Алла Кузнецова - Живучее эхо Эллады
Никто ей не верил. Бурливым весельем,
Пирами да песней, вином, что рекою,
Отметили день – потянулись к постелям,
К давно позабытому ими покою.
А греки сидели в глубоком молчанье
И чуткими были к малейшему звуку.
Безмолвствует Троя… Но вот подражанье
Бездомному псу – и поспешные руки
Открыли заслонку!.. Эпей с Одиссеем,
Что самыми первыми вышли на волю,
В объятьях сжимали Синона, довлея
Себе и ему за прекрасные роли.
– За ложь, что во благо, спасибо, дружище! —
Все воины вышли, горя нетерпеньем.
Синон прошептал: – Тот находит, кто ищет!
К тому же, нам боги послали везенье…
Костёр полыхнул за воротами Трои,
Сзывая воителей с моря и суши,
Проломом в стене пробирались герои,
Ни словом до срока покой не порушив.
Настала пора – и по улицам сонным
Рассыпались тени, предвестники драмы,
И грянула битва аккордом весомым
В кончине могучего царства Приама.
Орфей и Эвридика [42]
Часть I Орфей в подземном царстве
1
Во Фракии, далёкой от Афин,
Певец Орфей кифарой златострунной
И голосом, неслыханным доныне,
Фракийцам тешил гордые сердца.
Коснувшись их таинственных глубин,
Он подчинил звучанью мир подлунный,
И в горной, мятой пахнущей долине,
Где отголоскам не было конца,
В движенье приходили, точно люди,
Суровые обветренные скалы,
И звери, укрощённые тем пеньем,
Ложились, будто псы, у ног Орфея,
И эвкалипты, строгие, как судьи,
Подняв седины к солнцу, что ласкало,
Завидным переполнены терпеньем,
Молчали, пред певцом благоговея.
У сизых волн счастливою полоской
Земли предельно узкой, но бесценной,
Качались в такт мелодиям чинары
И хлопали ладонями листвы,
А иногда в картине этой броской
Сквозила грусть – и брызги серой пены
Срывались с волн на терпящий удары
Гранитный берег, что не знал травы.
Всё от того, каким рождалось пенье,
Слетая с уст певца, что был любимым,
Зависело, как от дождей природа,
Как от богов бессмертных род людской.
Но сладостными были те мгновенья
Сердцам открытым, как и нелюдимым
(Ах, эта соловьиная порода,
Которой мы вверяем свой покой!..).
Соткало время свой безмерный полог —
И сонм веков, и след тысячелетий
Укрыло им от нас, резон имея,
Не спутав то, что «было» и что «есть»,
И в этих днях, насыщенных иль полых,
Живёт, как жил, певец на белом свете,
И помнят люди древнего Орфея,
И сходства с ним хоть каплю чтут за честь.
2
Женой звонкоголосого Орфея
Была лесная нимфа Эвридика,
Которую любил он больше жизни
Любовью той, что властвует над нами,
Но вышло, что, от ужаса немея,
Хватил певец не радости, а лиха,
И грустно пел Орфей на ранней тризне,
Любимую оплакивая днями.
Беда явилась вскоре после свадьбы:
Прекрасная, как юность, Эвридика
С подругами своими собирала
Весенние цветы под солнцем щедрым,
Что сеяло чуть видимые крапы
На чистый мрамор девичьего лика,
И атлас лепестков на маке алом
Манил её к себе под тёплым ветром.
Средь сочных трав не торены дороги —
Носились нимфы тучной целиною,
И становились пышными букеты
В руках созданий хрупких и прекрасных,
Не глядя, ставит Эвридика ногу
На мягкий ком, который был змеёю,
Укус смертельный стал на то ответом
Законным, инстинктивным, но ужасным!
И ликом побледнела Эвридика,
И мир поплыл по замкнутому кругу,
И были крики девушки несчастной
Желаньем оставаться на земле
Такой родной, прекрасной, пёстроликой!..
Но пала дева на руки подругам:
Змеиный яд пресёк дыханье властно,
Испепеляя жизнь в расцвете лет.
И зарыдали нимфы жутким хором,
Оплакивая мёртвую подругу,
И этот плач донёсся до Орфея,
Который сердцем ощутил беду.
И страшный день томил его измором
И отбивал ему в несчастье руки,
Но древний мир, пред ним благоговея,
Природою заполнил пустоту.
И плакала с Орфеем вся природа
Под грустное звучание кифары.
Дрожанье струн и голоса стенанья
Росою плакать вынуждали взморье.
И в сумраке ночного небосвода
Рыдали звёзды. И волны удары
Вздымали брызги – слёзы состраданья,
И плакал ветер на высокогорье.
И возрешил певец, на это глядя:
В его беде природа неповинна!
Он положил ладонь свою на струны,
Тем прекратив оплакиванье девы.
Да будет тишина покоя ради!
Душа Орфея – не сырая глина,
Размякшая от влажности лагуны!..
Пусть отдыхают рощи каждым древом,
И горы в солнце камень осушают,
И волны упокоят брызги – слёзы…
Его беда – ему же с ней напару
Схватиться надо, не простив обиду.
Мужчины сами за себя решают
И не боятся никакой угрозы.
Он спустится пещерою Тэнара,
Чтобы исполнить песнь свою Аиду!..
3
… Он одолел холодный мрак извечный
(Наощупь шёл, к груди прижав кифару,
Чтоб не порушить о каменья струны,
Нелёгким шагом приближаясь к цели).
И вот пред ним желанный путь конечный —
Священный Стикс, где перевозчик старый
Харон, что плеском вёсел мрак безлунный
Веками будит. Тихо проскрипели
Уключины, ладья уткнулась в берег…
Умерших души тянутся к Харону,
Толпятся в ожиданье перевоза,
Их грустный стон похож на листьев шорох
По осени в лесу. Глазам не веря,
Удерживая собственные стоны,
Молчит Орфей, не задаёт вопроса
Харону бессловесному. Как сполох,
Мысль, осенив, застряла в горле комом —
И будто онемел язык Орфея,
Но даже не взглянул Харон суровый:
Он знал, зачем живой к нему явился.
«Перевези!..» Но словом «Нет!», как громом,
Харон отверг прошенье, багровея,
Опять сомкнул уста и сдвинул брови,
Лишь вещий Стикс [43] волной о берег бился.
Тогда поднял Орфей свою кифару —
И зарыдали струны золотые,
Примешивался к ним печальный голос
Певца, взывавший к милости собрата,
И этот гимн божественному дару,
И те слова, что как века седые,
И зрелость мыслей, как июльский колос,
В преддверье царства, что дышало хладом,
Разжалобили бедного Харона:
Был труд его похож на наказанье,
Ему уже претили мёртвых души,
Они не люди, а людей осколки!..
Не слышит даже звуков похоронных!..
Орфеевой кифары струн звучанье
Когда услышал – оценил их тут же,
Хоть шелест душ усопших слушал долго.
Он глянул с обожаньем на Орфея —
И понял тот, что грозный перевозчик
Чувствителен и хрупок в сердцевине,
Как сам Орфей, так значит – сговорится!
При мысли этой стал певец смелее,
И глянув, словно брат, в Харона очи,
Шагнул в ладью (он в горе неповинен!):
«Неси меня, священная водица…»
И оттолкнул усталый перевозчик
Ладью веслом спокойно и привычно,
И поплыла она, реку осилив,
Пересекая поперёк теченье,
И тени присмиревшие усопших,
Взволнованы звучаньем необычным,
Со всех сторон сходились. И застыли
Аид и Персефона в удивленье.
4
Певец великий, приближаясь к трону,
Склонился перед царствующей парой
И, выказав обоим почитанье,
Не попросил, чтоб что-то обещали,
А брал аккорды, что подобны стону,
И задушевно со своей кифарой
Повествовал похожей на рыданье
Прекрасной песней о своей печали.
Он пел о нежных чувств былом рожденье
К единственной своей и несравненной,
Любимой, самой лучшей Эвридике,
О том, каким он был счастливым с нею,
Назвав её женою в день весенний,
Когда сады кипели белопенно,
И ничего не предвещало лиха,
И было небо синего синее…
Но горе погасило эту радость —
Он потерял, как сердца половину,
Свою голубку. С половиной сердца
Как жить ему теперь на свете белом,
Когда любовь его уже не сладость,
А горечь!.. Жженье!.. Боль!.. Душа повинна:
Он не берёг, как нежного младенца,
Любимую!.. И в мире опустелом
Орфей поёт Аиду и Персефоне
Лишь ощущенье мук любви разбитой
Да слёзы по безвременно потухшей,
А новый день рождает боль и стоны…
… Внимало царство пению Орфея:
На грудь клонилась голова Аида;
Как приросла к плечу владыки-мужа
В рыданиях царица Персефона;
Тантал, перед певцом благоговея,
Забыл на миг терзающую жажду;
И сел Сизиф на непослушный камень,
Который был достойным наказаньем
За низменность земных его радений;
Трёхликая Геката ликом каждым,
Хоть укрывала их двумя руками,
Отображала боль и состраданье;
И горбились безмолвствующих тени.
Вот тише, тише песня зазвучала
И судорожно всхлипнула кифара,
Подобно вздоху от большой печали.
Сомкнул певец уста и вытер слёзы —
Молчанье наступило. Обещала
Минута тишины, что силой дара
И глубиною слов, что прозвучали,
Испепелит Аидовы угрозы.
И молвил царь, от мыслей пробуждаясь:
– Терять любимых – это очень больно!..
Я, вопреки нетленному закону,
