Франческо Петрарка - Лирика

Являться мне во всей красе могла,

Исполнена душевного тепла

И кротости, чужда былой гордыни?

И, обретая силы в благостыне,

Я вновь живу – и жизнь моя светла.

Блаженна та, кто благость льет в другого

Доступными лишь им – ему и ей

Видением и тайным смыслом слова.

Я слышу: "Верный мой, не сожалей

О том, что я была с тобой сурова",

И меркнет солнце от таких речей.

Питаю сердце тем, чего довольно

От господина моего имею.

Зальюсь слезами, вздрогнув, побледнею,

Так от глубокой раны сердцу больно.

Но часто мне, простертому безвольно,

Является она. Нет схожих с нею!

И у моей постели – я не смею

Взглянуть! – она садится, сердобольна.

Лицом горячим чувствую прохладу

Руки, которой сердце так желало,

И речь ее приносит мне отраду:

– Не плачь по мне. Ужель ты плакал мало?

С отчаяньем и знанью нету сладу.

Будь жив и ты, как я не умирала.

Ни взгляда, ни лица, ни золотого

Сиянья головы ее склоненной.

Из уст ее, на небо вознесенной,

Никто не слышит ангельского слова.

Как я живу? – я удивляюсь снова.

Да я б и не жил, если б истомленной

Душе ниспослан не бывал Мадонной

Свиданья миг средь сумрака земного.

И как она внимательна при этом

К словам того, чьи муки так жестоки,

Под утро приходя к нему с приветом.

Когда же день забрезжит на востоке,

Она уходит, вспугнутая светом,

И влажны у нее глаза и щеки.

Быть может, сладкой радостью когда-то

Была любовь,4 хоть не скажу когда;

Теперь, увы! она – моя беда,

Теперь я знаю, чем она чревата.

Подлунной гордость, та, чье имя свято,

Кто ныне там, где свет царит всегда,

Мне краткий мир дарила иногда,

Но это – в прошлом. Вот она, расплата!

Смерть унесла мои отрады прочь,

И даже дума о душе на воле

Бессильна горю моему помочь.

Я плакал, но и пел. Не знает боле

Мой стих разнообразья: день и ночь

В Глазах и на устах – лишь знаки боли.

Любовь и скорбь – двойная эта сила

Толкнула мой язык на ложный путь:

Сказать о милой то, что, правдой будь,

Кощунством бы невероятным было!

В том, что безмерных мук не облегчила,

Что утешеньем не согрела грудь,

Блаженную жестоко упрекнуть,

Чья плоть навеки хладным сном почила!

Слезам предел стараюсь положить…

Да будет в этот ад пред ней дорога

Закрыта! Жажду умереть и жить.

Она прекрасней, чем была, намного

И рада в сонме ангелов кружить

У ног всемилостивейшего Бога.

Когда она почила в Боге, встретил

Лик ангелов и душ блаженных лик

Идущую в небесный Град; и клик

Ликующий желанную приветил.

И каждый дух красу ее приметил

И вопрошал, дивясь: "Ужель то лик

Паломницы земной? Как блеск велик

Ее венца! Как лен одежды светел!.."

Обретшая одну из лучших доль,

С гостиницей расставшаяся бренной,

Оглянется порою на юдоль

И, мнится, ждет меня в приют священный.

За ней стремлю всю мысль, всю мощь, всю боль…

"Спеши!" – торопит шепот сокровенный.

О Госпожа, с началом всех начал

Над нами ныне сущая по праву.

Там, в небесах, твою земную славу

Не пурпур и не жемчуг увенчал.

Я редкостнее чуда не встречал,

И, Бог свидетель, не одну оправу

Я так любил, яо и уму и нраву

Я слезы и чернила расточал.

С небесной высоты тебе заметней,

Что одного я жажду неизменно:

Всегда встречать лучи прекрасных глаз.

Для примиренья распри многолетней

С отринутой ради тебя вселенной

МОЛИ, чтоб я скорее был у вас.

От облика, от самых ясных глаз,

Которые когда-либо блистали,

От кос, перед которыми едва ли

Блеск золота и солнца не угас,

От рук ее, которые не раз

Строптивейших Амуру покоряли,

От легких стоп – они цветов не мяли,

От смеха – с ним гармония слилась,

Я черпал жизнь у той, с кем ныне милость

Царя небес и вестников его.

А я стал наг, и все вокруг затмилось.

И утешенья жажду одного:

Чтоб, мысль мою прозрев, она добилась

Мне с нею быть – для счастья моего.

Я поминутно, мнится мне, внемлю

Послу Мадонны; шлет его, взывая;

И вот – во мне, вокруг – вся жизнь – иная,

А годы столь смирили мысль мою,

Что сам себя едва я узнаю,

Все издавна привычное меняя,

Срок был бы счастлив знать, но роковая

Грань, чую, близко: я уж на краю.

О день блажен, когда тюрьму земную

Покину, свой покров раздранный сброшу,

Тяжелый, утлый, смертный; воспарю

И, в черной тьме покинув жизни ношу,

Такой чистейшей выси возревную,

Что я Творца и Донну там узрю.

Богатство наше, хрупкое как сон,

Которое зовется красотою,

До наших дней с такою полнотою

Ни в ком не воплощалось, убежден.

Природа свой нарушила закон

И оказалась для других екупою.

(Да буду я с моею прямотою

Красавицами прочими прощен!)

Подлунная такой красы не знала,

И к ней не сразу пригляделись в мире,

Погрязшем в бесконечной суете.

Она недолго на земле сияла

И ныне мне, слепцу, открылась шире,

На радость незакатной красоте.

Суровость неги, мягкость отклоненья,

Вся – чистая любовь и состраданье,

Изящна и в презренье, – страсть; пыланье

Во мне умерить мнила, нет сомненья;

Речей ее светились выраженья

Достоинством и тонкостью – вниманье;

Цвет чистый, ключ красы, что в обаянье

Все низкие смывает помышленья;

Взор неземной, творящий персть блаженной,

То гордый, весь – запрет надежд и пыла,

То быстрый, мощь дарящий жизни бренной;

В чудесных этих измененьях было

Мне явлено, где корень неизменный

Спасенья, в коем иссякала сила.

Блаженный дух, ко мне, средь дум своих,

Склонявший взор, светлей, чем луч небесный,

Давая жизнь словам и вздохам песней

(Моя душа не забывает их),

Проходишь ты в видениях моих

Среди фиалок, рощицей прелестной,

Не женщина, но ангел бестелесный,

В своем сиянье сладостен и тих.

К Зиждителю ты возвратилась вновь,

Отдав земле прелестнейшее тело,

Твоя судьба в том мире высока.

Но за тобой ушла с земли Любовь

И Чистота, – и Солнце потускнело,

И Смерть впервые стала нам сладка.

Пичужка, ты поешь ли, улетая,

Или оплакиваешь то, что было,

Зимы и ночи близкой ждешь уныло,

Минувшей неги пору вспоминая;

Ты, как свои живые муки зная

Все, что меня не меньше истомило,

На грудь бы к безутешному склонила

Полет, с несчастным горестно стеная.

Не ведаю, равны ли мы в потере;

Оплакиваешь, мнится, ты живую;

Мне ж смерть и небо, жадны в равной мере,

Ввек уделили ночь и зиму, злую,

И вот с тобой в одной тоске и вере

О сладостных и горьких днях горюю.

Амур, благое дело соверши,

Услышь меня – и лире дай усталой

О той поведать, кто бессмертной стала,

На помощь бедной музе поспеши.

Уверенность моим строкам внуши,

Чтоб в каждой правда восторжествовала:

Мадонна равных на земле не знала

Ни в красоте, ни в чистоте души.

Он: "Дело не из легких, скажем прямо.

В ней было все, что любо небесам,

И ею горд недаром был всегда я.

Такой красы от первых дней Адама

Не видел мир, и если плачу сам,

То и тебе скажу – пиши, рыдая".

О время, ты в стремительном полете

Доверчивым приносишь столько зла!

О быстрые – быстрее, чем Стрела,

Я знаю, дни, как вы жестоко лжете!

Но я не вас виню в конечном счете:

Природа вам расправила крыла,

А мне глаза, несчастному, дала,

И мой позор и мука – в их просчете.

Надежный берег есть – к нему привлечь

Давно пора вниманье их, тем боле

Что вечных бед иначе не пресечь

Амур, не ига твоего, но боли

Душа моя бежит: о том и речь,

Что добродетель – это сила воли.

В мой угол аура веет – и впиваю

Священную, и в сновиденье смею

Делиться с нею всей бедой моею,

Как пред живой, бывало, не дерзаю.

Со взгляда нежного я начинаю,

Мне памятного мукой долгой всею;

Потом – как, рад и жалок, полон ею,

За часом час и день за днем страдаю.

Она молчит; от жалости бледнея,

Мне в очи смотрит и вздохнет порою

И лик слезою чистой украшает.

Моя душа, терзаясь и болея,

Себя корит и плачет над собою

И, пробудясь, сознанье обретает.

Мне каждый день – длинней тысячелетий

Без той, кого на землю не вернуть,