Чтоб человек не вымер на земле… - Сергей Владимирович Киреев
И фонари, как гипсовые слепки,
Что с мёртвых лиц когда-то кто-то снял,
И этот чёрт высокий, с сумкой, в кепке,
Он здесь. Вперёд! В погоню! Час настал!
Он воли не нашёл в себе и силы
Её в кусты подальше запулить.
О том, что жадность фраера сгубила,
Он долго будет после говорить.
И взглядом незамыленным и цепким
Прозрачную пронзая полутьму,
Стажёр издалека по этой кепке
Его засёк. Ну всё! Быстрей! К нему!
Курьер когда-то бегал стометровку,
И он на землю бросил свой баул,
И, лужи перепрыгивая ловко,
Куда-то вдаль отчаянно рванул.
Да, он готов неплохо был, но всё же
Он сам себя в итоге доконал
Своим рывком. Стажёр наш был моложе,
Быстрей и лучше. Он его догнал.
Ночной пустырь. Мерцающие звёзды.
И смерть как будто спит в складном ноже
В кармане у курьера. Пулю в воздух
Стажёр пустить намылился уже,
А дальше уж как дело повернётся,
И он перчаткой ствол уже протёр.
Когда противник сразу не сдаётся,
Совсем другой возможен разговор.
И пистолет заряжен боевыми,
И впереди — кирпичная стена.
И ночь. И десять метров между ними.
И, как прожектор, полная луна.
Я фильм смотрел, и я его запомнил,
Как там крутые парни точно в цель
Лупили из стволов. Ещё я понял,
Что значит настоящая дуэль,
И что безумству храбрых нет предела,
Борись и бейся из последних сил!
Там человек с ножом по ходу дела
Того, что с пушкой, ловко завалил!
Ну, с пушкой, это значит, с пистолетом,
Он бросил нож быстрей, чем тот успел
Спустить курок, и всё, мой друг, с приветом!
Вот так у них — кто храбрый, тот и цел! –
Кто смерти в рожу смотрит зло и зорко,
Вот этим дикий Запад и хорош.
Тот фильм — «Великолепная семёрка» —
На этот мой роман слегка похож.
А тут, наоборот, хороший — с пушкой,
Плохой — с ножом в руке, затих, как мышь,
И кто с кого в итоге снимет стружку,
Едва ли сразу так сообразишь.
И электричка выла, как белуга,
И вороньё вопило ей под стать.
Они стояли друг напротив друга
И не спешили дело начинать.
Стажёр, как будто всё ещё спросонья,
Чего к чему, прокручивал в башке,
И спрятанную финку под ладонью
В опущенной пока ещё руке
Он видел у курьера, нет, он чуял:
Всего лишь миг мелькнёт, и грянет гром,
Но был непрошибаем ни в какую
В спокойствии задумчивом своём.
Он был с утра не пивши и не евши,
Ну, раз уж так, он взял да закурил,
И семафор — скелет оцепеневший –
Вдали, впотьмах у станции застыл.
И завивался дым в круги и петли,
И, будь я там, я крикнул бы ему:
«Давай, стажёр, стреляй! Чего ты медлишь?
Оно уже не нужно никому,
Твоё геройство, ну его, ей-Богу,
Тебя сейчас завалят самого!
Своих не докричишься, не помогут.
Есть ты и он. И больше никого».
Вертясь, крутясь вприпрыжку, как придётся,
Фонарный луч по лезвию ножа
Отчаянным гулял канатоходцем,
Скользил, плясал, мерцая и дрожа.
Замах! Стреляй, стажёр, долой сомненья!
И он в движеньях точен был и строг.
Он руку вскинул раньше на мгновенье
И вовремя успел спустить курок.
По небу тучи мчались, словно кони,
Курьера что-то дёргало и жгло,
Он так, бедняга, толком и не понял,
Чего с ним только что произошло.
Его башка гудела, словно улей,
Стажёр его оставил не у дел,
Он выбил ему финку первой пулей,
При этом руку даже не задел!
В нём отказал внутри какой-то тормоз,
Он зашагал к стажёру — олух, псих!
«Стоять на месте, сука! Только дёрнись! –
Стажёр затвором щёлкнул и затих, –
Умрёшь, дурак!» Но тот с какой-то стати
Расставив руки, медленно шагал
По пустырю ночному, как лунатик,
Как будто он рассудок потерял.
Свинцовый шмель вопьётся в черепушку!
От пули нет спасенья. Жди её!
Стажёр опять поймал его на мушку:
«Ты так хотел. Решение твоё!»
И, хоть стажёр имел серьёзный стимул,
Чтоб враг его башку свою сложил,
Он всё-таки не снёс её: живи, мол,
Но кепку, уж простите, прострелил.
Всё. Нет короны. К чёрту улетела.
Король не то что гол, но лысоват.
Он в коматозе был, по ходу дела,
И лишь губами шлёпал невпопад.
И страх ему мозги терзал и тискал,
Коверкал и кривил его мурло,
Он понимал: стена здесь хоть и близко,
Но до расстрела дело не дошло.
«Да понял, всё, стою, — он чуть согнулся, –
Ты человек, я тоже человек!» –
Уже он окончательно очнулся
И вскинул наконец-то руки вверх.
Стажёр ворчал: «Ну что уже, получше
Пехоты не осталось среди вас?
Вообще-то ты легко ещё, голубчик,
Отделаться сумел на этот раз».
Без жертв пока. Все живы. Ну и чу́дно.
Да вот и, кстати, молод и удал,
На звук пальбы мгновенно, в три секунды,
Дежурный мент с вокзала прибежал.
И, машинально встречные считая
Трухлявые какие-то столбы,
Он скрёб затылок: «Ишь ты, мать честная,
Давно у нас тут не было стрельбы!
Он сверху наделён немалой властью,
И он свой лучший фокус провернул:
Железные браслеты на запястьях
Курьеру незаметно застегнул.
Его пробили быстро по учётам –
Судимость, где родился, срок, статья,
Немало, чёрт возьми, у них всего там
Нашлось насчёт житья его, бытья.
Он в банде — зам Ушастого, диспетчер,
Ну, и спецназ как будто заодно.
Во всесоюзном розыске, замечу,
Он был уже достаточно давно.
Он волком стал зубастым и матёрым,
Он десять лет держался на плаву,
Но по итогам встречи со стажёром
Отправлен был в наручниках в Москву.
Он сразу весь скукожился и сдулся,
Стал сморщенным и мелким, а стажёр
В столицу тем же вечером вернулся
И был к Потапу вызван на ковёр.
И он чеканил шаг в парадном марше,
Но перешёл на медленную рысь,
Когда ему мигнула секретарша:
«Там шторм двенадцать баллов. Берегись!»
Стажёр, павлином плавно выступая
И даже с ней чайку успев попить,
Вошёл к Потапу: «Здравия желаю!
Позвольте мне к докладу приступить!»
Потап сперва багровым стал, как свёкла,
Потом позеленел, как мох на мне,
И даже репродукция поблёкла
Про бурлаков на
