Живу. Зову. Помню - Виталий Васильевич Бушуев

какими их запечатлел Vigeland.

Вот разъяренный мальчик копит гнев -

ему судьбою тяжкий рок положен,

а рядом пара безмятежных дев

душой резвятся, тел своих моложе.

И юноши – в преддверье трудовом,

играючи, наращивают силу.

В природном облаченьи рядовом

они равны Гераклу и Ахиллу,

но их удел – не подвиги, а труд;

не им поют воинственные трубы,

из памяти истории сотрут

их имена – безвестных лесорубов.

Но больше, чем героям, им дано

суровой правдой жизни насладиться,

и женщины – уж так заведено -

готовы с ними воедино слиться.

Блаженные Мария и Юдифь,

Надежда, Магдалина и Гертруда,

объятьями любви объединив

весь мир, вы – равно и порок и чудо.

Налиты груди радостью греха,

из каменных сосцов сочится млеко,

как полноводна женская река,

вспоившая потомкам человека.

И та река свивается в спираль,

то наверх нас возносит, то – обратно.

А на дворе – морозистый февраль,

и фаллосу под снегом – безотрадно.

Как безотрадна и сурова жизнь,

где мыслям недосуг, чего хотим мы.

Но друг на друга крепко опершись,

мы – в наготе духовной – побратимы.

И в этом – смысл любви и бытия,

где вдохновенно и чело и тело.

Нас – не разъять, гранитные братья -

соединяет нас и жизнь и стелла.

(г. Осло)

Ралли «Париж-Дакар»

Жжет солнце.

В ослепительном загаре

экватор сам себя пересекал.

Авто и мото мечутся в Сахаре,

стремясь достичь неблизкий Сенегал.

Искромсаны машины бездорожьем;

водительские лица – цвет песка -

от напряжения иконы строже,

в них одухотворенная тоска.

Неведомые здешние маршруты

и миражи сбивают всех с пути.

О, ралли,

ты берешь, пожалуй, круто.

Но цель одна:

дойти,

дойти,

дойти.

Олимп

Над облаками высится Олимп,

пустующий как лысина планеты.

Утратив двухтысячелетний нимб,

он сладок вкусом съеденной конфеты.

Отсель уже не разразится глас,

вершащий судьбы стран и человека.

Но смотрит в космос двухстороний глаз

из прошлого в канун иного века.

Дельфы

Три часа

и три тысячелетья

меж Москвой и греческими Дельфами.

Co-владельцы древнего наследия

мы живем над северными шельфами.

Здесь и нефть и газ – продукт истории,

мировые нынешние ценности,

а на южных склонах – фесмофории -

праздник разрешения от бренности.

Образ красноглазого Возничего -

древность смотрит в «ныне» с уважением,

исчезает накопленье личного,

вечно только общее движение.

Полет над Колорадо

Кругом – заснеженные горы,

под нами – нежные поля,

летим воздушным коридором,

потокам воздуха внемля.

Игривый ветер нас швыряет

как легкий шарик вверх и вниз,

и чудится – проковыряет

сейчас нас каменный карниз;

но неожиданно взмываем,

сплетаясь с облаком в кольцо,

холодным потом умывая

разгоряченное лицо.

Пилот и тот – в изнеможеньи:

от здешних гор все можно ждать,

как от апачей,

в напряженьи

ковбойскую державших рать.

И солнце светит, и морозно,

и ветер воет как шакал.

Прошли века – но так же грозно

встречают горы чужака.

Над Альпами

Леса – в сиреневом мохере,

а выше – горы в черном фраке,

и в голубой небесной сфере -

вершин белеющие флаги.

Внизу – земельные наделы

озимой зеленью искрятся,

и речки жилками по телу

неведомо куда струятся.

Дома стреножены дорогой,

ползут машинные букашки,

все нарочито, чинно, строго

как иероглиф на бумажке.

Глаз каллиграфии внимает,

душа – увы – не принимает.

Тупоголосые венецианские колокола

Тупоголосые венецианские колокола,

в отличье от муранского стекла,

соединясь с закатом рыжим,

бьют по ушам, по душам и по крышам,

всех призывая окунуться в ночь.

А мне невмочь.

Прошедший день

на душу бросил тягостную тень:

ведь пули, предназначенные мне,

еще летят в вечерней тишине.

(Венеция 04.10.93 г.)

Горы – попутчики

В одиноком небе – неуютно,

мгла смежит понурые глаза.

Позади остался гомон людный,

чужеземный аэровокзал.

Не успел сказать я «до свиданья»,

горы закивали мне в ответ.

Бренность самолетного скитанья -

спутница моих последних лет.

Альпы – ненадежные попутчики,

мне – на север, а они – на юг,

и мелкокалиберные тучки

нас разъединили как-то вдруг.

Ноздреватость базельского сыра

переходит в серую квашню,

я лечу туда, где мгло и сыро,

встреч ночи и завтрашнему дню.

Будет утром нудное похмелье,

окунусь я с головой в бедлам,

вновь родное «эх, мели, Емеля»

свет и тень разделит пополам.

Но роптать я на судьбу не стал бы,

на прощанье хлопну по плечу

ставшие попутчиками Альпы:

кто – куда,

а я домой лечу.

Аз и Я

Аз и Я-

Азия,

вместилище букв и лиц,

великое многообразие

забытых духовных столиц.

Меж Индом и Гангом,

в Тибете,

на Яве,

в Алтайских горах,

и в пагоде и в минарете

соседствуют разум и прах.

Не тело рождает идею,

не духом творим этот мир -

взаимным единством владея,

взмывает над степью Памир.

Экватор влечет по контрасту

сибирское скопище вьюг,

и Космос вручает по трасту

нам Азию – дочерь свою.

Мы были, мы есть и мы будем -

сквозь холод космических зим,

и все континенты разбудим

гортанным дыханьем своим.

Качели

История – качели.

То с севера на юг

сгоняют нас метели

в объятья рек и рук,

то – курс сменив на четверть,

восточный третий глаз

в песчаной круговерти

на запад гонит нас.

Мы – скифы – киммерийцы

под именем алан

пытались умириться

с пространством пра-славян.

В союзе леса с полем

нас русью нарекли.

В свободе и неволе

в душе мы сберегли

п-Ра-родины дыханье

и росный запах трав.

Когда же иго ханье

и дань с себя содрав,

вернулись мы на Волгу,

то, глядя за Урал,

дивились мы: что толку -

сибирский ареал.

Но вслед за Ермаком мы

и шли, и шли, и шли,

как будто по знакомым

путям своей земли.

Иртыш и Обь осилив

и обойдя Байкал,

гортанно пробасили:

Вернулись.

Все. Привал.

Замкнулся евразийский

тысячелетний круг,

мы вымпел свой российский

не выпустим из рук.

И повернув к Арктиде

уставшее лицо,

в инопланетном виде

ждем встречи с пра-отцом.

История – качели:

то – запад, то – восток.

Добрались мы до цели -

грядет другой виток.