Коллектив авторов - Поляна № 1(1), август 2012
Стынет на столе тело мл е лое…
Не кричит дитя и душа молчит.
Много лет молчит, что ни делаю.
Но придёт пора,
выгорит кора,
Пропадут слова не прощённые.
Ах, берёзонька, я твоя сестра;
Кожа белая – думы чёрные.
Эй, серебряный кувшин в небесах высоко
Эй, серебряный кувшин в небесах высоко,
Интересно, каким ты наполнен соком?
Наклонился кувшин золотой каёмкой,
Тонкой струйкой молока пролилась позёмка…
Ольга Воронина Сама себе и автор, и сюжет
Сама себе и автор, и сюжет,
и линия трассирует пунктиром,
отстаивая время на мечту.
А где-то среди зыбких миражей,
устроившись на зимние квартиры,
друзья мои ни строчки не прочтут.
В тепле и неге им не до того:
не сладко пить из кубка моего.
До осени уже рукой подать,
стрекозы призадумались и сникли —
им бить челом суровым муравьям.
И закрывает летнюю тетрадь
до будущей, отсроченной, попытки
уставший автор – но уже не я.
А все мечты – я знаю наперёд —
насмешливый редактор уберёт.
Успеем ли дожить – и домечтать? —
Финал открыт до самых многоточий.
И падает испуганный листочек,
осиротев, —
и учится летать.
Михаил Садовский Штык
Моему отцу Рафаилу Садовскому
Отец о войне не рассказывал. Кому? Да и зачем?.. Даже те, кто пешком под стол ходят – все из нее… Незачем. Забот хватало. А время бежало незаметно. Кто мог – забыл. Кто не мог – помнил, да все равно помалкивал… Такому, что не забывается, и не поверят…
Недалеко ушла она… даже по мерке одной жизни… война, и новые мальчишки в нее играют…
– Дед, ты почему мне про войну никогда не рассказываешь?
– Про какую?
– Как это, про какую? Ты воевал?
– Воевал…
– Ну, вот про ту, какую воевал…
– Я не одну войну свалил… знаешь, не одну…
– Во дает!., ну, про какую хочешь, какая лучше…
– Самая хорошая война, – знаешь какая?
– Нет…
– Которая кончилась…
Внук еще говорил что-то… но он не слышал… Как ни далеко было до той, которая кончилась, а перелетал он туда быстро и оставался там надолго… Раньше времени, может, не было… а уставал за день так, что и память редко пробиралась в его плотный и тяжелый сон… а теперь все не по-солдатски: от шума пробуждался, а потом засыпал долго и трудно… или крутился до серых окон, когда есть оправдание встать…
Тогда он перебирался на любимую кушетку, и сегодня, окружающее его, естественно и легко соединялось с тем дальним вчера, что приходило к нему в полудреме… и он не мог отличить, где граница…
– Ты чего орешь? – опять просачивалось в его правое ухо… и он сипел сдавленной грудью:
– Может, услышат…
– …..я…
– Может, и так… Иван, рукой пошевелить можешь?
– Нет… – донеслось после долгой паузы, – не могу… даже пальцем…
– И я…
– Вот… какая………ина, понимаешь, вышла…
– Висок в затвор упирается… Иван… Иван… не молчи…
– Тяжело… Ты умеешь молиться? Соломон… Соломон, что молчишь?..
– Умею…
– Давай…
– Ты все равно не поймешь…
– Не пойму?.. А мне зачем?.. Лишь бы он понял… попроси у него, чтобы заметили нас… чтобы вытащили……на все воля божья…
– Не надо… Это же он и сделал, раз на все воля его…
– Соломон, ты что до войны делал?
– Учил детей…
– Смотри! Не довелось спросить… И ты? Похож… на учителя…
– А ты?
– Русскому языку, с пятого по десятый…
– Вот откуда ты русский так знаешь… обороты разные… А я математике учил, с восьмого по десятый…
– А откуда молиться умеешь…
– В хедере учили… дышать больше нечем… все…
– Не молчи… задохнешься… Ты винтовку боднуть можешь…
– Нет.
– Соломон… Соломон…
– Перестань орать… сейчас ночь…. не надо людей беспокоить…
– Не могу… обидно… – слова Ивана скукожились, как листья.
– Порадуйся за старшину Суслова – ему дешево обойдутся наши похороны… даже могилу копать не надо…
– Перестань! Читай, если знаешь, читай пока не позд… – он поперхнулся словами и затих.
– Борух ато а-дей-ной э-лэй-хэйну мэлэх хоэйлом ашер кидшону бмиц-вейсов вцивону лэхадлик нейр шэл шабос кэйдэш… [1] – голос Соломона еле пробивался к товарищу через полметра грунта, разделявшие их.
– Молись, молись, – повторял Иван вслед непонятным словам товарища.
Они не знали, что их откопали… не знали, кто это сделал, и почему… То ли в тот момент, когда солдат наступил на клочок земли, под которым покоилась голова Соломона, он услышал молитву, чуть укоротил шаг из-за этого и зацепился за штык его винтовки, торчавший прямо вверх, как преддверие будущего обелиска, то ли Б-г услышал подземную молитву и натолкнул сапог солдата на этот штык… Да и то, будь за его плечами винтовка, не стал бы он откапывать эту, а вот поди ты… Что толкнуло его, голодного и злого, еще больше обозлиться и воткнуть лопатку рядом со штыком в склон оврага, и начать отбрасывать рыхлую, мокрую, податливую землю?..
Оба его «трофея» лежали, вытянутые в струнку… У одного винтовка, у другого под животом, полбуханки черного хлеба в холщовой тряпице… Оба были теплые еще и вроде бы еле дышали ртами, полными земли, когда их перевернули на спину…
Драпали все без строя и порядка, и кромсали их немцы и сверху, и минометами… в верхний край оврага мина и угодила… Мимо цели и без дела, пущенная так просто – для звука… а их засыпало срезанным краем земли… И немного ее было… может две полуторки, да и то не с верхом, а притоптало так, что и ругнуться, как следует, воздуха не хватало… И контузило-то их не очень сильно… проще сказать, по фронтовым меркам: ерунда… только при свисте мин они после того, как их в часть опять вернули, ни за что не бросались, как прежде, на землю, а врастали в нее так, что никакой силой не согнешь… Крикни: «Воздух!» – лежат в любой грязи, что тюфяки, только вытряхивай, а на миномет… столбняк на них нападал…
Долго они шли потом вместе… пока не попали почти одновременно в разные госпиталя… и все время говорили непонятное для других: «Эх, пожевать бы! Ваня!» – «Рука не дотягивается… А выпить? Соломон!» – «Да закуски полон рот… и не выплюнешь…» Кому расскажешь, что это последнее, что они помнили из подземной жизни… свои, такие же, подняли бы на смех…
– Ты меня не слушаешь вовсе, дед! Я говорю, говорю…
– Слышу… слышу, Малыш… Только рассказать мне тебе нечего… Война – это ж работа такая… грязная и тяжелая… а платят за нее… – он вздохнул и притянул к себе внука. – Когда война кончается, все веселятся и говорят только одно: «Чтоб она была последняя… Чтоб дети не воевали…» И верят в это…
– А почему? Деда?..
– Человек так устроен… а рассказать про нее – нечего. Писатели книжки напишут. Артисты кино снимут… А генералы… опять войну затеют…
– Зачем?..
– А этого никто не знает… Скоро узнают даже, что за камни на Луне лежат… а этого «никто никогда не узнает…» – он, не сознавая того, зацепился за эту фразу тайными щупальцами памяти и снова перелетел туда…
– Обидно, Соломон… даже, где лежать будем, никто никогда не узнает…
– Какая разница… нами дыры затыкают… какая раз…
– Соломон!.. – засипел товарищ.
– Ну, что ты так кричишь? Что ты…
– Мне бабка в детстве с утра репу парила… хлеба не было… а тут лежишь на хлебе и с голоду…
– Не успеешь… обидно, конечно…
– Ты дед, расскажи… – перебил его мысли внук. – У других-то ребят и рассказать некому, а мне надо…
– Зачем? – вернулся Соломон.
– Для урока…
– Странно… Ну, ладно… Ты знаешь, Малыш… два солдата подружились в армии и воевали все время вместе. Повезло им. На задания их посылали вместе, и на отдых они уходили рядом… Много вокруг солдат погибло, а они все вместе, да вместе… И однажды их двоих засыпало землей… разорвалась мина и засыпала землей… не ранило, не убило, а живых засыпало… Только не перебивай, а то не смогу рассказать… я еще никому не рассказывал – тебе только… Вот умру… не перебивай, сказал тебе… и так и не расскажу… И засыпало их землей в ночь под праздник Октябрьский в ноябре… Лежали они долго и вспоминали свои жизни короткие… потому что еще молодые были и обидно им очень было… Когда умираешь и понимаешь, что умираешь, обидно очень становится… Почему? Посмотреть хочется: а что дальше будет… хотя… ну, неважно… и шел другой солдат, да споткнулся о штык винтовки, который из земли торчал… а у солдата винтовки не было… С оружием тогда плохо было, а воевать надо… ну, выдавали оружие, конечно, но всем не хватало… А когда откопали их, двоих этих, они уже почти не живые были… ну, еще не мертвые, а вот куда потянешь – туда и пойдут… или на небо, или обратно в землю… спас их тот солдат… пальцем глину у них изо рта выковырял, а туда водки из фляжки плеснул – и они ожили понемножку… В госпитале полежали, больница такая, обратно их в строй вернули, в часть, – на фронт, значит, – и стали они опять воевать… Только вот странная штука какая… перестали они бояться… мин, снарядов, пуль… и жалеть перестали… Как? А так! Ничего им не жалко было: ни себя, ни других, ни своих, ни врагов… только губы сожмут – и не пожалеют… и очень им от этого тяжело жить стало… так тяжело, что они только об одном жалеть стали, что опять ожили, потому что если никого и ничего не жалеть – жить невозможно… сам подумай…
