Николай Гумилев - Том 1. Стихотворения

Дон Жуан (обнимая ее)

Тебя я счастью научуИ над твоей умру могилой.

(Уходят)

Лепорелло (оглядываясь)

Но где мисс Покэр, где Жуан?

Американец

Наверное в соседней зале.

Лепорелло (хватаясь за голову)

Ах, я разиня, ах, болван,Все прозевал, они бежали.

Американец

Куда?

Лепорелло

Да верно, на лужокИль на тенистую опушку.Тю-тю! Теперь уж пастушокЛаскает милую пастушку.

Американец

Да вы с ума сошли!

Лепорелло

Ничуть!

Американец

Идём.

Лепорелло

А шпаги не хотите ль?Ведь дон Жуан не кто-нибудь,Он сам севильский соблазнитель.

Американец

Но я их видел здесь, минутНу пять тому назад, не боле…

(закрывает лицо руками)

Когда настанет Страшный Суд,Что я моей отвечу Полли?Идём, идём скорей.

Лепорелло

Ей-ей,Я твердо помню: Лепорелло,Желаешь спи, желаешь пей,А не в свое не суйся дело.И был я счастлив, сыт и пьян,И умирать казалось рано…О, как хотел бы я, декан,Опять служить у Дон Жуана!

Колчан

Памяти Анненского

К таким нежданным и певучим бредням  Зовя с собой умы людей,Был Иннокентий Анненский последним  Из царскосельских лебедей.

Я помню дни: я, робкий, торопливый,  Входил в высокий кабинет,Где ждал меня спокойный и учтивый,  Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных,  Как бы случайно уроня,Он вбрасывал в пространства безымянных  Мечтаний — слабого меня.

О, в сумрак отступающие вещи  И еле слышные духи,И этот голос, нежный и зловещий,  Уже читающий стихи!

В них плакала какая-то обида,  Звенела медь и шла гроза,А там, над шкафом, профиль Эврипида  Cлепил горящие глаза.

…Скамью я знаю в парке; мне сказали,  Что он любил сидеть на ней,Задумчиво смотря, как сини дали  В червонном золоте аллей.

Там вечером и страшно и красиво,  В тумане светит мрамор плит,И женщина, как серна боязлива,  Во тьме к прохожему спешит.

Она глядит, она поет и плачет,  И снова плачет и поет,Не понимая, что все это значит,  Но только чувствуя — не тот.

Журчит вода, протачивая шлюзы,  Сырой травою пахнет мгла,И жалок голос одинокой музы,  Последней — Царского Села.

Война

М. М. Чичагову

Как собака на цепи тяжелой,Тявкает за лесом пулемет,И жужжат шрапнели, словно пчелы,Собирая ярко-красный мед.

А «ура» вдали — как будто пеньеТрудный день окончивших жнецов.Скажешь: это — мирное селеньеВ самый благостный из вечеров.

И воистину светло и святоДело величавое войны,Серафимы, ясны и крылаты,За плечами воинов видны.

Тружеников, медленно идущихНа полях, омоченных в крови,Подвиг сеющих и славу жнущих,Ныне, Господи, благослови.

Как у тех, что гнутся над сохою,Как у тех, что молят и скорбят,Их сердца горят перед Тобою,Восковыми свечками горят.

Но тому, о Господи, и силыИ победы царский час даруй,Кто поверженному скажет: «Милый,Вот, прими мой братский поцелуй!»

Венеция

Поздно. Гиганты на башнеГулко ударили три.Сердце ночами бесстрашней,Путник, молчи и смотри.

Город, как голос наяды,В призрачно-светлом былом,Кружев узорней аркады,Воды застыли стеклом.

Верно, скрывают колдунийЗавесы черных гондолТам, где огни на лагуне— Тысячи огненных пчел.

Лев на колонне, и яркоЛьвиные очи горят,Держит Евангелье Марка,Как серафимы крылат.

А на высотах собора,Где от мозаики блеск,Чу, голубиного хораВздох, воркованье и плеск.

Может быть, это лишь шутка,Скал и воды колдовство,Марево? Путнику жутко,Вдруг… никого, ничего?

Крикнул. Его не слыхали,Он, оборвавшись, упалВ зыбкие, бледные далиВенецианских зеркал.

Старые усадьбы

Дома косые, двухэтажные,И тут же рига, скотный двор,Где у корыта гуси важныеВедут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,В прудах зацветших караси,— Усадьбы старые разбросаныПо всей таинственной Руси.

Порою в полдень льется по лесуНеясный гул, невнятный крик,И угадать нельзя по голосу,То человек иль лесовик.

Порою крестный ход и пение,Звонят вовсе колокола,Бегут, — то значит, по течениюВ село икона приплыла.

Русь бредит Богом, красным пламенем,Где видно ангелов сквозь дым…Они ж покорно верят знаменьям,Любя свое, живя своим.

Вот, гордый новою поддевкою,Идет в гостиную сосед.Поникнув русою головкою,С ним дочка — восемнадцать лет.

— «Моя Наташа бесприданница,Но не отдам за бедняка». —И ясный взор ее туманится,Дрожа, сжимается рука.

— «Отец не хочет… нам со свадьбоюОпять придется погодить». —Да что! В пруду перед усадьбоюРусалкам бледным плохо ль жить?

В часы весеннего томленияИ пляски белых облаковБывают головокруженияУ девушек и стариков.

Но старикам — золотоглавые,Святые, белые скиты,А девушкам — одни лукавыеУвещеванья пустоты.

О, Русь, волшебница суровая,Повсюду ты свое возьмешь.Бежать? Но разве любишь новоеИль без тебя да проживешь?

И не расстаться с амулетами,Фортуна катит колесо,На полке, рядом с пистолетами,Барон Брамбеус и Руссо.

Фра Беато Анджелико

В стране, где гиппогриф веселый льваКрылатого зовет играть в лазури,Где выпускает ночь из рукаваХрустальных нимф и венценосных фурий;

В стране, где тихи гробы мертвецов,Но где жива их воля, власть и сила,Средь многих знаменитых мастеров,Ах, одного лишь сердце полюбило.

Пускай велик небесный Рафаэль,Любимец бога скал, Буонаротти,Да Винчи, колдовской вкусивший хмель,Челлини, давший бронзе тайну плоти.

Но Рафаэль не греет, а слепит,В Буонаротти страшно совершенство,И хмель да Винчи душу замутит,Ту душу, что поверила в блаженство

На Фьезоле, средь тонких тополей,Когда горят в траве зеленой маки,И в глубине готических церквей,Где мученики спят в прохладной раке.

На всем, что сделал мастер мой, печатьЛюбви земной и простоты смиренной.О да, не все умел он рисовать,Но то, что рисовал он, — совершенно.

Вот скалы, рощи, рыцарь на коне, —Куда он едет, в церковь иль к невесте?Горит заря на городской стене,Идут стада по улицам предместий;

Мария держит Сына Своего,Кудрявого, с румянцем благородным,Такие дети в ночь под РождествоНаверно снятся женщинам бесплодным;

И так нестрашен связанным святымПалач, в рубашку синюю одетый,Им хорошо под нимбом золотым:И здесь есть свет, и там — иные светы.

А краски, краски — ярки и чисты,Они родились с ним и с ним погасли.Преданье есть: он растворял цветыВ епископами освященном масле.

И есть еще преданье: серафимСлетал к нему, смеющийся и ясный,И кисти брал и состязался с нимВ его искусстве дивном… но напрасно.

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,А жизнь людей мгновенна и убога,Но все в себе вмещает человек,Который любит мир и верит в Бога.

Разговор («Когда зеленый луч, последний на закате…»)