Генрих Гейне - Романсеро
Но эти красные туфли, поверь,
Поставлю я на твоем гробу,
И когда затрубит архангел в трубу,
В день воскресения, белая мышь,
Ты из могилы выползи лишь,-
Как все другие в этот день,-
И сразу красные туфли надень".
МОРАЛЬ
Белые мышки,--мой совет:
Пусть не прельщает вас суетный свет,
И лучше пускай будут босы ножки,
Чем спрашивать красные туфли у кошки.
ВАВИЛОНСКИЕ ЗАБОТЫ
Да, смерть зовет... Но я, признаться,
В лесу хочу с тобой расстаться,
В той дикой чаще, где средь хвои
Блуждают волки, глухо воя,
И мерзко хрюкает жена
Владыки леса -- кабана.
Да, смерть зовет... Но в час кончины
Хочу, чтоб посреди пучины,
Любовь моя, мое дитя,
Осталась ты... Пусть вихрь, свистя,
Взбивает волны, в бездне тонет,
Со дна морских чудовищ гонит
И алчно жертву рвут на части
Акул и крокодилов пасти.
Матильда! О мой друг прекрасный!
Поверь мне, что не так опасны
Ни дикий лес, ни шальной прибой,
Как город, где нынче живем мы с тобой.
Куда страшнее, чем волки, и совы,
И всякие твари со дна морского,
Те бестии, что не в лесах, а тут -
В блестящей столице, в Париже, живут.
Сей пьющий, поющий, танцующий край
Для ангелов -- ад и для дьяволов -- ран.
Тебя ли оставить мне в этом аду?!
Нет, я рехнусь, я с ума сойду!
С жужжаньем насмешливым надо мной
Черных мух закружился рой,
Иная на лоб или на нос садится.
У многих из них -- человечьи лица,
И хоботок над губой подвешен,
Как в Индостане, у бога Ганеши.
В мозгу моем слышится грохот и стук.
Мне кажется -- там забивают сундук.
И прежде, чем землю покину я сам,
Мой разум пускается в путь к небесам.
НЕВОЛЬНИЧИЙ КОРАБЛЬ
Сам суперкарго мингер ван Кук
Сидит погруженный в заботы.
Он калькулирует груз корабля
И проверяет расчеты.
"И гумми хорош, и перец хорош,-
Всех бочек больше трех сотен.
И золото есть, и кость хороша,
И черный товар добротен.
Шестьсот чернокожих задаром я взял
На берегу Сенегала.
У них сухожилья -- как толстый канат,
А мышцы -- тверже металла.
В уплату пошло дрянное вино,
Стеклярус да сверток сатина.
Тут виды -- процентов на восемьсот,
Хотя б умерла половина.
Да, если триста штук доживет
До гавани Рио-Жанейро,
По сотне дукатов за каждого мне
Заплатит Гонсалес Перейро".
Так предается мингер ван Кук
Мечтам, но в эту минуту
Заходит к нему корабельный хирург
Герр ван дер Смиссен в каюту.
Он сух, как палка; малиновый нос,
И три бородавки под глазом.
"Ну, эскулап мой! -- кричит ван Кук,-
Не скучно ль моим черномазым?"
Доктор, отвесив поклон, говорит:
"Не скрою печальных известий.
Прошедшей ночью весьма возросла
Смертность среди этих бестий.
На круг умирало их по двое в день,
А нынче семеро пали -
Четыре женщины, трое мужчин.
Убыток проставлен в журнале.
Я трупы, конечно, осмотру подверг.
Ведь с этими шельмами горе:
Прикинется мертвым, да так и лежит,
С расчетом, что вышвырнут в море.
Я цепи со всех покойников снял
И утром, поближе к восходу,
Велел, как мною заведено,
Дохлятину выкинуть в воду.
На них налетели, как мухи на мед,
Акулы -- целая масса;
Я каждый день их снабжаю пайком
Из негритянского мяса.
С тех пор как бухту покинули мы,
Они плывут подле борта.
Для этих каналий вонючий труп
Вкуснее всякого торта.
Занятно глядеть, с какой быстротой
Они учиняют расправу:
Та в ногу вцепится, та в башку,
А этой лохмотья по нраву.
Нажравшись, они подплывают опять
И пялят в лицо мне глазищи,
Как будто хотят изъявить свой восторг
По поводу лакомой пищи".
Но тут ван Кук со вздохом сказал:
"Какие ж вы приняли меры?
Как нам убыток предотвратить
Иль снизить его размеры?"
И доктор ответил: "Свою беду
Накликали черные сами:
От их дыханья в трюме смердит
Хуже, чем в свалочной яме.
Но часть, безусловно, подохла с тоски,-
Им нужен какой-нибудь роздых.
От скуки безделья лучший рецепт -
Музыка, танцы и воздух".
Ван Кук вскричал: "Дорогой эскулап!
Совет ваш стоит червонца.
В вас Аристотель воскрес, педагог
Великого македонца!
Клянусь, даже первый в Дельфте мудрец,
Сам президент комитета
По улучшенью тюльпанов -- и тот
Не дал бы такого совета!
Музыку! Музыку! Люди, наверх!
Ведите черных на шканцы,
И пусть веселятся под розгами те,
Кому неугодны танцы!"
II
В бездонной лазури мильоны звезд
Горят над простором безбрежным;
Глазам красавиц подобны они,
Загадочным, грустным и нежным.
Они, любуясь, глядят в океан,
Где, света подводного полны,
Фосфоресцируя в розовой мгле,
Шумят сладострастные волны.
На судне свернуты паруса,
Оно лежит без оснастки,
Но палуба залита светом свечей,-
Там пенье, музыка, пляски.
На скрипке пиликает рулевой,
Доктор на флейте играет,
Юнга неистово бьет в барабан,
Кок на трубе завывает.
Сто негров, танцуя, беснуются там,-
От грохота, звона и пляса
Им душно, им жарко, и цепи, звеня,
Впиваются в черное мясо.
От бешеной пляски судно гудит,
И, с темным от похоти взором,
Иная из черных красоток, дрожа,
Сплетается с голым партнером.
Надсмотрщик -- maitre de plaisirs 1,
Он хлещет каждое тело,
Чтоб не ленились танцоры плясать
И не стояли без дела.
И дй-дель-дум-дей и шнед-дере-денг!
На грохот, на гром барабана
Чудовища вод, пробуждаясь от сна,
Плывут из глубин океана.
----------------------
1 Распорядитель танцев (фр.).
Спросонья акулы тянутся вверх,
Ворочая туши лениво,
И одурело таращат глаза
На небывалое диво.
И видят, что завтрака час не настал,
И, чавкая сонно губами,
Протяжно зевают, -- их пасть, как пила,
Усажена густо зубами.
И шнед-дере-денг и дй-дель-дум-дей,-
Все громче и яростней звуки!
Акулы кусают себя за хвост
От нетерпенья и скуки.
От музыки их, вероятно, тошнит,
От этого гама и звона.
"Не любящим музыки тварям не верь!"
Сказал поэт Альбиона.
И дй-дель-дум-дей и шнед-дере-денг,-
Все громче и яростней звуки!
Стоит у мачты мингер ван Кук,
Скрестив молитвенно руки.
"О господи, ради Христа пощади
Жизнь этих грешников черных!
Не гневайся, боже, на них, ведь
они
Глупей скотов безнадзорных.
Помилуй их ради Христа, за нас
Испившего чашу позора!
Ведь если их выживет меньше трехсот,
Погибла моя контора!"
АФРОНТЕНБУРГ
Прошли года! Но замок тот
Еще до сей поры мне снится.
Я вижу башню пред собой,
Я вижу слуг дрожащих лица,
И ржавый флюгер, в вышине
Скрипевший злобно и визгливо;
Едва заслышав этот скрип,
Мы все смолкали боязливо.
И долго после мы за ним
Следили, рта раскрыть не смея:
За каждый звук могло влететь
От старого брюзги Борея.
Кто был умней -- совсем замолк.
Там никогда не знали смеха.
Там и невинные слова
Коварно искажало эхо.
В саду у замка старый сфинкс
Дремал на мраморе фонтана,
И мрамор вечно был сухим,
Хоть слезы лил он непрестанно.
Проклятый сад! Там нет скалы,
Там нет заброшенной аллеи,
Где я не пролил горьких слез,
Где сердце не терзали змеи.
Там не нашлось бы уголка,
Где скрыться мог я от бесчестий,
Где не был уязвлен одной
Из грубых или тонких бестий.
Лягушка, подглядев за мной,
Донос строчила жабе серой,
А та, набравши сплетен, шла
Шептаться с тетушкой виперой.
А тетка с крысой -- две кумы,
И, спевшись, обе шельмы вскоре
Спешили в замок -- всей родне
Трезвонить о моем позоре.
Рождались розы там весной,
Но не могли дожить до лета,-
Их отравлял незримый яд,
И розы гибли до рассвета.
И бедный соловей зачах,-
Безгрешный обитатель сада,
Он розам пел свою любовь
И умер от того же яда.
Ужасный сад! Казалось, он
Отягощен проклятьем бога.
Там сердце среди бела дня
Томила темная тревога.
Там все глумилось надо мной,
Там призрак мне грозил зеленый.
Порой мне чудились в кустах
Мольбы, и жалобы, и стоны.
В конце аллеи был обрыв,
Где, разыгравшись на просторе,
В часы прилива, в глубине
Шумело Северное море.
Я уходил туда мечтать.
Там были безграничны дали.
Тоска, отчаянье и гнев
Во мне, как море, клокотали.
Отчаянье, тоска и гнев,
Как волны, шли бессильной сменой,
Как эти волны, что утес
Дробил, взметая жалкой пеной.
За вольным бегом парусов
Следил я жадными глазами.
Но замок проклятый меня
Держал железными тисками.
8
К ЛАЗАРЮ
Брось свои иносказанья
