Евгений Лукин - Бал был бел

Песенки

Письмо советского еврея Рабиновича Голде Меир

Я — большой патриот, даже очень,что отмечено в должной графе.Я, советский еврей Рабинович,заявляю Израилю «пфе»!

Я имею быть очень неистов.Как посмели мине предлагатьубегнуть в лагеря сионистов?Голда Меир, тудыть вашу мать!

Я скажу вам, почтенная Голда:ваши штучки достойны шпаны.Что ты знаешь, жидовская морда,о евреях Советской страны?

Я — еврей от костей и до нервов,от ушанки до валенок, нокак мне жаль, что на вас, Голда Меир,нет хорошего батьки Махно!

Мы совсем даже очень не рады,что Израиль ОАР доконал,но мы верим, что братья-арабыотвоюют Суэцкий канал!

Вот ответ вам, мерзавские жабы!И, как видите, в каждой строфемы, евреи Советской державы,заявляем вам гневное «пфе»!

Песенка про Галилея

Я смотрюсь не совсем натуральнопри очках и в седой бороде,но однако ж устойчив моральнои примерен в быту и труде.Бью жену по субботам и средам,а по пятницам вовсе не бью.Если выпить зайду я к соседу —больше нормы ни капли не пью.

Встал я утром волка злей.Во дворе — стоят.«Кто здесь будет Галилей?»Это буду я.

Предъявив мне удостоверенья,некультурно за локти берут,а в ответ на мои увереньязаверяют, что шкуру сдерут.Мама-мамочка! Батюшки-светы!Не дерзил я властям, не грубил!Если бил — то в субботы и среды,а по пятницам вовсе не бил!

Ну, жена, твоя взяла:взяли, повели!С кем же ты переспала?Не с прокурором ли?

Привели меня в гулкое зало,ну а там от стены до стены —прокуроры одни, кардиналы,а ругаются — хуже шпаны:мол, кого ты привёл, кровопивец?Ты кого приволок, хулиган?Да ведь это же однофамилец,а не тот, кого надобно нам!

Инквизиции майорвзял под козырёк,а верховный прокуроробо мне изрёк:

«Поглупели вы, оперы, что ли?И на морду-то он идиот!Прост и честен лояльной душоюи по пятницам бабу не бьёт!»И майор с очарованным рыломпроводил меня аж до дверей.Кто же знает, чего натворил он,этот самый бандит Галилей!

Говорят, его — в тюрьму.Власть — она крута.Пью с соседом. Бью жену.Мир на трёх китах.

Объяснительная записка художника волгоградского планетария Виктора Криушенко

Когда он выполз — клянусь вам честью —меняю облик, роняю челюсть,хватаю камень и молча целюсь,не будь я Витей!Встречал я в наших проулках многое,однажды видел живого йога я,но шестиногое членистоногоеещё не видел.

И что досадно — близ места адскогони А. Стругацкого, ни Б. Стругацкого.Никто не даст мне совета братского,а это значит:всё растолкую (мол, так и так-то),постигну сущность любого факта,плюс бездна такта, всё для контакта —а не контачит!

Кричу: «Здоро́во!» — не понимает,кладу червонец — не поднимает,беру обратно — не отнимает.Такие факты.Другой бы плюнул, другой ушёл бы,другой давно уже вырвал кол бы.Я хлопнул по лбу и вынул колбу —промыть контакты.

В момент промыли и повторили,про их планету поговорили,ещё купили, ещё открыли —контакт налажен.Они гуманны — и мы гуманны.Они гурманы — и мы гурманы.У них стаканы — у нас стаканы.Не из горла́ же!

Общались сутки, а утром раннимоблобызались при расставаньи,не наше пили, не «ративани»,а их двуокись —и понял я, когда принял сотую,что невзначай прогулял субботу я,но отработаю с большой охотою.Число и подпись.

Цыганская чернобыльская

Речка моет берега.Что, Алёша, бледен?Не печалься, запрягай —на восток поедем.

Кони рвутся, дуги гнутверстовой Россией.Всё при мне: гитара, кнут,шапка и дозиметр.

Кто-то там, видать, к дождю,как ни караульте,потянул не ту вожжуна центральном пульте.

Кони мчатся всё быстрей.На загривках — пена.Вылетают из ноздрейтри миллирентгена.

Стой, цыган! Куда, цыган,гонишь так жестоко?К безопасным берегамДальнего Востока,

где волна о край землиплещется красивои виднеется вдалигород Хиросима.

Песенка про каратэ

Времена пошли не те —переулки — в темноте,и такая канитель,что просто ужас:выйдешь из дому в пальте —возвратишься в декольтеда ещё клыка во ртене обнаружишь!

Надерясь «алиготе»,повстречают в темноте —и ходи потом в бинте,шипя от боли!И пошёл я в простоте,отрыдавши на тахте,прямо в школу каратек сенсею Боре.

Со щитом ли, на щитечетверть года в маятебил по каменной плите,ломал бетоны.Но зато пошла теперьжизнь, подобная мечте:у меня в одной пятеудар — с полтонны!

Вот статья о карате.Там слова о красоте.Я ж добавлю в простотетакое мненье:скажем, выйдешь в декольте —возвращаешься в пальте,при часах вот, при зонтеи в настроенье!

Ашхабадская весна

(школьная фотография)

Как искать бы стал в золедрагоценный камень,пепел выгоревших летразгребу руками —и сверкнёт ясным-яснаиз золы былогоашхабадская веснашестьдесят седьмого.

Школьный сад в который разсолнышком заплатан,и стоит десятый классперед аппаратом,а вокруг — пьяным-пьяна,зелена́, рискова —ашхабадская веснашестьдесят седьмого.

Не открыт пока что счёт —всё одни кануны.Мы не молоды ещё —мы всего лишь юны.И глядит, потрясена,с неба голубогоашхабадская веснашестьдесят седьмого.

Вот поманит, как блесна.Прилечу — узнаю,что теперь не та весна,а совсем иная.Лягу спать — и не усну.Отпустите сновав ашхабадскую веснушестьдесят седьмого!

Ничего не натворю —лишь пройду вдоль садаи украдкой посмотрюя на свой десятый.Ну хоть издали взглянуна себя иного…Отпустите в ту веснушестьдесят седьмого!

Песенка о Б. Щ

Посвящается Б. Щ.

Возле входа в филиалреферент торговлю клял:клял базары, гастрономы,клял торговый филиал.

Чутко носом трепеща,подходил к нему Б. Щ. —и топырился «макаров»из-под серого плаща.

На лужайке Петя Лехсовершал смертельный грех —он опять писал романывдалеке от всех помех.

Буреломами треща,выходил к нему Б. Щ. —и топырился «макаров»из-под серого плаща.

Шёл, нетрезв и светлошерст,Пчёлкин, тоненький, как шест,наводя людей на мыслиоб отсутствии веществ.

Коверкотами треща,подбегал к нему Б. Щ. —и топырился «макаров»из-под серого плаща.

Я, худой и молодой,смылся к Волге голубойи, нырнув, про Куличенкучто-то булькнул под водой.

Мерно ластами плеща,подплывал ко мне Б. Щ. —и топырился «макаров»из-под серого плаща.

Крайняя песенка