Адам Мицкевич - Стихотворения и поэмы
Повторяли за ксендзом молитвы.
Утром рано в селе зазвонили.
Часовых уже нет на поляне,
Так как русские тут уже были.
К телу рыцаря шли поселяне.
Он на лавке покоился в мире,
Крест в руке, в изголовье седёлко,
Рядом сабля его и двустволка.
Но у воина в строгом мундире
Облик нежный, - ему бы косынка.
Грудь девичья... Ах, это литвинка,
Это девушка в воинском платье
Вождь повстанцев, Эмилия Плятер!
[1832]
РЕДУТ ОРДОНА
Рассказ адъютанта
Нам велели не стрелять. Чтоб виднее было,
Я поднялся на лафет. Двести пушек било.
Бесконечные ряды батарей России
Прямо вдаль, как- берега, тянулись, морские.
Прибежал их офицер. Меч его искрится.
Он одним крылом полка повел, будто птица.
И потек из-под крыла сомкнутый пехотный
Строй, как медленный поток слякоти болотной,
В частых искорках штыков. Как коршуны, к бою
Стяги черные ведут роты за собою.
Перед ними, как утес, белый, заостренный,
Словно из морских глубин, - встал редут Ордона.
Тут всего орудий шесть. Дымить и сверкать им!
Столько не срывалось с губ криков и проклятий,
Сколько ран отчаянья не горело в душах,
Сколько ядер и гранат летело из пушек.
Вот граната ворвалась в средину колонны,
Точно так кипит в воде камень раскаленный.
Взрыв! - и вот взлетает вверх шеренга отряда,
И в колонне - пустота, не хватает ряда.
Бомба - издали летит, угрожает, воет.
Словно перед боем бык - злится, землю роет.
Извиваясь, как змея, мчась между рядами,
Грудью бьет, дыханьем жжет, мясо рвет зубами.
Но сама - невидима, чувствуется - в стуке
Наземь падающих тел, в стонах, в смертной муке.
А когда она прожжет все ряды до края
Ангел смерти будто здесь проходил, карая!
Где же царь, который в бой полчища направил?
Может, он под выстрелы и себя подставил?
Нет, за сотни верст сидит он в своей порфире
Самодержец, властелин половины мира.
Сдвинул брови - мчатся вдаль тысячи кибиток;
Подписал - и слезы льют матери убитых;
Глянул - хлещет царский кнут, - что Хива, что Неман!
Царь, ты всемогущ, как бог, и жесток, как демон!
Когда, штык твой увидав, турок еще дышит,
А посольство Франции стопы твои лижет,
Лишь Варшава на тебя смотрит непреклонно
И грозит стащить с твоей головы корону
Ту, в которой Казимир по наследству правил,
Ту, что ты, Василья сын, украв, окровавил.
Глянет царь - у подданных поджилки трясутся,
В гневе царь - придворные испуганно жмутся.
А полки все сыплются. Вера их и слава
Царь. Не в духе он: умрем ему на забаву!
С гор Кавказских генерал с армией отправлен,
Он, как палка палача, верен, прям, исправен.
Вот они - ура! ура! - во рвах появились,
На фашины вот уже грудью навалились.
Вот чернеют на валу, лезут к палисадам,
Еще светится редут под огненным градом
Красный в черном. Точно так в муравьиной куче
Бьется бабочка, - вокруг муравьи, как тучи;
Ей конец. Так и редут. Смолкнул. Или это
Смолк последней пушки ствол, сорванный с лафета?
Смолк последний бомбардир? Порох кровью залит?..
Все погасло. Русские - загражденья валят,
Ружья где? На них пришлось в этот день работы
Больше, чем на всех смотрах в княжеские годы.
Ясно, почему молчат. Мне не раз встречалась
Горстка наших, что с толпой москалей сражалась,
Когда "пли" и "заряжай" сутки не смолкало,
Когда горло дым душил, рука отекала,
Когда слышали стрелки команду часами
И уже вели огонь без команды, сами.
Наконец, без памяти, без соображенья,
Словно мельница, солдат делает движенья:
. К глазу от ноги - ружье и к ноге от глаза.
Вот он хочет взять патрон и не ждет отказа,
Но солдатский патронташ пуст. Солдат бледнеет:
Что теперь с пустым ружьем сделать он сумеет?
Руку жжет ему оно. Выходов других нет,
Выпустил ружье, упал. Не добьют - сам стихнет.
Так я думал, а враги лезли по окопам,
Как ползут на свежий труп черви плотным скопом.
Свет померк в моих глазах. Слезы утирая,
Слышал я - мой генерал шепчет мне, взирая
Вдаль в подзорную трубу с моего оплечья
На редут, где близилась роковая встреча.
Наконец он молвил: - Все! - Из-под трубки зоркой
Несколько упало слез. - Друг! - он молвил горько;
Зорче стекол юный взор, посмотри, там - с краю
Не Ордон ли? Ведь его знаешь ты? - О, знаю!
Среди пушек он стоял, командуя ими.
Пусть он скрыт - я разыщу спрятанного в дыме.
В дымных клубах видел я, как мелькала часто
Смелая его рука, поднятая властно.
Вот, как молния из туч вырваться стремится,
Ею машет он, грозит, в ней фитиль дымится.
Вот он схвачен, нет, в окоп прыгнул, чтоб не сдаться...~
Генерал сказал: - Добро! Он живым не дастся!
Вдруг сверкнуло. Тишина... И - раскат стогромый!
Гору вырванной земли поднял взрыв огромный.
Пунцси подскочили вверх и, как после залпа,
Откатились. Фитили от толчков внезапных
Не попали по местам. Хлынул дым кипучий
Прямо к нам и окружил нас тяжелой тучей.
Вкруг не видно ничего. Только вспышки взрывов...
Дождь песка опал. Редел дым неторопливо.
На редут я посмотрел: валы, палисады,
Пушки, горсточки солдат и врагов отряды
Все исчезло, словно сон. Всех похоронила
Эта груда праха, как братская могила.
Защищавшиеся там с нападавшим вместе
Заключили вечный мир, в первый раз - по чести.
И пускай московский царь мертвым встать прикажет
Души русские царю наотрез откажут.
Сколько там имен и тел, взрывом погребенных!
Где их души? Знаю лишь, где душа Ордона.
Он - окопный праведник! Подвиг разрушенья
В правом деле свят, как свят подвиг сотворенья!
Бог сказал: "Да будет!", бог скажет и: "Да сгинет!"
Если вера с вольностью этот мир покинет,
Если землю деспотизм и гордыня злая,
Как редут Ордона, всю займут, затопляя,
Победителей казня, их мольбам не внемля,
Бог, как свой редут Ордон, взорвет свою землю.
[23 июня 1832 г.]
[ПЕСНЬ СОЛДАТА]
Дай-ка горницу другую,
В той не спится до зари!
В окна видно мостовую,
Мимо скачут почтари;
Режет по сердцу, не скрою,
Звук рожка в тиши ночной,
Как сигнал: "По коням! К бою!.."
До утра я сам не свой.
Чуть сомкнутся веки, снова
Снятся кони у костров,
Знамя, крики часового,
Песни наших храбрецов.
Сразу сон с меня сгоняет
Мой капрал. Уже заря.
Он в плечо меня толкает:
"Встать! К оружью! На царя!"
Встал. Эх, прусская граница!..
Лучше б холод, голод, грязь,
Спать, в трясину погрузясь,
Только б в Польше очутиться!
Там я не проспал бы ночи,
Лишь бы поскорей капрал,
В спину стукнув что есть мочи,
"Встать! К оружью!" - закричал.
[Лето 1832 г.]
ЛИСА И КОЗЕЛ
Уже с гусыней поздоровалась лиса,
Но - бедная - прыжка не рассчитала
И в сруб колодезный упала...
Что говорить - прыжок не удался!
Хоть сруб - сооружение простое,
Не выскочить оттуда ни за что ей
Для лисьих ног
Весьма высок порог!
Так отшлифован он - до полного скольженья!
Безвыходное, скажем, положенье!
Другой бы зверь, не столь смышленый,
Метался бы, как в клетке, разъяренный,
И стал о стенки головою биться.
Но, как известно всем, не такова лисица
И на других зверей нисколько не похожа!
Отчаянье - всегда источник зла.
Лиса взглянула вверх и - что же?
Увидела почтенного козла,
Недвижно, с любопытством грубым
Стоящего над срубом.
Тотчас же, морду опустив на дно,
Зачмокала лиса с притворным наслажденьем:
"Водица - упоение одно!
Такой - клянусь - я не пила с рожденья!
И так чиста, что жаль к ней прикоснуться!
Ах, так и тянет всю ополоснуться,
Да вот печаль
Мутить такую воду жаль!
Ну, и вода!"
Козел, пришедший за водой сюда,
"Эй! - крикнул сверху, - рыжая ты шуба!
Подальше прочь от сруба!"
И прыгнул вниз... Лисица - на козла,
С рогов - на сруб, - и ноги унесла!
[1832]
ТРОЙКА
Антоний - наш поэт, в Литве весьма известный,
Владел когда-то тройкою чудесной.
Тех добрых лошадей запомнил наш Парнас,
Я вмиг нарисовать сумел бы тройку эту.
И вот недавно за столом,
Ведя беседу о былом,
Вопрос я задал моему поэту:
- Что с ними сталось? Где они сейчас?
Он мне в ответ:
- И сам я не пойму,
Какая тайна тут сокрыта.
Их всех держали на одном корму,
Конюшня не узка, приличное корыто.
Чего бы им еще? Но через год они
Дошли между собой до форменной грызни...
Что делать? И вздохнувши тяжко,
Решил я врозь продать их всех,
Но угодили, как на грех,
Они в одну кацапскую упряжку!
И вот лишь тройка в путь - у них раздор опять.
- Эй, ваше хохлородие! Молчать!
Так говорит хохлу потомок гордый Леха.
