тоже не стерпел – он не стерпел —и ударил друга что есть силы!

И сверкнул в руке у Женьки ствол – черный ствол —и навел наган он в сердце друга.Выстрел прогремел, а Таня с Олей – эх, сестрой —зарыдали в горе и испуге!

Что же ты, братуха? Не стреляй – эх, не стреляй —не стреляй в меня, братан-братишка! —прошептал Володя и упал – эх, упал —весь в крови молоденький мальчишка.

Что ж ты, Женя-Женька, натворил – о боже мой —слышишь, мусора свистят, Евгений!Делай ноги, паря, если хочешь быть живой,убегай, скипай скорее, Женя!

Оторвался Женька от ментов – эх, ушел —потерял он Таню дорогую!И напрасно девушка ждала – его ждала —у фонтана, плача и тоскуя!

Годы пролетели, пронеслись – эх, года —Женька возвратился в Питер милый.И однажды встретил Таню он – эх, Таню он —девушку, которую любил он!

Здравствуй, поседевшая любовь – моя любовь —здравствуй и прощай, моя Танюша!За тебя я пролил, Таня, кровь – эх, Таня, кровь —погубил я, Таня, свою душу!

Здравствуй и прощай, моя любовь – моя печаль —нам с тобою больше не встречаться!Буду горе я топить в вине – на самом дне —а вам пора за дело приниматься.

1994–1995