Сергей Есенин - Том 7. Книга 1. Автобиографии, надписи и др
25 июня Нак. сообщила: «Вышел и поступил в продажу пятый номер ежемесячного критико-библиографического журнала „Новая русская книга“». В этом номере в рубрике «Писатели — о себе» были напечатаны автобиографии Есенина и И. Наживина, а также отказ Б. Пильняка дать свою автобиографию.
30 июля другой сотрудник Нак., Не-Буква (И. М. Василевский), в «Литературном приложении» № 11 поместил фельетон «Писатели о себе (Человеческие документы революционной эпохи)» о публикации «Новой русской книгой» автобиографий Есенина и И. Наживина (Б. Пильняк не упоминался). Приведя опущенные редакцией места из автобиографии Есенина, автор упрекал журнал во введении скрытой цензуры: «Но вот, мне доставлена в подлиннике ‹выделено Не-Буквой› автобиография С. Есенина, и, сличая оригинал с напечатанным, я вижу, что так называемые „колючие“ места в ней — безжалостно выпущены редакцией.
Пропущена фраза Есенина: „Терпеть не могу патриарха Тихона“, пропущено описание того, как к Есенину пришли гости и, так как не было щепок, то самовар поставили, расколов для этого две иконы, и „мой друг не мог пить этого чая“» («Литературное приложение» № 11, с. 7 к Нак., 1922, 30 июля, № 94).
Не исключено, однако, что сокращение было сделано с ведома Есенина. Возможно, был еще один вариант рукописи автобиографии или наборный экземпляр, поправленный Есениным. Может быть, именно об этом, втором автографе, указанном Р. Б. Гулем, писал И. М. Василевский.
Обращает на себя внимание несовпадение важных деталей в пересказываемых А. Ветлугиным и И. Василевским эпизодах с текстом рукописи Есенина. По-своему рассказывали об этом И. И. Старцев (см.: САЕ, с. 62–63) и А. Б. Мариенгоф (см.: Восп., 1, 316).
Дальнейшая судьба рукописи Есенина, по словам Р. Б. Гуля, такова: «Когда кончилась „Новая русская книга“ ‹в 1923 г.›, я взял себе рукописи всех автобиографий: Маяковского, Есенина, Пильняка, А. Белого, Кусикова, Эренбурга и мн‹огих› др‹угих› и отдал переплести книгой. Книга вышла, действительно, литературно ценная и привела моего друга художника Н. В. Зарецкого в „расстройство нервов“. Он стал ее выпрашивать: подари да подари, зачем тебе она, ты потеряешь, а я сохраню. Будучи человеком не архивным, я сдался и подарил ему рукописи автобиографий» (РЗЕ, 1, 201). В конце концов фонд Н. В. Зарецкого попал в Бахметевский архив, где и хранится подлинник автобиографии «Сергей Есенин» (см.: Флейшман Л., Хьюз Р., Раевская-Хьюз О. Русский Берлин. 1921–1923, Париж, YMCA-PRESS, 1983, с. 6), но не в составе переплетенной Р. Гулем книги.
Полемика, начавшаяся вокруг автобиографии поэта еще до ее публикации, 4 июня в статье А. Ветлугина, продолжалась весь 1922 год в берлинских, парижских, белградских и харбинских газетах (см.: Рысс П. «Натуральный» человек. — Газ. «Последние новости», Париж, 4 июля, № 678; Антон Крайний [З. Н. Гиппиус]. Лундберг, Антонин, Есенин. — Там же, 6 июля, № 680; Не-Буква [И. М. Василевский]. Писатели о себе: (Человеческие документы революционной эпохи). — «Литературное приложение» № 11 к Нак., 30 июля, № 94; Первухин М. Их «писатели» о самих себе: (Почти не пародия). — Газ. «Русское дело», Белград, 17 сент., № 170; перепечатка: газ. «Свет», Харбин, 18 ноября, № 1037 и др. — сообщено Н. Г. Юсовым и С. И. Субботиным).
В фокусе эмигрантской критики оказался образ «поэта-хулигана». Одни делали акцент на первом слове, другие — на втором. Так, А. Ветлугин свою статью о Есенине назвал «Нежная болезнь»: «Четырехлетие вымуштровало по обе стороны баррикады новых людей. Как их звать? Не знаю. По мнению одних: бандиты; по мнению других: голые люди; по мнению третьих: сентиментальные убийцы; по мнению четвертых: мальчики, больные эпохой; по мнению пятых: мальчики, заражающие эпоху, и т. д., и т. д.» (с. 6).
На примере анализа жизни Есенина, изложенной в автобиографии, российская эмиграция делала обобщающие выводы. Так, П. Я. Рысс в статье «„Натуральный“ человек» писал 4 июля: «Есенин вне морали и ее законов („условностей“). Воспитанный в буре всеразрушающей революции, он в отроческом возрасте оказался в зверином логове. И, водя приятельство с проститутками и бандитами, он не руководствуется мечтой о спасении заблудших ‹как это делали, по мнению автора статьи, писатели XIX в.›. Он и не бравирует своей „популярностью“ в мире падших. Он просто, по звериному откровению, утверждает факт, не стыдясь его, не хвастая им, не осознавая его. ‹…› Это просто „естественное“ состояние Есенина и ему подобных российских молодых людей, выросших в обстановке отсутствия признания и отсутствия факта культуры».
6 июля З. Н. Гиппиус (под псевдонимом Антон Крайний) в парижской газете сделала такой вывод о людях, подобных Есенину: «Пусть на взгляд человеческий это самые обыкновенные негодяи. Но разве они знают, что такое негодяйство, — знали когда-нибудь?» Есенин для нее не человек, а «человекообразное существо», имеющее «только инстинкты»: «… подвернулась заграничная дива с любовью, старовата, да черт ли в этом: для честолюбия „величайшего поэта“ такой брак — взлет на головокружительную высоту».
17 сентября М. К. Первухин в белградской газете публикует «Почти не пародию» на автобиографию поэта:
«Сергей Есенин.
‹…› Я удивительно рано развился и жульничать стал в таком возрасте, в котором другие об этом еще и не помышляют. ‹…› Разумеется, я, уже в шесть лет поняв, что Бог — это идиотский буржуазный предрассудок, а религия — опиум для души, — богослужение пропускал. ‹…› Любимым моим занятием в детстве и отрочестве было — расквашивать носы и выдирать волосье у ребятишек, которые оказывались слабее меня. ‹…› Высшее образование получил в церковно-приходской школе. Там же возымел страсть к писательству: исписывал стены и заборы очень уж полюбившимися мне крепкими словами. Лих был в этом отношении. Признаться, и теперь не могу видеть равнодушно чистой стены или забора. ‹…›
Рецепт спасения России я узнал в 1905 году: стал убежденным социалистом. Мне было тогда уже десять лет. ‹…›» И т. д. в таком же духе.
В русской эмигрантской прессе столкнулись две точки зрения на Есенина, на его «поэтическое хулиганство». С одной стороны, П. Я. Рысс, З. Н. Гиппиус, М. К. Первухин и им подобные, поносившие поэта, с другой — А. Ветлугин, И. М. Василевский, М. О. Цетлин, А. В. Бахрах, Р. Б. Гуль, К. В. Мочульский, М. А. Осоргин и др., высоко ценившие Есенина, называвшие его, говоря словами А. Ветлугина, «общепризнанным первым поэтом современности». «Первый не первый, но несомненно знаменитый!
И столь же несомненно талантливый» (Цетлин М. — РЗЕ, 2, 22).
И. М. Василевский, приведя выдержки из автобиографии Есенина, так прокомментировал их: «Поэтический дар — это вовсе не есть что-то случайное, что можно найти на улице. И если дар у Есенина окажется подлинно-творческим, если к этому крестьянскому перейдет, как этого можно ожидать, великое и ответственное звание первого поэта России, ныне вакантное за смертью Блока, — то бесследно исчезнет вся эта шелуха кокетничанья мнимой близостью к хулиганам и ворам. Это — корь, болезнь роста, детская болезнь таланта. „Это к завтрему все пройдет“, и, быть может, очень скоро выросший поэт будет и сам жалеть о том озорном тоне, в каком выдержана его автобиография. Это озорство ничего не прибавляет, хочется надеяться, ничего не отнимает от его дарования.
Пусть растет и цветет дарование поэта. Пусть скорее исчезнет и рассеется ненужная шелуха. Тому, у кого есть подлинная оригинальность, не нужно дешевое и утомительное оригинальничанье» (Нак., 1922, 30 июля, № 94 — «Литературное приложение» № 11, с. 6).
Эти критики писали и о «хулиганстве» поэта: «Обычная и принятая характеристика Есенина: талантливый поэт и хулиган. ‹…› после Блока только его поэзия ощущалась как дар свыше, как то, за что можно простить не одно „хулиганство“» (Осоргин М. — РЗЕ, 2, 45–46). «Его „хулиганство“ — явление чисто наносное, носит он его сегодня, как приклеенный ярлык — из озорства, из жажды слыть оригинальным — завтра надоест, снимет — и мы не застрахованы, чтобы после этого не приклеил он на себя позу эстетства. Предоставленный самому себе, он бы прошел спокойной и некрикливой дорогой ‹…› ибо в поэзии он — Моцарт» (Бахрах А. — РЗЕ, 2, 30, 32–33).
С. 8…сын крестьянина. — В автобиографии «О себе» (1925) Есенин подчеркивал: «После, когда я ушел из деревни, мне долго пришлось разбираться в своем укладе.
В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном».
В 1910-е годы поэт причислял себя к «крестьянской купнице» и гордился этим (см. письмо Есенина А. Ширяевцу от 24 июня 1917 г.). В декабре 1918 г. Есенин писал в Союз московских писателей: «Хозяйство мое весьма маленькое (лошадь, две коровы, несколько мелких животных и т. д.). ‹…› Я, не эксплуатируя чужого труда, только этим и поддерживаю жизнь моей семьи».
Однако в 20-е годы он уже возражал, когда его называли «крестьянским» поэтом. С. М. Городецкий вспоминал в 1926 г.: «Он ‹Есенин› терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке ‹…› его талант не умещался в пределах песенки деревенского пастушка. Он уже тогда сознательно шел на то, чтобы быть первым российским поэтом» (Восп., 1, 184). Выступая 15 апреля 1924 г. в зале Самодеятельного театра, Есенин говорил: «Я не крестьянский поэт и не имажинист, я просто поэт» (Чернявский В. С. — «Новый мир», М., 1965, № 10, с. 200). См. также комментарий к автобиографии 1916 г. — с. 373 наст. кн.
