Апрельское Затишье и Майская буря - Том Торк
Удивительно даже как моя затея растопила сердца всех, кто был в больнице: пациенты приветливо мне улыбались, врачи предлагали свою помощь. Все вместе мы в ту холодную ноябрьскую ночь были практически готовы. Оставалось только преподнести новость девочке.
Мы с Марией Фёдоровной зашли к ней в палату, она как и всегда смотрела в окно, различая, по всей видимости, на небе путеводную звезду. Лиза повернула голову в мою сторону, глубокие серые круги под глазами показывали, как близко стояла к ней смерть, видимо от того на её лице не было улыбки, глаза не горели, руки обессилено валялись на кровати. При виде меня, чем-то очень довольным и немного волнующимся, она попыталась приветливо спросить у меня “как дела?”, но не смогла, вместо этого закашлявшись. Мария Фёдоровна взяла меня за руку, всем своим видом показывая, что наше маленькое путешествие необходимо отложить, я посмотрел ей в глаза, как бы говоря: “либо сейчас, либо никогда, дальше будет лишь хуже”. Вся наша немая пантомима длилась не более трёх секунд, и за эти мгновения мама девочки всё же пошла на уступки, видно было, как у неё разрывалось сердце, на какой риск она шла ради мимолётного счастья дочери.
— Помнится, как-то ты говорила о своей заветной мечте побывать среди звёзд, — начал я, видя как уныние сползает с лица Лизы, — мы тут с твоей мамой поговорили с Бюро Космических Перелётов, и они согласились провести для тебя тестовый полёт с оценкой твоей вовлечённости в дела космические, — нёс, немного запинаясь, полную ахинею я.
Лиза на моё счастье быстро смекнула что к чему, подыграв мне:
— Бюро Космических Перелётов не разочаруется во мне! — безуспешно пыталась улыбнуться больная, но видно было, как силы стремительно покидали её под вечер.
— Что ж, тогда не будем терять ни секунды!
В защитных костюмах от попадания бактерий мы вышли из больницы: я и Мария Фёдоровна шагая, Лиза находясь в инвалидной коляске. Тем не менее больную это нисколько не смущало, она крутила головой в белом медицинском скафандре, словно бы стараясь запомнить ночную тишь вокруг.
На карете скорой помощи мы долетели до озера. К тому моменту на улице было уже очень холодно, Лиза же этого не замечала, глядя на ясное ночное небо.
Это были непередаваемые мгновения. Мне сложно даже припомнить, о чём мы тогда, находясь одни в лодке на середине зеркального озера, все втроём говорили. Я запомнил только богато усыпанное звёздами небо, перемигивающееся с путниками, заворожённо смотрящими то вверх, то вниз. Запомнил то ощущение волнующегося одиночества от осознания того, что вокруг, кроме маленького фонаря лодки, темень ничто не прорезает. Запомнил, как шатается наша лодка, представляя, что так же себя чувствуют и космонавты, парящие где-то там, далеко-далеко. Запомнил осторожную, будто бы забытую давным-давно, улыбку Марии Фёдоровны, показывающую созвездие на ночном небе (только позднее я узнал, что в прошлом она работала астрономом). Запомнил, наконец, святящиеся глаза Лизы, наполненные неподдельной нечеловеческой радостью и силой. Она выглядела как раз тем человеком, которого редкого встретишь на улице даже больших мегаполисов, человеком, осуществившим свою самую заветную мечту…
Дорога в космос открыта не только космонавтам, ведь она всегда доступна мечтателям.
Майская буря
I
Во тьме ночной, средь бесов, мальчик жил.
Стенал, не знал, куда же деть ему
Бытьё, сознанье, мысли; был во лжи,
В загадках разных, словно вьючий мул.
Мученья в прятки с ним играли, в блеф:
«Смотри, опять ошибся, ты — дурак».
Внутри смятенье силой долгих лет
Скопилось, стало монстром вдруг с утра.
Проснулся, горько в пасти, грустно вновь,
Ходил по граду хмурой тучей вскользь,
Влюблялся — кто, в кого — но вдруг любовь
Исчезла, дух всё жил — и жил без слов.
II
Так город-призрак явью стал в душе,
Под башнью птицы он разбит всегда,
Снуют по тем местам всё тени дел,
Они — конструкт сознаний люда, нас.
Какие толпы! Сколько шума там!
Свои проблемы, мысли — там надрыв.
В сравненьи с ликом духа ставлен мат,
«Свободу, воздух!», — слышен был там крик.
Вокруг враги — беги, спасайся лишь!
Так мальчик сел в качели к тьме веков.
От толп пытался взять, уйти, как мышь.
Нельзя кому-то правду знать — порок.
III
С качелей прямо в пропасть пал, во тьму,
И голос жизни будто в кашель сшёл,
Покуда всё же жив, известна суть:
Пойти к прекрасным ведьмам, пьющим боль.
У дома пьянства встретил ведьму он,
Не ждал, однако, люд такой здесь есть.
Она разделась людно, нА спор всё,
И после нифмой жИла дальше день.
Бежал мальчишка с дома блядства в даль,
Иль выгнан был в проклятьях тварью той –
Не важно; факт остался фактом — тьма
Вступила в быт опять, варя как чёрт.
IV
Уехал в дом пустынь, услышав зов,
Родным-то людям, стало быть, любовь,
Доверье в полной мере — лязг, засов
Упал, остался он один в потоп.
В работе с дрожью сел гореть, не знал,
Что феникс так родился — вестник зла.
Придуман цикл и, глянь, настал за раз,
Родив мешок проблем и сто зараз.
Приезд, и жуткий вид явлён в огне,
Так пламя ело плоть, великий плач
Вселенной слышен был во тьме везде.
На фронте в явь болезнь — нельзя всё вспять.
V
Дома единым тоном — город стар,
Такой же призрак, как и тлен души.
Так в Питер мальчик вновь спустился всласть,
Но жизнь — не сказка, ясно — скука вширь.
Хотел свершений — пил, не помнил день.
С кем пил тогда, потом его предАл.
Поток унёс к любви — к «одной тебе»,
И мальчик вдруг поверил в жизнь, в себя.
Но «знаки» были ложны — циклу смерть.
Куда судьба его рисует путь?
Был глуп, не прав, увидел — ворон здесь,
Глядит в печаль зеркал: «в иллюзьях суть!».
VI
Услужлив Ворон — грусть рождает всю,
И феникс — птичка клеток — верит всё
В тот голос, бьётся, силясь, средь всех дум
Найти зерно разумной мысли, соль.
Находит ложь, себя избив, на край
Одной ногой — того и хочет Он,
Ворона тьмы сознанья ждёт всегда
И только силой слов сжигает сон.
Сцепиться им, войти на бой, в кураж,
Но всё же — каждый раз, как в первый раз –
И был
