Борис Пастернак - Стихотворения и поэмы
Уральские стихи
1. Станция
Будто всем, что видит глаз,До крапивы подзаборной,Перед тем за миг пиласьСладость радуги нагорной.Будто оттого синельИз буфета выгнать нечем,Что в слезах висел туннельИ на поезде ушедшем.В час его прохода стольНа песке перронном людно,Что глядеть с площадок боль,Как на блеск глазури блюдной.Ад кромешный! К одномуГибель солнц, стальных вдобавок,Смотрит с темячек в дымуКружев, гребней и булавок.Плюют семечки, топчаМух, глотают чай, судача.В зале, льющем сообщаС зноем неба свой в придачу.А меж тем наперекорЧерным каплям пота в скопе,Этой станции средь горНе к лицу названье "копи".Пусть нельзя сильнее сжать(Горы. Говор. Инородцы),Но и в жар она свежа,Будто только от колодца.Лишь слышалось, как сзади шли.До крапивы подзаборной,Перед тем за миг пиласьСладость радуги нагорной.Что ж вдыхает красотуВ мленье этих скул и личек?Мысль, что кажутся хребтуГоркой крашеных яичек.Это шеломит до слез,Обдает холодной смутой,Веет, ударяет в нос,Снится, чудится кому-то.
Кто крестил леса и далИм удушливое имя?Кто весь край предугадал,Встарь пугавши финна ими?
Уголь эху завещал:Быть Уралом диким соснам.Уголь дал и уголь взял.Уголь, уголь был их крестным.
Целиком пошли в отцаРеки и клыки ущелий,Черной бурею лица,Клиньями столетних елей.
2. Рудник
Косую тень зари роднитС косою тенью спин продольныйВеликокняжеский рудникИ лес теней у входа в штольню.
Закат особенно свиреп,Когда, с задов облив китайцев,Он обдает тенями склеп,Куда они упасть боятся.
Когда, цепляясь за краяКамнями выложенной арки,Они волнуются, снуя,Как знаки заклинанья, жарки.
На волосок от смерти всякИдущий дальше. Эти группыПоследний отделяет шагОт царства угля царства трупа.
Прощаясь, смотрит рудокопНа солнце, как огнепоклонник.В ближайший миг на этот скопПахнет руда, дохнет покойник.
И ночь обступит. Этот ледЕе тоски неописуем!Так страшен, может быть, отлетДуши с последним поцелуем.
Как на разведке, чуден звукЛюбой. Ночами звуки редки.И дико вскрикивает крюкНа промелькнувшей вагонетке.
Огарки, а светлей костровВблизи, а чудится, верст за пять.Росою черных катастрофНа волоса со сводов капит.Слепая, вещая рукаВпотьмах выщупывает стенку,Здорово дышат ли штрека,И нет ли хриплого оттенка.Ведь так легко пропасть, застряв,Пар так и валит изо рта.Прольется, грянувши, затравПо недрам гулко, похоронно.А знаете ль, каков на цвет,Как выйдешь, день с порога копи?Слепит, землистый, слова нет,Расплавленные капли, хлопья.В глазах бурлят луга, как медьВ отеках белого каленья.И шутка ль! Надобно уметьНе разрыдаться в исступленьи.Как будто ты воскрес, как теИз допотопных зверских капищ,И руки поднял, и с ногтейТекучим сердцем наземь капишь.
Матрос в Москве
Я увидал его, лишь толькоС прудов зимеМигнул каток шестом флагштокаИ сник во тьме.Был чист каток, и шест был шаток,И у перил,У растаращенных рогаток,Он закурил.Был юн матрос, а ветер юрок:Напал и сгреб,И вырвал, и задул окурок,И ткнул в сугроб.Как ночь, сукно на нем сидело,Как вольный духШатавшихся, как он, без делаНоябрьских мух.
Как право дуть из всех отверстий,Сквозь все колоть,Как ночь, сидел костюм из шерстиМешком, не вплоть.
И эта шерсть, и шаг неверный,И брюк покройТрактиром пахли на галерной,Песком, икрой.
Москва казалась сортом щебня,Который шелВ размол, на слом, в пучину гребней,На новый мол.
Был ветер пьян, и обдал дрожью:С вина буян.Взглянул матрос (матрос был тоже,Как ветер, пьян).
Угольный дом напомнил чем-тоПлавучий дом:За шапкой, вея, дыбил лентыМорской фантом.
За ним шаталось, якорь с цепьюИща в дыре,Соленое великолепьеБортов и рей.
Огромный бриг, громадой торсаЗадрав бока,Всползая и сползая, терсяОб облака.
Москва в огнях играла, мерзла,Роился шум,А бриг вздыхал, и штевень ерзал,И ахал трюм.
Матрос взлетал и ник, колышим,Смешав в одноМорскую низость с самым высшим,С звездами дно.Как зверски рявкать надо клеткеТакой грудной!Но недоразуменья редкиУ них с волной.
Со стеньг, с гирлянды поднебесий,Почти с планетГорланит пене, перевесясь:"сегодня нет!"
В разгоне свищущих трансмиссий,Едва упавЗа мыс, кипит опять на мысеСедой рукав.На этом воющем заводеСирен, валов,Огней и поршней полноводьяНе тратят слов.Но в адском лязге передачиТоски морскойСтоят, в карманы руки пряча,Как в мастерской.Чтоб фразе рук не оторвалоИ первых словРемнями хлещущего шквалаНе унесло.
9-е января (первоначальный вариант)
Какая дальность расстоянья!В одной из городских квартирВ столовой речь о ляоляне,А в детской тушь и транспортир.Январь, и это год Цусимы,И, верно, я латынь зубрю,И время в хлопьях мчится мимоПо старому календарю.Густеют хлопья, тают слухи,Густеют слухи, тает снег.Выходят книжки в новом духе,А в старом возбуждают смех.И вот, уроков не доделав,Я сплю, и где-то в тот же часТолпой стоят в дверях отделов,И время старит, мимо мчась.И так велик наплыв рабочих,Что в зал впускают в два ряда.Их предостерегают с бочек.Нет, им не причинят вреда.Толпящиеся ждут Гапона.Весь день он нынче сам не свой:Их челобитная законна,Он им клянется головой.
Неужто ж он их тащит в омут?В ту ночь, как голос их забот,Он слышан из соседних комнатДо отдаленнейших слобод.
Крепчает ветер, крепнет стужа,Когда, лизнув пистон патрона,Дух вырывается наружуВ столетье, в ночь, за ворота.
Когда рассвет столичный хаосОкинул взглядом торжества,Уже, мотая что-то на ус,Похаживали пристава.
Невыспавшееся событье,Как провод, в воздухе вися,Обледенелой красной нитьюОпутывало всех и вся.
Оно рвалось от ружей в козлах,От войск и воинских затейВ объятья любящих и взрослыхИ пестовало их детей.
Еще пороли дичь проспекты,И только-только рассвело,Как уж оно в живую сектуТолпу с окраиной слило.
И лес темней у входа в штольню.Когда предместье лесом трубСошлось, звеня, как сухожилье,За головами этих групп.
Был день для них благоприятен,И снег кругом горел и мерзАртериями сонных пятенИ солнечным сплетеньем верст.
Когда же тронулись с заставы,Достигши тысяч десяти,Скрещенья улиц, как суставы,Зашевелились по пути.
Их пенье оставляло пенуВ ложбине каждого двора,Сдвигало вывески и стены,Перемещало номера.
И гимн гремел всего хвалебней,И пели даже старики,Когда передовому гребнюОткрылась ширь другой реки.
Когда: "Да что там?" рявкнул голос,И что-то отрубил другой,И звук упал в пустую полость,И выси выгнулись дугой.Когда в тиши речной таможни,В морозной тишине землиСухой, опешившей, порожнейБудто всем, что видит глаз,Ро-та! Взвилось мечом Дамокла,И стекла уши обрели:Рвануло, отдало и смолкло,И миг спустя упало: пли!И вновь на набережной стекла,Глотая воздух, напряглись.Рвануло, отдало и смолкло,И вновь насторожилась близь.Толпу порол ружейный ужас,Как свежевыбеленный холст.И выводок кровавых лужицУ ног, не обнаружась, полз.Рвало и множилось и молкло,И камни их и впрямь рвалоГорячими комками свеклыХлестало холодом стекло.И в третий раз притихли выси,И в этот раз над спячкой баржВзвилось мечом Дамокла: рысью!И лишь спустя мгновенье: марш!
К октябрьской годовщине
