Владимир Высоцкий - Избранное

Пришли умертвить, обеззвучить живое ущелье —

И эхо связали, и в рот ему всунули кляп.

Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха,

И эхо топтали, но звука никто не слыхал.

К утру расстреляли притихшее горное эхо,

И брызнули слёзы, как камни, из раненых скал.

[1973]

ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА

Ожидание длилось,

а проводы были недолги —

Пожелали друзья:

«В добрый путь! Чтобы всё — без помех!»

И четыре страны

предо мной расстелили дороги,

И четыре границы

шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берез

добровольно легли под колеса,

Залоснилось шоссе

и штыком заострилось вдали.

Вечный смертник — комар —

разбивался у самого носа,

Лобовое стекло

превращая в картину Дали.

Сколько смелых мазков

на причудливом мёртвом покрове,

Сколько серых мозгов

и комарьих раздавленных плевр!

Вот взорвался один,

до отвала напившийся крови,

Ярко-красным пятном

завершая дорожный шедевр.

И сумбурные мысли,

лениво стучавшие в темя,

Устремились в пробой —

ну-

попробуй-ка, останови!

И в машину ко мне

постучало просительно время.

Я впустил это время,

замешенное на крови.

И сейчас же в кабину

глаза сквозь бинты заглянули

И спросили: «Куда ты?

На Запад?

Вертайся назад!»

Я ответить не смог

по обшивке царапнули пули.

Я услышал: «Ложись!

Берегись!

Проскочили!

Бомбят!»

Этот первый налет

оказался не так чтобы очень

Схоронили кого-то,

прикрыв его кипой газет,

Вышли чьи-то фигуры

назад на шоссе из обочин,

Как лет тридцать спустя,

на машину мою поглазеть.

И исчезло шоссе —

мой единственно верный фарватер.

Только — елей стволы

без обрубленных минами крон

Бестелесый поток

обтекал не спеша радиатор

Я за сутки пути

не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем:

я давно разомлел до зевоты.

или глаза протереть?

Ущипнуть себя за ухо

Вдруг в машине моей

я увидел сержанта пехоты:

«Ишь, трофейная пакость,—

сказал он, — удобно сидеть»

Мы поели с сержантом

домашних котлет и редиски.

Он опять удивился.

откуда такое — в войну?

«Я, браток, — говорит,—

восемь дней как позавтракал в Минске.

Ну, спасибо! Езжай!

Будет время — опять загляну»

Он ушел на восток

со своим поредевшим отрядом.

Снова мирное время

пробилось ко мне сквозь броню.

Это время глядело

единственной женщиной

рядом.

И она мне сказала:

«Устал? Отдохни — я сменю».

Все в порядке. На месте.

Мы едем к границе. Нас двое.

Тридцать лет отделяет

от только что виденных встреч.

Вот забегали щетки —

отмыли стекло лобовое.

Мы увидели знаки,

что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов

ничто на войну не похоже.

Только лес — молодой,

да сквозь снова налипшую грязь

Два огромных штыка

полоснули морозом по коже

Остриями —

по-мирному —

кверху,

а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой,

мне, не знавшему пуль,

показалось,

Что и я где-то здесь

довоевывал невдалеке.

Потому для меня

и шоссе, словно штык, заострялось,

И лохмотия свастик

болтались на этом штыке…

Ах, дороги узкие —

Вкось, наперерез!

Версты белорусские

С ухабами и без.

Как орехи грецкие,

Щелкаю я их.

Говорят, немецкие —

Гладко, напрямик.

Там, говорят, дороги — ряда по три,

И нет табличек «Ахтунг!» или «Хальт!».

Ну что же, мы прокатимся, посмотрим,

Понюхаем не порох, а асфальт.

Горочки пологие,

Я их — щелк да щелк!

Но в душе, как в логове,

Затаился волк.

Ату, колеса гончие!

Целюсь под обрез,—

С волком этим кончу я

На отметке «Брест».

Я там напьюсь водички из колодца

И покажу отметки в паспортах.

Потом мне пограничник улыбнется,

Узнав, должно быть, или просто так.

После всякой зауми

Вроде: «Кто таков?»

Поднялись шлагбаумы

Выше облаков.

Взял товарищ в кителе

Снимок для жены —

И… только нас и видели

С нашей стороны!

Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу.

Они — рукой подать! — наискосок.

Так я впервые пересек границу —

И чьи-то там сомнения пресек.

Ах, дороги скользкие —

Вот и ваш черед!

Деревеньки польские —

Стрелочки вперед.

Телеги под навесами,

Булыжник — чешуя.

По-польски — ни бельмеса мы,

Ни жена, ни я.

Потосковав о ломте, о стакане,

Остановились где-то наугад,

И я сказал по-русски: — Прошу, пани! —

И получилось точно и впопад.

Ах, еда дорожная

Из немногих блюд!

Ем неосторожно я

Все, что подают.

Напоследок — сладкое:

Стало быть, — кончай!

И на их хербатку я

Дую, как на чай.

А панночка пощелкала на счетах,

И я, прикинув разницу валют,

Ей отсчитал не помню сколько злотых

И проворчал: «По-божески дерут!»

Где же песни-здравицы?

Ну-ка, подавай!

Польские красавицы —

Для туристов рай.

Рядом на поляночке

С граблями в руках

Веселились панночки —

Души нараспах.

— Да, побывала Польша в самом пекле! —

Сказал старик и лошадей распряг, —

Красавицы полячки не поблекли,

А сгинули в немецких лагерях.

Лемеха въедаются

В землю, как каблук,

Пеплы попадаются

До сих пор под плуг.

Память вдруг разрытая, —

Не живой укор.

Жизни недожитые —

Для колосьев корм.

В мозгу моем, который вдруг сдавило

Как обручем, — но так его! дави! —

Варшавское восстание кровило,

Захлебываясь в собственной крови…

…Дрались худо бедно ли,

А наши корпуса

В пригороде медлили

Целых два часа.

В марш-бросок, в атаку ли Рвались как один,

И танкисты плакали На броню машин…

Военный эпизод — давно преданье,

В историю ушел, порос быльём.

Но не забыто это опозданье,

Коль скоро мы заспорили о нём.

Почему же медлили

Наши корпуса?

Почему обедали

Эти два часа?

Говорят, что танками,

Мокрыми от слез,

Англичанам с янками

Мы утёрли нос.

А может быть, разведка оплошала —

Не доложила. Что теперь гадать!

Но вот сейчас читаю я: «Варшава»—

И еду, и хочу не опоздать.

Лес ушёл, и обзор расширяется,

Вот и здания проявляются,

Тени нам под колёса кидаются

И остаться в живых ухитряются.

Перекрёсточки — скорость сбрасывайте!

Паны, здравствуйте! Пани, здравствуйте!

И такие, кому не до братства, те

Тоже здравствуйте, тоже здравствуйте!

Я клоню свою голову шалую

Пред Варшавою, пред Варшавою.

К центру — «просто» — стремлюсь, поспешаю я,

Понимаю, дивлюсь, что в Варшаве я.

Вот она, многопослевоенная,

Несравнимая, несравненная,—

Не сровняли с землёй, оглашенные,

Потому она и несравненная.

И порядочек здесь караулится:

Указатели — скоро улица.

Пред старушкой пришлось мне ссутулиться —

Выясняю, чтоб не обмишулиться,

А по-польски — познания хилые,

А старушка мне — Прямо, милые! —

И по-прежнему засеменила и

Повторяла всё: — Прямо, милые…

Хитрованская Речь Посполитая,

Польша панская, Польша битая,

Не единожды кровью умытая,

На Восток и на Запад сердитая,

И Варшава — мечта моя давняя,—

Осквернённая, многострадальная,

Перешедшая в область предания,—

До свидания, до свидания…

Шар огненный все просквозил,

Все перепек, перепалил,

И, как груженый лимузин,

За полдень он перевалил.

Но где-то там в зените был —

Он для того и плыл туда,

Другие головы кружил,

Сжигал другие города

Ещё асфальт не растопило

И не позолотило крыш,

Ещё светило солнце лишь

В одну худую светосилу,

Ещё стыдились нищеты

Поля без всходов, лес без тени,

Ещё тумана лоскуты

Ложились сыростью в колени,

Но диск на тонкую черту

От горизонта отделило.

Меня же фраза посетила:

Не ясен свет, пока светило

Лишь набирает высоту!

Пока гигант ещё на взлёте,

Пока лишь начат марафон,

Пока он только устремлён

К зениту, к пику, к верхней ноте,

И вряд ли астроном-старик