Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)

Пэон четвертый

О Боже мой, какой простор! Лиловый, синий, грозовой, – но чувство странного уюта: все свои. А воздух, воздух ледяной! Я пробиваю головой его разреженные, колкие слои. И – вниз, стремительней лавины, камнепада, высоту теряя, – в степь, в ее пахучую траву! Но, долетев до половины, развернувшись на лету, рванусь в подоблачье и снова поплыву.

Не может быть: какой простор! Какой-то скифский, а верней – дочеловеческий. Восторженная дрожь: черносеребряная степь и море темное за ней, седыми гребнями мерцающее сплошь. Над ними – тучи, тучи, тучи, с чернотой, с голубизной в разрывах, солнцем обведенные края – и гроздья гроз, и в них – текучий, обтекаемый, сквозной, неузнаваемый, но несомненный я.

Так вот я, стало быть, какой! Два перепончатых крыла, с отливом бронзовым, – смотри: они мои! Драконий хвост, четыре лапы, гибкость змея, глаз орла, непробиваемая гладкость чешуи! Я здесь один – и так под стать всей этой бурности, всему кипенью воздуха и туч лиловизне, и степи в черном серебре, и пене, высветлившей тьму, и пустоте, где в первый раз не тесно мне.

Смотри, смотри! Какой зловещий, зыбкий, манкий, серый свет возник над гребнями! Летучая гряда, смотри, разверзлась и раздвинулась. Приказ или привет – еще не ведаю; мне, стало быть, туда. Я так и знал: все только начато. Я чувствовал, что взят не ради отдыха. Ведь нас наперечет. Туда, туда! Клубится тьма, дымится свет, и дивный хлад, кристальный душ по чешуе моей течет.

Туда, на зов, на дымный луч! Лети, не спрашивай причин, без сожаления о первом из миров, – туда, в пространство зыбких форм, непостижимых величин, чудесных чудищ, грозных игрищ и пиров! Туда, где облачных жаровен тлеют угли, где в чаду сраженья горнего грохочет вечный гром, туда, где в битве, час не ровен, я, глядишь, опять паду и вновь очнусь, уже на ярусе втором.

Лечу, крича: «Я говорил, я говорил, я говорил! Не может быть, чтоб все и впрямь кончалось тут!» Как звать меня? Плезиозавр? Егудиил? Нафанаил? Левиафан? Гиперборей? Каталабют? Где я теперь? Изволь, скажу, таранить облако учась одним движением, как камень из пращи: пэон четвертый, третий ярус, пятый день, десятый час. Вот там ищи меня, но лучше не ищи.

Новая графология

Ключом не мысля овладеть,Ни сквозь окошко подглядеть,Ни зренье робкое продетьВ глазок замочный, —Устав в неведенье страдать,Берусь по почерку гадать,Хоть это опыт, так сказать,Опять заочный.

О этот почерк! О позер!Виньетка, вымарка, узор,Мелькают контуры озер,Бутонов, почек,Рельефы пустошей, столиц,Черты сливающихся лиц,Мокриц, блудниц, бойниц, больниц…Красивый почерк.

В нем полноправно прижиласьКолючей проволоки вязь,В нем дышит ярость, накалясьДо перестрелок;Из четких «т» торчит топор,И «о» нацелились в упор;Он неразборчив до сих пор,Но он не мелок.

Любя поврозь талант и вкус,Я мало верю в их союз(Как верят, может быть, французИль немец хмурый):Ты пишешь левою ногой,Пургой, нагайкой, кочергой,Ты занимаешься другойЛитературой.

Ты ценишь сильные словаИ с бою взятые права.Перед тобою все – трава,Что слабосильно.К бойцам, страшащимся конца,Ты также не склонишь лица.Ты мучим званием отца,Но любишь сына.

Во избежание враньяЯ всех сужу по букве «Я»,Что смотрит, вызов затая,Чуть исподлобья:В ней откровенье всех творцовИ проговорка всех писцов,И лишь она, в конце концов,Твое подобье.

Вот ковыляет, чуть жива,На тонких ножках голова,Хрома на обе и крива,Как пес травимый,Но что за гордость, Боже мой,В ее неловкости самой,В ее отдельности прямой,Непоправимой!

По ней-то судя, по кривой,Что, как забытый часовой,Торчит над топью и травойОкрестной речи,Мы, если стену пробуритьИ чай покрепче заварить,Найдем о чем поговоритьПри личной встрече.

Новая графология-2

Если бы кто-то меня спросил,Как я чую присутствие высших сил —Дрожь в хребте, мурашки по шее,Слабость рук, подгибанье ног, —Я бы ответил: если страшнее,Чем можно придумать, то это Бог.

Сюжетом не предусмотренный поворот,Небесный тунгусский камень в твой огород,Лед и пламень, война и смута,Тамерлан и Наполеон,Приказ немедленно прыгать без парашютаС горящего самолета, – все это он.

А если среди зимы запахло весной,Если есть парашют, а к нему еще запасной,В огне просматривается дорога,Во тьме прорезывается просвет, —Это почерк дьявола, а не Бога,Это дьявол под маской БогаВнушает надежду там, где надежды нет.

Но если ты входишь во тьму, а она бела,Прыгнул, а у тебя отросли крыла, —То это Бог, или ангел, его посредник,С хурмой «Тамерлан» и тортом «Наполеон»:Последний шанс последнего из последних,Поскольку после последнего – сразу он.

Это то, чего не учел Иуда.Это то, чему не учил Дада.Чудо вступает там, где помимо чудаНе спасет никто, ничто, никогда.

А если ты в бездну шагнул и не воспарил,Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,Ринулся в чащу, а там берлога,Шел на медведя, а их там шесть, —Это почерк дьявола, а не Бога,Это дьявол под маской БогаОтнимает надежду там, где надежда есть.

На развалинах замка в Швейцарии

Представил, что мы в этом замке живем,И вот я теряю рассудок,Прознав, что с тобою на ложе твоем —Твой паж, недоносок, ублюдок.Как тешились вы над моей сединой!Тебя заточил я в подвал ледяной,Где холод и плесень на стенахПрогонят мечту об изменах.

Я брал тебя замуж, спасая твой род.Родня целовала мне руки.Я снова был молод, кусая твой рот,Уча тебя нежной науке…Была ты холодной, покорной, немой…Я думал, неопытность только виной!Доверчивый старый вояка,Как ты обманулся, однако!

Твой паж не держал ни копья, ни меча.Мальчишку страшила расплата.Он рухнул мне в ноги, надсадно крича,Что чист он, а ты виновата.Молил о пощаде, дрожа и визжа:«Меня соблазнили!» Я выгнал пажа:Когда бы прикончил мерзавца,Всю жизнь бы пришлось угрызаться.

Но ужас-то в том, что и после всего —В подвале, в измене, в позоре —Ты свет моей жизни, мое божество,И в том мое главное горе!Какие обеды, спускаясь в подвал,Слуга ежедневно тебе подавал!Сперва ты постилась, а послеСлуге возвращала лишь кости!

Покончив с обедом, бралась за шитье.Любил я, как ты вышивала!Надеясь увидеть смиренье твое,Пришел я под двери подвала,Но, в пальцах прозрачных иголку держа,Ты шьешь и поешь, как ты любишь пажа —Как будто и в каменной ямеТы знаешь, что я за дверями!

– Итак, – говорю я, – сознали вы грех?Но ты отвечаешь: «Нимало!Сто пыток на выбор – страшнее из всехМне та, где я вас обнимала!»И я говорю, что за этот ответТы больше свиных не получишь котлет,И ты отвечаешь на это,Что сам я свиная котлета.

О, если б нормальный я был феодал,Подобный другим феодалам!Тогда бы, конечно, тебе я не далДо гроба расстаться с подвалом,И запер бы двери, и выбросил ключ —Ни призрак надежды, ни солнечный лучК тебе не дошли бы отсюда,И ты поняла бы, паскуда!

Запутавшись в собственных длинных тенях,Светило багровое село,И страшно мне знать, что на этих камняхДрожит твое хрупкое тело.Я знаю, подвалы мои глубоки,Я волосы рву и грызу кулаки,Я плачу, раздавленный роком,На ложе своем одиноком.

Мой ангел! Ужели я так виноват,Ужели так страшно виновен,Что плоть моя в шрамах, что кости болят,Что старческий рот мой бескровен?С тобой обретал я свое естество,Я стар, одинок, у меня никого,С тобою я сбрасывал годы…Но гулко молчат переходы.

…Над замком прозрачный летит самолет.Ложатся вечерние тениНа плиты веранды, на каменный ледСтены, на крутые ступени,Турист говорит, оседлав парапет,Что этому замку четыреста лет,А может, и больше на двести —Об этом теряются вести.

По горному лесу проходит черта —Он рыж, а за нею оснежен, —И пар изо рта, и кругом пустота,И мрак, и конец неизбежен,Спускается ночь на последний приют,Ночные туманы в долине встают,И тучи наносит с востока,И ложе мое одиноко.

Баллада о кустах

Oh, I was this and I was that…

Пейзаж для песенки Лафоре: усадьба, заросший прудИ двое влюбленных в самой поре, которые бродят тут.Звучит лягушечье бре-ке-ке. Вокруг цветет резеда.Ее рука у него в руке, что означает «да».Они обдумывают побег. Влюбленность требует жертв.Но есть еще один человек, ломающий весь сюжет.Им кажется, что они вдвоем. Они забывают страх.Но есть еще муж, который с ружьем сидит                                                 в ближайших кустах.На самом деле эта деталь (точнее, сюжетный ход),Сломав обычую пастораль, объема ей придает.Какое счастие без угроз, какой собор без химер,Какой, простите прямой вопрос, без третьего адюльтер?Какой романс без тревожных нот, без горечи на устах?Все это им обеспечил Тот, Который Сидит в Кустах.Он вносит стройность, а не разлад в симфонию бытия,И мне по сердцу такой расклад. Пускай это буду я.Теперь мне это даже милей. Воистину тот смешон,Кто не попробовал всех ролей в драме для трех персон.Я сам в ответе за свой Эдем. Еже писах – писах.Я уводил, я был уводим, теперь я сижу в кустах.Все атрибуты ласкают глаз: двое, ружье, кустыИ непривычно большой запас нравственной правоты.К тому же автор, чей взгляд прямой я чувствую все                                                                    сильней,Интересуется больше мной, нежели им и ей.Я отвечаю за все один. Я воплощаю рок.Можно пойти растопить камин, можно спустить курок.Их выбор сделан, расчислен путь, известна каждая                                                                         пядь.Я все способен перечеркнуть – возможностей                                                                 ровно пять.Убить одну; одного; двоих (ты шлюха, он вертопрах);А то, к восторгу врагов своих, покончить с собой                                                                     в кустах.А то и в воздух пальнуть шутя и двинуть своим путем:Мол, будь здорова, резвись, дитя, в обнимку с другим                                                                        дитем,И сладко будет, идя домой, прислушаться налегке,Как пруд взрыватся за спиной испуганным бре-ке-ке.Я сижу в кустах, моя грудь в крестах, моя голова в огне,Все, что автор плел на пяти листах, довершать                                                             поручено мне.Я сижу в кустах, полускрыт кустами, у автора на виду,Я сижу в кустах и менять не стану свой шиповник                                                                  на резеду,Потому что всякой Господней твари полагается                                                                 свой декор,Потому что автор, забыв о паре, глядит на меня в упор.

Сон о Гоморре