Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений
«На холме у церкви, на рассвете…»
На холме у церкви, на рассветеПросидеть блаженных полчаса…Иногда чудесно жить на свете –Этот щебет, холодок, роса…
За горою рденье огневое,Миг – и солнца золотой поток,И тепло прозрачное, живое,Божьей лаской греющее лоб,
И дымок от сохнущей скамейки,И росой тяжелая трава,И, со сна и трепетны, и клейки,Молодых березок кружева…
В лагере в лесу проснулись дети –Утренние звонки голоса.На холме у церкви, на рассвете,Как молитва, эти полчаса.
«Я уцелела, доплыла…»
Я уцелела, доплыла,Взобра лась на уступ.Она мала, моя скала,Прибой у самых губ.
Скала в серебряной пыли,Сверкает, как слюда.И тени нет, и нет земли,Вокруг одна вода.
Прибой у дальних берегов,Как белая змея…Нет больше чувств, нет больше слов,Есть только мир и я.
«Отомкнуть земные двери…»
Отомкнуть земные двери,Разойтись волной…Ни разлуки, ни потериБольше ни одной.
Только мерное движеньеВечного огняИ покой уничтоженьяМира и меня.
«Листва сошла и веткам легче стало…»
Листва сошла и веткам легче стало,Прозрачный воздух омывает их.Мы устаем – и дерево устало,И даже ветер умирено тих.Он будет веток бережно касатьсяИ зимнему не помешает сну,Но как им будет сладко просыпаться –Подумать только! – КАЖДУЮ ВЕСНУ!..
ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ
С СЕРБОХОРВАТСКОГО
ИВАН ГУНДУЛИЧ (1589—1638)
СЛЕЗЫ БЛУДНОГО СЫНА
ПЛАЧ ПЕРВЫЙ. Согрешение
…расточил имение свое, живя распутно.
От Луки 15, ст. 13
Горько слезы лью потоком,слезы горестного плача,те, что блудный сын жестокопроливать когда-то начал;так и я грехи оплачу —слезы в слезы, плач во плаче.
Божье Слово, Сын предвечный,смертной плотью одеянный,чтоб от смерти мир излеченбыл – и жизнь навек дана нам,Слово, что в едином ликечеловек и Бог великий, —
да слетит к нам дух Господеньпресвятой, живой, единый,дух, что от Отца исходити Тебя — от Бога-Сына, —в голос мой войди, как в чудепусть ему внимают люди.
В благости Твоей безмернойТы прости мне, Иисусе,если что скажу неверно,если в чем и ошибусь я, —слабость только человечна.Божья мудрость бесконечна.
И, оглохнувшую совестьчтоб склонить на покаянье,расскажу ей эту повесть лжи,обмана и страданья.Кто раскаялся, тот можетждать прощенья властью Божьей.
Так и врач вскрывает смелорану, гной ее счищая,тех червей, что гложут тело,не гнушаясь, не смущаясь;боль пройдет. Омыто кровью,долгое придет здоровье.
Ты себя узнаешь, грешник,в этом горестном примере:кайся же в грехах кромешных,обратись к добру с доверьем.Божья милость крепче,выше нынешних грехов и бывших.
День — по ночи, человекапо его кончине судят.Милость Вышнего от векас тем, кто жарко верит, будет.Верь, надейся, приготовясьслушать грешной жизни повесть.
В роще, где дубы столпилисьнад стесненными кустамии над пропастью склонилисьисполинскими стволами,а над ними гор вершинывысят снежные седины, —
сын, свою наследства долюрасточивший, блудный нищий,видит желуди — их вволюдля животных сытной пищи.Без еды, без сил, без кроваон упал у пня сухого.
Так, вздыхающий в пустынеи от голода бессильный,он завидовал скотинеи еде ее обильной,и мечтал поесть в уныньипойла, что хлебают свиньи.
Он, сменивший в святотатствестолько доброго на злое,нищенством сменив богатство,имя честное — хулою,в горькой вопиет обиде,сам себя в себе не видя:
— Я ль тот юноша прекрасный,юноша, желанный всеми,кто в любви и неге страстнойпроводил беспечно время, —знатен, славен, избалованлестью, службой, взглядом, словом?
Если я, увы, всё тот же, —где тогда мой пурпур модный,мягкость шелковой одежи,к телу льнущей благородно?Где пиры мои и слуги,где друзья и где подруги?
Ах, себя в себе не зная,видно — уж не тот я ныне, —всеми брошен, изнывая,в этой каменной пустыне,даже голый этот щебеньхолодом ко мне враждебен.
Вместо пищи мне роскошнойв золотом покойном зале,вместо слуг, что денно-нощномоего приказа ждали,вместо пышной мне постели,где младые сны летели, —
яствами моими сталагорькая трава, друзьями —свиньи, домом — эти скалы,изголовьем — твердый камень,а периною отборной —пыль земли холодной, черной.
И дворовым слугам лучше —в доме отчем сыты, знаю, —голодом и скорбью мучим,я в пустыне умираюи напрасно зверем рыщу,чтоб сыскать желудку пищу.
Ах, до этого не ты лидовела меня изменой?Ты, что стала всех постылей,ласковой была, смиренной,чтоб, связав меня любовью,ты моей питалась кровью.
Ах, безумная, в ком нетуни закона, ни предела,ах, беспутная, что светуложь за правду выдашь смело,чьей душе неведом тожестыд и страх — людской и Божий.
И в огне нечистой жаждыты сойтись могла со всеми,был тебе приемлем каждыйтвой земляк и чужеземец,кто, блудя в сетях соблазна,мог прельститься сделкой грязной.
С кем ты только не водилась,в чьих объятьях не уснула,и кому не изменила,и кого не обманула?Вечно суетна и лжива,зла, порочна и сварлива.
Утаить во мне нет силы,как разбила жизнь мою ты,расскажу, как ослепилав те обманные минуты.Закопаю в эти горытвой позор, мои укоры.
Золотую прядь небрежноты на белый лоб спустила,светом ласковым и нежнымвзор сиял, как солнце милый.И в лице цвели, манилилепестки и роз, и лилий.
Губы — ярче, чем кораллы,грудь белее пены снежной,и улыбка мне сияла,«Дай мне сердце» — молвя нежно,повторял «О, дай его мне»взгляд любовный, ласки полный.
Всё в ней прелесть и томленье,в каждом шаге и изгибе:чтоб будили вожделенье,вожделенье было — гибель…О рука белее снега,стоп танцующая нега…
Лжи бесстыдной и умелойя поверил безрассудно, —ведьма ж старая умелакрасоту подделать чудно,сделав мазями моложесерый цвет увядшей кожи.
Волосы сняла с покойниц —изо рта червей в могиле, —на себя надев спокойно,чтобы золотом манили,чтобы то, что было смертью,стало нежной страсти сетью.
А лица унылый пепел,желтый, высохший, в веснушках,стал, как день, великолепен,стал искусною ловушкой,что черно — то белым сталотам, где чести не бывало.
Синий рот — в таком жероде алым цветом расписала,чтобы он, назло природе,стал румянее коралла,чтоб весны сияло пламя,гниль и зиму скрыв цветами.
В волосах лежит живая цепьцветов венком тяжелым,и с ушей цветы кивают,и к груди цветок приколот,и в цветы спустила руку,и она — в цветах гадюка.
Мед в речах, отрава — в глуби,блеск в очах, в груди же льдина,говорит: люблю, — не любит,льнет к тебе, а взор змеиный;дело с мыслью не сойдется,предает, и лжет, и вьется.
Я лишь к ней горю любовью,в ней — вся радость и тревога,ночи целые готов яу ее бродить порога,прославляя стройной песнейту, что сердцу всех прелестней.
А она мне, так послушнов сети пойманному милой,говорит, что равнодушнаи к любви моей остыла.На нее гляжу в невзгоде,а она глаза отводит.
Холод — мой огонь вздувает,гнев — любовь несчетно множит,лед — как уголь раскаляет,и она мне всё дороже.Сладко мне страданья пламя,всё она перед пазами.
Убегает — я за нею,прячется — пишу ей, тая,как по ней грущу, бледнею,сохну, жду, томлюсь, вздыхаю, —а она порвет и броситто письмо: иного просит.
Я, любви ее желая,стать хочу нарядом краше —шелк ношу, цветок вдеваю,и лицо и кудри крашу —я по ней вздыхаю страстно, —не глядит, и всё напрасно.
Я, не в силах примириться,хитрости иные начал —по-иному стал рядитьсяи любовной ждать удачи,полон лести, песен, смеха, —только снова без успеха.
Наконец рука схватиладеньги — острый меч, которымвдруг в осколки раздробилапанцирь крепкий и упорный,чтоб, победою избранный,я достиг моей желанной.
Как меняется, как страстьюискрится ее пыланье,мол она сочтет за счастьеутолять мое желанье.И в глаза глядит и млеет,И вздыхает, и бледнеет.
Я, приметы видя эти,не скуплюсь — была б со мною,я готов ей всё на светеоплатить любой ценою,и растут надежды жаркос каждым принятым подарком.
Я в безудержном стремленьизолота всё больше трачу,драгоценные каменья,жемчуга ей шлю в придачу, —на словах юлит и вьется,обещает — не дается.
Взгляд распутный и задорный,сладкий смех с медовым словом,вздох блаженный, но притворный,знаки сердца ледяного —вот лекарства, что на рануналагала непрестанно.
Золото плывет потоком,убегает без возврата;я бледнею, я жестокоумираю, — мне же платаза страданья здесь на свете —дым и ветер, дым и ветер.
Жарким вздохом умоляюне томить так бессердечно,но она юлит, виляет,обещает — лжет, конечно,так хитро играя мною,будто я всему виною.
Так летят и дни и ночи, —задыхаясь, наудачу,изо всей последней мочия мое богатство трачу.Слепнет совесть, меркнет разум,страшная в крови зараза.
Наконец водою полой,что уносит всё, что может,и, гремя со скал тяжелых,валит лес и поле гложет,и последнее, что было,золото до капли смыло.
Но богатство наживноепотерять не так опасно,если бы владела мноючистота души прекрасной, —но ее, как всё именье,ты прожгла без сожаленья.
Нет вины, греха такого,зла, которым я гнушался, —нарушал закон и слово,грабил, крал и пресмыкался,даже худшее изведал:Бога позабыл и предал.
Человечий лик мутится,чуждым закрываясь ликом,всякая во мне частицаизменилась в зле великом,даже плоть, предавшись тленью,обернулась страшной тенью.
В голове надменной стылимысли гордости великой,и морщины испещрилилоб глубоко, зло и дико,и в лице холодном, бледномчесть сменил порок победно.
И глаза метали взгляды,сея темное и злое,и язык, облитый ядом,горькой пенился хулою,изрыгая в мир потокоммерзкий смрад и кровь порока.
Уши слушали покорновсе советы алчной злобы,и зияло вечно горло,ненасытной путь утробы;руки — жадны, торопливы,ноги — к доброму ленивы.
Голова, глаза и уши,горло, рот мой, руки, ноги, —и, как тело, меркнут души,и у злобы ходы многи:стал я чудищем, и дажебезобразней всех и гаже.
Но когда б я ни услышало себе молву худую –говорил: то злоба пышет,зависть низкая бунтует,и родным на все укорыклялся – всё, мол, было вздором.
Я друзей оставил старыхи привлек беспутных, новых,тех, что, мне подобно, жаруотдавались дел греховных.Всюду в их сопровожденьи,им почет и угощенье.
С ними я бродил всё времяу порога милой, дажесторожил я с ними всеми,не взглянул бы кто туда же,и своей обманут теньюбыл в ревнивом подозреньи.
Если ж только мимо двери,не взглянув, прошел идущий,я, в вине его уверен,губы грыз в обиде пущей.А уж в доме б — только слово –друга сжег живьем любого.
Сколько слов, поступков черныхи растрат, пока добилсяот нее, к чему упорнов блудных помыслах стремился,что она, злодейка, шаломногим прежде разрешала.
На песке, увы, тот зиждет,по морской гуляет пене,вихрь в горах летучий ищет,размягчает скал скрепленья,море ковшиком черпает,гада греет, льва ласкает,
в рабской доле ищет неги,сил найти в болезни хочет,в розах камень, роз на снеге,снег на солнце, солнца в ночи, —кто любви поверит, даннойженщиной непостоянной.
Напоследок допускаети меня в покой к себе иест со мной и пьет, лаская,как змея, скользит по шее, —ядовита, зла и лжива,ненасытна и блудлива.
Богом мне была, и чтобыне остыло жженье блуда,лил а в жадную утробувина, лакомые блюда –так испробовал в обжорствевсех питей и явств заморских.
День и ночь, ежеминутно,с ней мой грех стократно множа,а, узлом нечистым спутан,слеп и гибнул безнадежно —словно пес в дверях, для смеху,всем на диво и потеху.
Ах, довольно в блудном плясераз забыть о чести только,зеркало разбив на части,за плечи швырнуть осколки:пусть не нам, другим повсюдунаши язвы видны будут.
Так, живя как скот в пещере,что пришлось пасти теперь мне,в смрадном блуде и неверьискверну я растил на скверне,весь облеплен едкой грязьюпреступленья, безобразья.
Ах, от срама весь немеетмой язык, когда я вижублудный жар, что, пламенея,всё во мне спалил и выжег,чтоб потом, в конце позорном,развалиться пеплом черным.
И когда ей отдал всё я,и когда ей стало ясно,видя нищенство босое, —больше требовать напрасно, —что и так уже из телакости выжала и съела,
что остался гол, измучен,обесчещен тьмой постылой,даже бедный солнца луч ейпринести уже не в силах, —прочь пошла, и не взглянула,мертвую любовь — стряхнула.
Вот любви безумной прибыль.Но не ведая такого,я привычно, на погибель,потянулся к блуду снова;только тщетно взор мой ищет —незнаком ей жалкий нищий.
Как цветок бросают вялый,если блеск его утерян,так меня ты ощипала,чтоб потом швырнуть за двери,чтоб и мысль о прежней славев уличной грязи оставил.
Если б золотыми сталигоры, нивы и покосы,реки золотом стекали,золотом весь мир порос бы —не залить им сотой долиненасытной женской воли.
Красота, любовь и смелость,разум твой — одни рассказы.Ей, каков ты, нет и дела,что имеешь — видит сразу, —только б золото присвоить,а тебя потом — в помои.
Отдал суетному блудуразум, честь и состоянье,ждет меня теперь повсюдутолько скорбь и покаянье.Лишь подумаю в печали,кем я стал, кем был в начале.
ПЛАЧ ВТОРОЙ. Познание греха
