Леонид Якубович - По чуть-чуть…
Ничего не поделаешь. Перестройка.
Ладно... Тормоза... В норме.
– Ноль два ноль шестнадцать на «предварительном». Прошу «исполнительный»!
– Ноль шестнадцатый! Ждать!
Мимо меня оглушительно стартует МИГ и мгновенно исчезает в чернильной пустоте, унося с собой громобойный рёв и грохот.
– Ноль шестнадцатый! Занимайте исполнительный! Давление аэродрома семьсот сорок восемь, ветер у земли четыре метра, полоса сухая.
– Ноль два ноль шестнадцать! Принял, разрешили. Семьсот сорок восемь на приборе. Занимаю «исполнительный»!
Отпускаю тормоза и плавно выкатываюсь на ВПП в яркий слепящий круг от прожектора.
Так. Ещё раз проверка по «карте». Показания приборов – в норме. Потребители – включены. Индикаторы – работают. АГД, курсо-глисадная...
В норме.
– Ноль два ноль шестнадцать! К взлету готов!
– Взлет разрешаю, ноль шестнадцать!
– Принял, разрешили. Взлетаю!
Включаю часы, РУД плавно вперед до упора... Отпускаю тормоза... Поехали!
Скорость растет... 40...60... Штурвал чуть на себя... 70....100... Самолет мягко отрывается от земли и тут же исчезает все – свет от прожектора, ВПП, волнение, я сам. Вообще всё остается там позади. А впереди только ночь. И ничего больше.
Убираю шасси. Щелкаю кнопочкой секундомера.
– Ноль шестнадцать! Взлет произвел!
– Ноль шестнадцать! Первый доложите!
– Ноль шестнадцать! Первый доложу!
Тяну штурвал... Прибираю РУД на себя... Режимы – 80 на 80... нормально. Пятьдесят метров... сто... сто пятьдесят... Так приберём еще... 70 на 70... Сколько там прошло? 20 секунд. Пора поворачивать.
– Ноль шестнадцать! На первом!
– Выполняйте. Второй доложить!
– Ноль шестнадцать! Принял, второй доложу!
Штурвал влево. 15 градусов. Всё как учили. Высота триста метров. Так, выводим. РУДЫ на себя... Режим – 60 на 70... Нормально. Щелкаю секундомером. До второго разворота 45 секунд...
Чёрт, какая-то наводка. «Маяк» что ли работает? Непонятно, что за песня вдруг?
Ладно, фиг с ней. Показания приборов – в норме... Хорошо!.. Все-таки, что за песня в эфире?..
Но мне уже не до песни. Я никогда ничего подобного не видел. Я не
видел, нет, я ничего подобного никогда не ощущал! Ночь. Я никогда так
не чувствовал ночь. Темень полная. Только звезды, как виноградины вокруг. Разноцветные огоньки на земле и приборная доска изумрудно фосфорицирует передо мной. Все. Ночь и я. Мы с ней один на один и я лечу сквозь неё куда-то туда ко второму развороту или вообще в никуда.
Вот оно это мгновение, этот восторг, это тихое счастье. Все эти полгода учебы и тренировок вдруг спрессовались в одно великое и прекрасное «Я ЛЕЧУ!» Я лечу сам. Ночью. Один.
Сорок пять секунд.
– Ноль шестнадцать! На втором! Триста метров. Борт порядок!
– Ноль шестнадцать! Выполняйте. Третий, доложить!
– Ноль шестнадцать! Принял. Третий, доложу!
Так, поехали налево. Крен 15 градусов... Выравниваю. Снова щелкаю секундомером. До третьего семь минут...
Достала эта песня! Как же это убрать-то? Щелкаю тумблером «Поглощение шумов»... Ни фига... Вот зараза прицепилась... Главное ни слуха, ни голоса. Вот времечко. Понабирали бездарей. Главное, все певцы вдруг... Ладно, разберёмся...
Господи, какая красотища кругом. Я только сейчас вдруг понимаю, что написал Экзюпери в своем «Ночном полете». Нет, не так. Не что, а почему, вот в чем дело. Он обалдел от восторга. Он просто ошалел от этого сказочного небытия. От этого ощущения себя в бесконечности. Просто Бог дал ему таланта это описать, но никто и никогда из тех, кто сам не пережил это, не читал эту повесть. То есть читали, конечно, как литературный труд, но это не то и не так. Эту книгу нужно не читать, а чувствовать! Вот в чем дело. Эти звезды, эти огоньки на земле, черт его знает что это – то ли Луховицы, то ли в самом деле Аликантэ, и единственно, что реально существует и ещё как-то связывает тебя с той действительностью, от которой ты улетел – это малюсенька кнопочка «Радио» слева на штурвале. Нажмешь, и кто-то тут же скажет «Ты как там, парень? Все в порядке? Ты не волнуйся, мы тут, мы рядом!»
Черт, песня достала!.. Что за песня такая без конца и без начала в эфире?.. Главное, на моей частоте... А ну, как я вообще рацию отключу?..
И тут только я вдруг понимаю, понимаю, как пловец вдруг вынырнувший из глубины, это не кто-то в эфире, это я сам, я сам пою. Я ору «Однажды вечером, вечером, вечером...» Веду машину, общаюсь с «землей» и при этом ору, как ненормальный: «...пора в путь дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем...». Во, дела! Совсем с ума сошел. А может, и нет. Я думаю, он тоже пел, наверняка пел в том своем первом «ночном полете». Точно пел, я знаю!
Так, стоп, кончаем рефлексировать. Гасим скорость. Кран шасси вниз до упора.
– Ноль шестнадцать! На траверзе, шасси выпустил, зеленые горят! Заход. Расчет с посадкой!
– Ноль шестнадцатый! Вас понял, заход разрешаю, четвёртый разворот доложите!
Ладно. Пока поехали в «третий»...
Опять щелкаю секундомером... Верчу голову направо... Где-то там ВПП... Ни черта не видно... Ладно, еду дальше. Двадцать секунд...
– Ноль шестнадцать! На четвертом!
– Ноль шестнадцатый! Вас понял. Удаление семь километров! Занимайте двести метров!
– Ноль шестнадцать! Снижаюсь двести!
Двести, так двести! Чуть штурвал от себя. Самолет послушно опускает нос. Стрелка на приборе медленно поползла влево.
Далеко впереди вспыхивает желтый круг. Дали прожектор. Между прочим, для полноты ощущения надо бы сесть точно в круг. Что мы, не асы что ли?! Внутренне как-то подбираюсь весь. Всегда так перед посадкой. И вроде ветра нет, но все равно, как-то собираешься весь, как перед прыжком.
– Ноль шестнадцать! На курсе, на глиссаде. Знаки, полосу наблюдаю, к посадке готов!
– Посадку разрешаю!
– Принял, разрешили!
Большое спасибо! Так... щиток... Рукоятку винта вперед до упора... И держим скорость... 160... Отлично!.. Гашу скорость, выравниваю машину.... Чуть приподнимаю нос.... Малый газ!... Ширк! Шасси основных стоек мягко касаются бетона... Тяну штурвал на себя... Скорость падает и передняя нога так же мягко тюкается о покрытие точно в центре слепящего светового пятна!.. Ай, да мы!
– Ноль шестнадцать! Посадка!
– Посадка в тридцать пять! Освобождение по первой!
Это значит, что полосу я должен освободить по первой «рулёжке». Ладно, как скажите. Нам, Чкаловым, хоть по первой, хоть по второй!
Убираю щиток. Выключаю часы. Качусь по полосе до «рулёжки» и аккуратно съезжаю с ВПП... Выключаю несколько «потребителей», открываю шторки жалюзей, и заруливаю на стоянку, точно на то место, откуда уходил.
Тормоз. Рукоятку газа вперед, назад, выключаю двигатель и закрываю шторки.
Всё, приехали. Ощущение, как будто выиграл чемпионат мира по шахматам в тяжелом весе.
Открываю дверцу, вылезаю из кабины и спрыгиваю на землю.
Тут же, конечно: «Как дела, как дела?». Инструктор, правда, стоит в сторонке, молча курит, хотя волнуется, конечно. Видно же.
Медленно достаю сигарету. Прикуриваю. Медленно же выпускаю дым изо рта. И лениво так, вроде бы небрежно, роняю: «Нормально!..».
Это было 15 лет назад. Зимой. В Луховицах.
Как будто вчера.
С пылу с жару
14 ноября 2009 г.
Я не люблю тесто. Оно не любит меня. Не знаю почему. У нас это взаимно. Я не знаю, что с ним делать, оно не понимает, что от него хотят. Мы не любим друг друга – я и тесто. Я приклеиваюсь к нему намертво. Оно присобачивается ко мне с той же силой. И мы не можем оторваться друг от друга. Это невозможно объяснить, но у меня в тесте оказываются не только руки и лицо, но и пальцы ног, хотя я в носках и в тапочках. Спина тоже в тесте. И стул, с очень чётким отпечаткам того, чем на этом стуле сидели. Хотя я не садился ни разу. Отмыться сам я не могу. Меня отмывает жена. Сначала меня, потом ванну, потом сантехника, который пришёл чистить ванну от теста. Это если просто тесто. Еще хуже, когда тесто дрожжевое. Я всё делаю точно по рецепту. Мука – по граммам, дрожжи – по крошечкам, вода – по каплям, температура в комнате – по долям градуса. Оно не просто выпирает из кастрюли сразу, оно извергается, как вулканическая лава. Оно истекает из кастрюли на плиту, потом на пол, потом начинает гоняться за мной по всей кухне. Причем в объемах многократно превышающих изначальный продукт. У меня не было столько муки! И воды столько не было! И кастрюлька была маленькая. Но оно выпирало оттуда, как в сказке о волшебном горшочке и, в результате, я оказывался по щиколотку в тесте и начинал орать, чтобы жена отмыла меня и кухню.
Никакому объяснению это не поддаётся. Я замечательно умею готовить. Я знаю несколько сотен славных рецептов, и моя родня вообще не выходит на кухню, когда я дома. Я люблю готовить. Я занимаюсь этим лет пятьдесят. Но я не могу справиться с тестом. Не могу, хоть тресни.
