Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

в чьем взоре распластается Нева,

чье черное пальто и синева

останутся когда-нибудь без нас,

в потемках и в присутствии огней,

не чувствуя присутствия теней?

Не чувствуя ни времени, ни дат,

всеобщим Solitude и Soledad,

прекрасною рукой и головой

нащупывая корень мировой,

нащупывать в снегу и на часах,

прекрасной головою в небесах,

устами и коленями -- везде

нащупывать безмерные О, Д -

в безмерной ОДинокости Души,

в ДОму своем и далее -- в глуши

нащупывать на рОДине весь гОД?

В неверии -- о госпОДи, mein Gott,

выискивать не АД уже, но ДА -

нащупывать свой выхОД в никогДА.

Безмолвно наслаждаясь из угла,

все детство наблюдая зеркала,

предел невозмутимости их -- пруд,

безмерно обожая изумруд,

ухмылки изумрудные гостей -

достигнувшими возраста страстей,

почувствуем ли спрятанный в них клАД,

присущий только подлинности хлАД,

вокруг него и около кружа,

доподлинным обличьем дорожа,

доподлинно почувствуешь ли в них,

себя уже стократ переменив,

портьеру или штору теребя,

почувствуешь ли в зеркале себя?

Укрыться за торшерами в углу,

укрыться офицером на балу,

смотреть в апоплексический портрет,

какое наслаждение и бред,

на дюреровской лошади верхом

во тьму на искушение грехом,

сжимая поредевшие виски,

въезжая в Апокалипсис тоски,

оглядываться сызнова назад -

внезапно нарастающий азарт

при виде настигающих теней,

и грохот огнедышащих коней,

и алый меч в разверстых небесах

качается, как маятник в часах.

Я вижу свою душу в зеркала,

душа моя неслыханно мала,

не более бумажного листа, -

душа моя неслыханно чиста,

прекрасная душа моя, Господь,

прелестная не менее, чем плоть,

чем далее, тем более для грез

до девочки ты душу превознес, -

прекрасная, как девочка, душа,

ты так же велика, как хороша, -

как девочке присущий оптимизм,

души моей глухой инфантилизм

всегда со мной в полуночной тиши.

За окнами ни плоти, ни души.

За окнами мерцают фонари.

Душа моя безмолвствует внутри,

безмолвствует смятение в умах,

душа моя безмолвствует впотьмах,

безмолвствует за окнами январь,

безмолвствует на стенке календарь,

безмолвствует во мраке снегопад,

неслыханно безмолвствует распад,

в затылке нарастает перезвон,

безмолвствует окно и телефон,

безмолвствует душа моя, и рот

немотствует, безмолвствует народ,

неслыханно безмолвствует зима,

от жизни и от смерти без ума.

В молчании я слышу голоса.

Безмолвствуют святые небеса,

над родиной свисая свысока.

Юродствует земля без языка.

Лишь свету от небес благодаря

мой век от зарожденья фонаря

до апокалиптических коней

одна жестикуляция теней,

белесые запястия и вен

сиреневый узор, благословен

создавший эту музыку без нот,

безногого оракула немот,

дающего на все один ответ:

молчание и непрерывный свет.

В безмолвии я слышу голоса.

Безмолвствуют земля и небеса.

В безмолвии я слышу легкий гуд,

и тени чувств по воздуху бегут.

Вопросы устремленные, как лес,

в прекрасное молчание небес,

как греза о заколотых тельцах,

теснятся в неприкаянных сердцах.

Едва ли взбудоражишь пустоту

молитвой, приуроченной к посту,

прекрасным возвращеньем в отчий дом

и маркой на конвертике пустом,

чтоб чувства, промелькнувшие сквозь ночь,

оделись в серебро авиапочт.

Как будто это ложь, а это труд,

как будто это жизнь, а это блуд,

как будто это грязь, а это кровь,

не грех -- но это странная любовь.

Не чудо, но мечта о чудесах,

не праведник, а все ж поторопись

мелькнуть и потеряться в небесах

открыткой в посполитый парадиз,

как будто это ниточка и связь,

как будто, над собою не смеясь,

твердишь себе: вот Бог, а вот порог,

как будто это ты, а это Бог,

как будто век жужжит в его руке,

а жизнь твоя, как Ио, вдалеке.

Чтоб чувства, промелькнувшие сквозь ночь,

укрыли блудных сыновей и дочь

прекрасную и, адрес изменив,

чтоб чувства не усиливали миф,

не следовало в ночь под Рождество

выскакивать из дома своего,

бояться поножовщины и драк,

выскакивать от ужаса во мрак,

не следовало в панике большой

спасаться от погони за душой,

не следовало верить в чудеса,

вопросам устремляться в небеса,

не следовало письма вам писать,

не следовало плоть свою спасать.

Но в ночь под Рождество не повторять

о том, что можно много потерять,

что этого нельзя предотвратить,

чтоб жизнь свою в корову обратить.

Как будто ты ужален и ослеп,

за белою коровой вьется вслед

жужжащая небесная оса,

безмолвствуют святые небеса,

напрасно ты, безмолвствуя, бежал

ужасного, но лучшего из жал,

напрасно ты не чувствуешь одно:

стрАДаний ОДинаково ДАно,

стрАДанье и забвение -- труха,

стрАДание не стоило греха.

Почувствуешь ли в панике большой

бессмертную погоню за душой,

погоню, чтобы времени не ждать,

с той выгодой, чтоб чувства передать

в мгновение, схватившее виски,

в твой век по мановению тоски,

чтоб чувства, промелькнувшие сквозь ночь,

оделись в серебро авиапочт.

Предчувствуешь все это в снегопад

в подъезде, петроградский телепат,

и чувства распростертые смешны,

шпагатом от войны и до войны,

он шепчет, огибая Летний сад:

немыслимый мой польский адресат.

Любовь твоя -- воспитанница фей,

возлюбленный твой -- нынешний Орфей,

и образ твой -- фотографа момент,

твой голос -- отдаленный диксиленд.

Прогулки в ботаническом саду,

возлюбленного пение в аду,

возлюбленного пение сквозь сон, -

два голоса, звучащих в унисон,

органный замирающий свинец,

венчальные цветы, всему венец,

душа твоя прекрасна и тиха,

душа твоя не ведает греха,

душа твоя по-прежнему в пути,

по-прежнему с любовью во плоти.

Ничто твоей души не сокрушит.

Запомни, что душа твоя грешит!

Душа твоя неслыханно больна.

Запомни, что душа твоя одна.

От свадебного поезда конец

души твоей неслыханный венец,

души твоей венчальные цветы,

блестящие терновые кусты.

Душа твоя грехи тебе простит,

душа тебя до девочки взрастит,

душа твоя смоковницу сожжет,

душа твоя обнимет и солжет,

душа твоя тебя превознесет,

от Страшного Суда душа спасет!

Чье пение за окнами звучит?

Возлюбленный за окнами кричит.

Душа его вослед за ним парит.

Душа его обратно водворит.

Как странно ты впоследствии глядишь.

Действительно, ты странствуешь весь день,

душа твоя вослед тебе, как тень,

по комнате витает, если спишь,

душа твоя впоследствии как мышь.

Впоследствии ты сызнова пловец,

впоследствии "таинственный певец" -

душа твоя не верит в чепуху, -

впоследствии ты странник наверху.

Так, девочкой пожертвовать решась,

любовь твоя, души твоей страшась,

под черными деревьями дрожит,

совсем тебя впоследствии бежит.

На улице за окнами рябя,

там что-то убегает от тебя,

ты смотришь на заржавленный карниз,

ты смотришь не на улицу, а вниз,

ты смотришь из окна любви вослед,

ты видишь сам себя -- автопортрет,

ты видишь небеса и тени чувств,

ты видишь диабаз и черный куст,

ты видишь это дерево и ад,

в сей графике никто не виноват.

Кто плотью защищен, как решетом,

за собственной душой как за щитом,

прекрасной задушевностью дыши

за выпуклым щитом своей души.

Вся жизнь твоя, минувшая как сон:

два голоса, звучавших в унисон,

деревьев развевающихся шум,

прекрасными страданьями твой ум

наполненный, как зернами гранат,

впоследствии прекрасный аргонавт,

впоследствии ты царствуешь в умах,

запомни, что ты царствуешь впотьмах,

однако же все время на виду,

запомни, что жена твоя в аду.

Уж лучше без глупца, чем без вруна,

уж лучше без певца, чем без руна,

уж лучше грешным быть, чем грешным слыть,

уж легче утонуть, чем дальше плыть.

Но участи пловца или певца

уж лучше -- положиться на гребца.

Твой взор блуждает, сумрачен и дик,

доносится до слуха Эвридик

возлюбленного пение сквозь ад,