Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы
25 августа 1919
Перемирье с машинами
Александру Кусикову
В небе птицы стаей к югу вытекли,Треугольник фиговый на голи синевы.Осень скрюченной рукою паралитикаУдержать не может золота листвы.В верстах неба запыхались кони бы,Сколько их кнутами молний не зови.Гонит кучер на запад по небуСолнечный гудящий грузовик.
Город машет платком дымка приветыИ румянцем труб фабричных поет.А с грудей котлов в кружева огня одетыНефтяной и жирный пот.Сноп огня пред мордою автомобильюНюхает навстречный тротуар и дом.Ветер, взяв за талью с тонкой пылью,Мчит в присядку напролом.
Вижу: женщина над тротуаром юбками прыснула,Калитка искачалась в матчише.В черные уши муфты руки женщина втиснула,И муфта ничего не слышит.Слушай, муфта! Переполнилось блюдоЗапыхавшихся в ужасе крыш,Молитву больного верблюдаГудком провывшего услышь.Люди! Руки я свои порочныеВ пропасть неба на молитву вознесу…Не позволю трубы водосточныеРезать на колбасу.Слушайте, кутилы, франты, лодыри!Слушай, шар наш пожилой!Не позволю мотоцикл до одуриГонять по мостовой.
Слышу сквозь заплату окон — форточку,Дымный хвост наверх воздев,У забора, севшего на корточки,Лает обезумевший тефтеф.Лает он, железный брат мой у забора,Как слюну, текя карбидовую муть,Что радуга железным пальцем семафораРазрешает мне на небо путь.
Друзья, ремингтоны, поршни и шины,Прыщи велосипедов на оспе мостовой,Никуда я от вас, машины,Не уйду с натощак головой.О небесные камни ступни моиВ кровь не издеру.Заладоньте, машины любимые,Меня в городскую дыру.
Заладоньте меня, машины!Смотрите, смотрите, авто!У бегущего через площадь мужчиныЗа плечом не поспевает пальто.Уничтожьте же муку великую,Чтоб из пальцев сочился привет.Я новое тело выкую Себе, беспощадный поэт.
Оторву свою голову пьянуюИ, чтоб мыслям просторней кувырк,Вместо нее я приделаю нановоТвой купол, Государственный Цирк.И на нем прической выращуБотанический сад и лысину прудком,А вместо мочевого пузырищаМытищинский водоем.Давно вместо сердца — кляксы пылкой —Просился мотор аэро.Мне руки заменят сенокосилки,Канализационные трубы кишками гаера.
Зданья застынут балконными ляжками.Закат разольет свой йод.Мосты перекину подтяжками,Будет капать ассенизационный обоз, как пот.Рот заменю маслобойней,Ноги ходулями стоэтажных домов,Крышу надвину набекрень спокойней,И новый царь Давид готов.
Я дохнул, и колоколом фыркнулаЦерковь под напором новых месс.И кто-то огромной спичкой молнии чиркнулПо ободранной сере небес.Слушайте, люди: раковины ушей упругоРастяните в зевоте сплошной:Я пришел совершить свои ласки супругаС заводской машиной стальной!
16 мая 1920
Я минус все
От окна убежала пихта,Чтоб молчать, чтоб молчать и молчать!Я шепчу о постройках каких-тоГубами красней кирпича.
Из осоки ресниц добровольцы,Две слезы ползли и ползли.Ах, оправьте их, девушки, в кольца,Как последний подарок земли.
Сколько жить? 28 иль 100?Все нашел, сколько было ошибок?Опадает листок за листомКалендарь отрывных улыбок.
От папирос в мундштуке никотин,От любви только слезы длинные.Может, в мире я очень один,Может, лучше, коль был бы один я!
Чаще мажу я йодом зариВоспаленных глаз моих жерла.В пересохшей чернильнице горлаВялой мухой елозится крик.
Я кладу в гильотину окнаНикудышную, буйную голову.Резаком упади, луна,Сотни лет безнадежно тяжелая!
Обо мне не будут трауры крепово виться,Слезами жирных щек не намаслишь,Среди мусора хроник и передовицСпотыкнешься глазами раз лишь.
Втиснет когти в бумагу газетный станок,Из-под когтей брызнет кровью юмор,И цыплята петита в курятнике гранок:— Вадим Шершеневич умер!
И вот уж нет меры, чтоб вымерить радиусТвоих изумленных зрачков.Только помнишь, как шел я, радуясь,За табором ненужных годов.
Только страшно становится вчуже,Вот уж видишь сквозь дрогнувший молью туманЗакачался оскаленный ужас,И высунут язык, как подкладкой карман.
Сотни их, кто теперь в тишине польютЗа катафалком слезинками пыль.Над моею житейскою небылью,Воскреси еще страшную быль!
Диоген с фонарем человеке стонет,— Сотни люстр зажег я и сжег их.Все подделал ключи. Никого нет,Кому было б со мной по дороге.
Люди, люди! Распять кто хотел,Кто пощады безудержно требовал.Но никто не сумел повисеть на крестеСо мной рядом, чтобы скучно мне не было.
Женщины, помните, как в бандероль,Вас завертывал в ласки я, широкоокий,И крови красный алкогольИз жил выбрызгивался в строки, —
И плыли женщины по руслам строкБаржами, груженными доверху,А они вымеряли раскрытым циркулем ног:— Сколько страсти в душе у любовника?
Выбрел в поле я, выбрел в поле,С профилем точеного карандаша!Гладил ветер, лаская и холяУ затона усы камыша.
Лег и плачу. И стружками стон,Отчего не умею попроще?!Липли мокрые лохмотья воронК ельным ребрам худевшей рощи.
На заводы! В стальной монастырь!В разъяренные бельма печьи!Но спокойно лопочут поршней глистыНа своем непонятном наречьи.
Над фабричной трубою пушок,Льется нефть золотыми помоями.Ах, по-своему им хорошо.Ах, когда бы им всем да по-моему!
О, Господь! пред тобой бы я стих,Ты такой же усталый и скверный!Коль себя не сумел ты спасти,Так меня-то спасешь ты наверно!
Всё, что мог, рассказал я начерно,Набело другим ты позволь,Не смотри, что ругаюсь я матерно.Может, в этом — сладчайшая боль.
Пусть другие молились спокойненько,Но их вопль был камень и стынь.А ругань моя — разбойникаПоследний предсмертный аминь.
Но старик посмотрел безраздумнейИ, как милостынь, вынес ответ:— Не нужны, не нужны в раю мнеПраведники из оперетт.
Так куда же, куда же еще мне бежать?Об кого ж я еще не ушибся?Только небо громами не устанет ли ржатьНадо мной из разбитого гипса?!
Вижу, вижу: в простых и ржаных облакахВасильки тонких молний синеют.Кто-то череп несет мой в ветровых рукахПривязать его миру на шею.
Кто стреножит мне сердце в груди?Створки губ кто свинтит навечно?Сам себя я в издевку родил,Сам себя и убью я, конечно!
Сердце скачет в последний по мерзлой душе,Горизонт мыльной петли всё уже,С обручальным кольцом веревки вкруг шеиЗакачайся, оскаленный ужас!
21 августа 1920
Завещание
Сергею Есенину
Города смиренный сын, у каменной постели умирающего отца,Преклоняю колени строф, сиротеющий малый;И Волга глубокая слез по лицуКатится: «Господи! Железобетонную душу помилуй!»
Все, кто не пьян маслянистою лестью,Посмотрите: уже за угломОпадают вывесок листья,Не мелькнут светляками реклам.
Электрической кровью не тужатсяВены проволок в январе,И мигают, хромают и ежатсяПод кнутами дождя фонари.
Сам видал я вчера за Таганкою,Как под уличный выбред и вой,Мне проржав перегудкою звонкою,С голодухи свалился трамвай.
На бок пал и брыкался колесами,Грыз беззубою мордой гранит;Над дрожащими стеклами мясамиЗачинали свой пир сто щенят.
Даже щеки прекраснейшей улицыПокрываются плесенью трав…Эй, поэты! Кто нынче помолитсяУ одра городов?..
Эй, поэты! Из мощных мостовых ладонейВсесильно выпадает крупа булыжника и не слышен стукМолотков у ползущих на небо зданий,— Города в будущее шаг!
Эй, поэты! Нынче поздно нам быть беспокойным!Разве может трубою завыть воробей?!К городам подползает деревня с окраин,Подбоченясь трухлявой избой.
Как медведь, вся обросшая космами рощи,Приползла из берлоги последних годин.Что же, город, не дымишься похабщиной резче,Вытекая зрачками разбитых окон?!
Что ж не вьешься, как прежде, в веселом кеквоке?Люди мрут — это падают зубы из рта.Полукругом по площади встали и воют зеваки,Не корона ли ужаса то?
Подошла и в косынке цветущих раздолийОбтирает с проспектов машинную вонь.И спадает к ногам небоскреба в печалиКрыша, надетая встарь набекрень.
О проклятая! С цветами, с лучиной, с короюИ с котомкой мужицких дум!Лучше с городом вместе умру я,Чем деревне ключи от поэм передам.
Чтоб повеситься, рельсы петлею скручу я,В кузов дохлых авто я залезу, как в гроб.Что же, город, вздымаешь горней и горнееК небесам пятерню ослабевшую труб?!
Инженеры, вы строили камни по планам!Мы, поэты, построили душу столиц!Так не вместе ль свалиться с безудержным стономУ одра, где чудесный мертвец?!
Не слыхали мы с вами мужицких восстаний,Это сбор был деревням в поход.Вот ползут к нам в сельском звоне,Словно псы, оголтелые полчища хат.
«Не уйти, не уйти нам от гибели!»Подогнулись коленки Кремля!Скоро станем безумною небыльюИ прекрасным виденьем земли.
Поклянитесь же те, кто останетсяИ кого не сожрут натощак, —Что навеки соленою конницейБудут слезы стекать с ваших щек.
Два румянца я вижу на щеках бессонниц— Умирающий город! Отец мой! Прими же мой стон!На виске моем кровь — это первый румянец,А второй — кирпичи упадающих стен.
12 марта 1921
