Андрей Вознесенский - Тьмать
Божидару Божилову
Серебряных несербских рыбинрубаем хищно.Наш пир тревожен. Сижу, не рыпаюсьв «Рыбарске хиже».
Ах, Божидар, антенна Божья,мы – самоеды.Мы оба тощи. Мы рыбы тоже.Нам тошно это.
На нас – тельняшки, меридианы —жгут, как верёвки.Фигуры наши – как Модильяни —для сковородки.
Кто по-немецки, кто по-румынски…Мы ж – ультразвуки.Кругом отважно чужие мыслии ультращуки.
Кто нас услышит? Поймёт? Ответит?Нас, рыб поющих?У времени изящны сетии толсты уши.
Нас любят жёны,в чулках узорных,они – русалки.Ах, сколько сетокв рыбачьих зонахмы прокусали!
В банкетах пресныхнас хвалят гости,мы нежно кротки.Но наши песнивонзятся костьюв чужие глотки!
1967ДРЕBНИЕ СТРОКИР. Щедрину
В воротничке я —как рассыльныйв кругу кривляк.Но по ночам я —пёс Россиио двух крылах.
С обрывком галстука на вые,и дыбом шерсть.И дыбом крылья огневые.Врагов не счесть…
А ты меня шерстишь и любишь,когда ж грустишь, —выплакиваешь мне, что людямне сообщишь.
В мурло уткнёшься меховоев репьях, в шипах…И слёзы общею звездоюв шерсти шипят.
И неминуемо минуемтвою бедув неименуемо немуюминуту ту.
А утром я свищу насильно,но мой язык —что слёзы слизывал России,чей светел лик.
1967НАПОИЛИНапоили.Первый раз ты так пьяна,на пари ли?Виновата ли весна?
Пахнет ночью из окнаи полынью.Пол – отвесный, как стена…Напоили.
Меж партнёров и мадамсинеглазобродит ангел вдрабадан,семиклашка.
Её мутит. Как ей быть?Хочет взрослою побыть.
Кто-то вытащит ей тазиз переднейи наяривает джазкак посредник:
«Всё на свете в первый раз,не сейчас —так через час,интересней в первый раз,чем в последний…»
Но чьи усталые глазастоят в углу,как образа?И не флиртуют, не манят —они отчаяньем кричат.
Что им мерещится в фигуркемежду танцующих фигур?
И, как помада на окурках,на смятых пальцахманикюр.
1967ТОСКАЗагляжусь ли на поезд с осенних откосов,забреду ли в вечернюю деревушку —будто душу высасывают насосом,будто тянет вытяжка или вьюшка,будто что-то случилось или случится —ниже горла высасывает ключицы.
Или ноет какая вина запущенная?Или женщину мучил – и вот наказанье?Сложишь песню – отпустит,а дальше – пуще.Показали дорогу, да путь заказали.Точно тайный горб на груди таскаю —тоска такая!
Я забыл, какие у тебя волосы,я забыл, какое твоё дыханье,подари мне прощенье,коли виновен,а простивши – опять одари виною…
1967СНЕГ B ОКТЯБРЕПадает по железус небом напополамснежное сожалениепо лесу и по нам.
В красные можжевелины —снежное сожаление,ветви отяжелелыесветлого сожаления!
Это сейчас растаетв наших речах с тобой,только потом настанеттвёрдой, как наст, тоской.
И, оседая, шевелится,будто снега из детств,свежее сожалениемилых твоих одежд.
Спи, моё день-рождение,яблоко закусав.Как мы теперь раздельнобудем в красных лесах?!
Ах, как звенит вслед летуброшенный твой снежок,будто велосипедныйкруглый литой звонок!
1967* * *Слоняюсь под Новосибирском,где на дорожке к пустырюприжата камушком записка:«Прохожий, я тебя люблю!»
Сентиментальность озорницы,над вами прыснувшей в углу?Иль просто надо объясниться?«Прохожий, я тебя люблю!»
Записка, я тебя люблю!Опушка – я тебя люблю!Зверюга – я тебя люблю!Разлука – я тебя люблю!
Детсад – как семь шаров воздушных,на шейках-ниточках держась.Куда вас унесёт и сдует?Не знаю, но страшусь за вас.
Как сердце жмёт, когда над осенью,хоть никогда не быть мне с ней,уносит лодкой восьмивёсельнойв затылок ниточку гусей!
Прощающим благодареньемпройдёт деревня на плаву.Что мне плакучая деревня?Деревня, я тебя люблю!
И, как ремень с латунной пряжкой,на бражном, как античный бог,на нежном мерине дремавшемприсох осиновый листок.
Коняга, я тебя люблю!Мне конюх молвит мирозданьем:«Поэт? Люблю. Пойдём – раздавим…»Он сам, как осень, во хмелю,
Над пнём склонилась паутина,в хрустальном зеркале хранятончайшим срезом волосинымвсе годовые кольца пня.
Будь с встречным чудом осторожней…Я встречным «здравствуй» говорю.Несёшь мне гибель, почтальонша?Прохожая, тебя люблю!
Прохожая моя планета!За сумасшедшие пути,проколотые, как билеты,поэты с дырочкой в груди.
И как цена боёв и риска,чек, ярлычочек на клею,к Земле приклеена записка:«Прохожий, я тебя люблю!»
1967BРЕМЯ НА РЕМОНТЕКак архангельша времённа часах над Воронцовскойбаба вывела: «Ремонт»,и спустилась за перцовкой.
Верьте тёте Моте —Время на ремонте.
Время на ремонте.Медлят сбросить кроныпросеки лимонныев сладостной дремоте.
Фильмы поджеймсбондили.В твисте и нервозностиженщины – вне возраста.Время на ремонте.
Снова клёши в моде.Новости тиражные —как позавчерашние.Так же тягомотны.
В Кимрах именины.Модницы в чулках,в самых смелых мини —только в чёлочках.
Мама на «Раймонде».Время на ремонте.
Реставрационщикпотрошит да Винчи.«Лермонтов» в ремонте.Гаечки там подвинчивают.
«Я полагаю, что пара вертолётовзначительно изменила бы ход Аустерлицкого сражения.Полагаю также, что наступил моментпроизвестидевальвацию минуты.Одна старая мин. равняется 1,4 новой. Тогда,соответственно, количество часов в суткахувеличится, возрастёт производительностьтруда, а в оставшееся время мы сможем петь…»
Время остановилось.Время 00 – как надпись на дверях.Прекрасное мгновенье,не слишком ли тыподзатянулось?
Которые всё едят и едят,вся жизнь которых – как затянувшийсяобеденный перерыв,которые едят в счёт 1995 года,вам говорю я:«Вы временны».Конторские и конвейерные,чья жизнь – изнурительныйпроизводственный ритм,вам говорю я:«Временно это».Которая шьёт-шьёт, а нитка всё не кончается,которые замерли в 30 м от финишасо скоростью 270 км/никогда,вам говорю я:«Увы, и вы временны…»
«До – До – До – До – До – До – До – До» —
он уже продолбил клавишу,так что клавиша стала похожа на домино«пусто-один» —
Прекрасное мгновенье,не слишком ли ты подзатянулось?
Помогите Времясдвинуть с мёртвой точки.Гайки, Канты, лемехи,все – второисточники.
На семи рубинахциферблат Истории —на живых, любимых,ломкие которые.
Может, рядом, около,у подружки ветренойчто-то больно ёкнуло,а на ней всё вертится.
Обнажайте заживоу себя предсердие,дайте пересаживать.В этом и бессмертие.
Ты прощай мой щебет,сжавшийся заложник,неизвестность щемит —вдруг и ты заглохнешь?
Неизвестность вечная —вдруг не разожмётся?Если человечное —значит, приживётся.
И колёса мощныевремя навернёт.Временных ремонтщиковвышвырнет в ремонт!
1967* * *Сколько свинцового яда влито,сколько чугунных лжей…Моё лицо никак не выжметштангуушей…
1968ЯЛТИНСКАЯ КРИМИНАЛИСТИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯСашка Марков, ты – король лаборатории.Шишка сыска, стихотворец и дитя.Пред тобою все оторвы припортовыеобожающе снижают скоростя.
Кабинет криминалистики – как перечень.Сашка Марков, будь Вергилием, веди!Обвиняемые или потерпевшие,стонут вещи с отпечатками беды.
Чья вина позапекалась на напильнике?Группа крови. Заспиртованный урод.Заявление: «Раскаявшись, насильникана поруки потерпевшая берёт».
И, глядя на эту космографию,точно дети нос приплюснувши во мрак,под стеклом стола четыре фотографии —ах, Марина, Маяковский, Пастернак…
Ах, поэты, с беззаветностью отдавшиесяситуациям, эпохам, временам, —обвиняемые или пострадавшие,с беспощадностью прощающие нам!
Экспертиза, называемая славою,в наше время для познанья нет преград.Знают правые, что левые творят,но не ведают, где левые, где правые…
И, глядя в меня глазами потеплевшими,инстинктивно проклинаемое мной,обвиняемое или потерпевшее,воет Время над моею головой!
Победители, прикованные к пленным.Невменяемой эпохи лабиринт.Просветление на грани преступления.Боже правый, Саша Марков, разберись…
1968РОЩАНе трожь человека, деревце,костра в нём не разводи.И так в нём такое делается —боже не приведи!
Не бей человека, птица,ещё не открыт отстрел,Круги твои —ниже,тише.Неведомое – острей.
Неопытен друг двуногий.Вы, белка и колонок,снимите силки с дороги,чтоб душу не наколол.
Не браконьерствуй, прошлое.Он в этом не виноват.Не надо, вольная рощица,к домам его ревновать.
Такая стоишь тенистая,с начёсами до бровей, —травили его, освистывали,ты-то хоть не убей!
Отдай ему в воскресениевсе ягоды и грибы,пожалуй ему спасение,спасением погуби.
1968НЬЮ-ЙОРКСКИЕ ЗНАЧКИБлещут бляхи, бляхи, бляхи,возглашая матом благим:«Люди – предки обезьян»,«Губернатор – лесбиян»,«Непечатное – в печать!»,«Запретите запрещать!»
«Бог живёт на улице Пастера, 18. Вход со двора».
Обожаю Гринич Вилиджв саркастических значках.Это кто мохнатый вылез,как мошна в ночных очках?
Это Ален, Ален, Ален!Над смертельным карнавалом,Ален, выскочи в исподнем!Бог – ирония сегодня.Как библейский афоризмгениальное: «Вались!».
Хулиганы? Хулиганы.Лучше сунуть пальцы в рот,чем закиснуть куликамибуржуазовых болот!
Бляхи по местам филейным,коллективным Вифлеемомв мыле давят трепака —«мини» около пупка.
Это Селма, Селма, Селмаагитирующей шельмойподмигнула и – во двор:«Мэйк лав, нот уор!»
Бог – ирония сегодня.Блещут бляхи над зевотой.Тем страшнее, чем смешней,и для пули – как мишень!
«Бог переехал на проспект Мира, 43. 2 звонка».
И над хиппи, над потопомироническим циклопомблещет Время, как значком,округлившимся зрачком!
Ах, Время,сумею ли я прочитать, что написанов твоих очах,мчащихся на меня,увеличиваясь, как фары?Успею ли оценить твою хохму?…Ах, осень в осиновых кружочках…
Ах, восемьподброшенных тарелочек жонглёра,мгновенно замерших в воздухе,будто жирафа убежала,а пятна от неёостались…
Удаляется жирафав бляхах, будто мухомор,на спине у ней шарахнуто:«Мэйк лав, нот уор»!
1968ИЮНЬ-68Лебеди, лебеди, лебеди…К северу. К северу. К северу!..Кеннеди… Кеннеди… Кеннеди…Срезали…
Может, в чужой политикене понимаю что-то?Но понимаю залитыекровью беспомощной щёки!
Баловень телепубликив траурных лимузинах…Пулями, пулями, пулямибешеные полемизируют!..
Помню, качал рассеянноцелой ещё головою,смахивал на Есенинападающей копною.
Как у того, играла,льнула луна на брови…Думали – для рекламы,а обернулось – кровью.
Незащищённость вызовалидеров и артистов,прямо из телевизоровпадающих на выстрел!
Ах, как тоскуют корни,отнятые от сада,яблоней на балконена этаже тридцатом!..
Яблони, яблони, яблони —к дьяволу!..Яблони небоскрёбов —разве что для надгробьев.
* * *Суздальская Богоматерь,сияющая на белой стене,как кинокассиршав полукруглом овале окошечка!
Дай мнебилет,куда не допускаютпосле шестнадцати…
1968ДЕКАБРЬСКИЕ ПАСТБИЩАМ. Сарьяну
