Двор чудес - Ирина Владимировна Одоевцева
Семирамидовы сады,
Пласты слезо-серебряной руды
Страданий.
Ложится время дуновеньем пыли
На праздничные льды
Заморской были.
Ну кто же спорит? Жили-были,
То тускловато, то светло,
На свадьбах пировали, ели-пили,
И по усам текло…
Но кончилось. Прошло, прошло,
Забвением роскошно поросло…
Все корабли отчалили, отплыли
К пределам огнедышащей земли,
На дно отчаянья навеки отошли.
О, нежностью сводящая с ума
Мимозоструйная весна-зима!
Со дна всплывает лунная ундина
В соленый, хрупкий лед девической любви.
– Не прикасайся к сердцу. Не зови
Сомнений песней лебединой!
В самоубийственной крови
Чужих страстей, чужого сна,
Не слушая, не понимая
Чужого маятника маяния,
Я чутко сплю, не достигая
Двойного дна
Отчаяния.
1956
«Средиземноморский ад…»
Памяти поэта
Виктора Полякова[1]
Средиземноморский ад
В стрекотании цикад.
Пальмоносная гора
Гумилевского «Шатра».
Ни былинки ни одной,
Ни веселого цветка —
Концентрированный зной
И такая же тоска.
Броситься бы вниз с горы,
Чтобы сразу – трах, и нету!
Вдребезги! В тартарары!
И пойди ищи по свету,
Отчего и почему.
Память вечная ему,
Память вечная поэту!
Так – не доиграв игры —
Вдребезги! В тартарары! —
Рассыпаются миры,
Обрываются кометы,
И стреляются поэты —
От тоски. И от жары.
Прожита всего лишь треть
Или даже – меньше трети.
Разве можно умереть
В цвете лет, в июльском свете?
Но томленье… Но усталость.
Но презрительная жалость
К современникам. И эти
Складки у тяжелых век.
Черный вечер. Белый ветер…
Веером ложится снег.
Вдоль навек замерзших рек
Рысаков волшебный бег.
В лунно-ледяной карете
Гордая Царица Льдов,
Покровительница вдов, —
Хрупких, нежных, бессердечных,
Безнадежно безупречных,
Тех, что, не дождавшись встречи,
Зажигают в церкви свечи
И бесчувственной рукой
Крестятся за упокой
Всех, ушедших слишком рано…
– Только как же?.. Погоди!
Выстрел. Маленькая рана
В левой стороне груди.
Под раскидистою елью,
Под зеленой тенью хвои,
Упоительно шумящих
Над усталой головой…
В абажурно-лунной чаще,
В шепотке страниц шуршащих
Чище звезд и лиры слаще
Луч струится голубой,
Уводящий за собой —
В первозданный мир стихов…
– Погоди! Постой, постой!
Было нелегко решиться
Умудриться застрелиться
В сквере на Трокадеро.
И когда дано от Бога
Золота и серебра
Очень много, слишком много —
Нет от этого добра.
Тише, тише, помолчи —
Каблучками не стучи,
Воли не давай слезам!
В черной воровской ночи
«Все подобраны отмычки,
Все подделаны ключи»
К тюрьмам, сейфам, и сердцам,
И к началам, и к концам.
Грохот чичиковской брички,
Возглас: «Отворись, Сезам!»
Берег Сены. Берег Леты…
…«Мы последние поэты»…
1958
«Золотой Люксембургский сад…»
Золотой Люксембургский сад.
Золотой, золотой листопад,
Силлабически листья шуршат…
Мы идем, и по нашему следу,
Удлиняясь, тени идут
И таинственную беседу
Шепотком золотистым ведут:
– Я устала по саду метаться,
Я устала на части ломаться,
Становиться длинней и короче…
– Не хочу я с тобой расставаться!
Не расстанусь с тобой никогда!
За твои ненаглядные очи,
Все мои непроглядные ночи…
Отвечай, ты согласна? Да? —
Шелестит чуть слышно ответ:
– Я с тобой не согласна. Нет!
У теней нет очей и ночей,
Тень как воздух, как дым, как ручей —
Тень отчаянья, тень свечей…
Я устала быть тенью ничьей.
Ах, устала, устала я очень,
Этот мир так порочно-непрочен!..
Золотой, золотой листопад,
Силлабически листья шуршат…
Бьют часы с расстановкою – семь.
Потемнело. Пусто совсем.
– До свиданья. Пора мне домой.
В светлый дом, где пылают печки,
Где томительно-звонкий покой
Перемешан с гитарной тоской,
Ну совсем как – подать рукой —
На цыганской, на Черной речке.
1957
««Человек человеку бревно»…»
«Человек человеку бревно».
Это Ремизов где-то давно
Написал.
И как правильно это.
Равнодушье сживает со света
Одиноких и плачущих.
Но
Для бродяги, глупца и поэта,
У которых мозги набекрень,
Одиночество – чушь, дребедень,
Трын-трава.
Им участье смешно,
Им не надо привета-ответа.
Вот окончился каторжный день,
Полный муки и разного вздора.
Не оставив и воспоминаний
По себе.
Серебристые лани,
Запряженные в лунные сани,
Под окном.
Только где же окно?
Где окно и оконная штора?
Где же дверь?
Так темно и черно,
Так черно, что не видно ни зги.
– Зазвени, зга! Сиянье зажги!
Озари эту темь-черноту,
Искрометно звеня на лету,
Молньеносно метнись в высоту
И обрушься пожаром на дом,
Огнедышащим дымным столбом,
Красным ужасом, черным стыдом
Справедливейшего приговора!
…Так погибли когда-то Содом
И Гоморра.
1960
«Скользит слеза из-под усталых век…»
Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде…
О чем бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде:
Чтоб дважды
