Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

54. ПРЕДЧУВСТВИЕ

(Сонет)

Печальна жизнь промчалась с быстротою;Чуть памятна мне дней моих весна;От ранних лет она помраченаСтраданием, бедами и тоскою.

И я не знал душевного покою,И мне любовь в отраду не дана;Надежды нет — и только смерть однаЯвляется мне светлою звездою!

Я чувствую: она ко мне близка;Я чувствую души изнеможенье;Усталого манит отдохновенье.

Незримая простерта мне рука —И с радостью сливается тоска,И с верою — Твое изображенье!

55. СОНЕТ

А. А. Б-ВОЙ

(При посылке моих сонетов)

Где в зелени лимон благоухает,Где виноград златые кисти вьет,Тенистый лавр в величии цвететИ ветвь свою с оливою сплетает;

Где древнее искусство обитаетИ каждый шаг есть знаменитый след,Где резвый сын Поэзии — СонетКрасу, любовь и радость воспевает, —

Сия страна — предмет моей мечты!Тебе ж знаком сей край очарованья:В нем детских лет живут воспоминанья![68]

И как друзей, с улыбкой примешь тыУсердием начертанны листы,Полуденным поэтам подражанья!

С. Д. НЕЧАЕВ

Степан Дмитриевич Нечаев (1792–1860), сын рязанского уездного предводителя дворянства, получил домашнее образование и, сдав экзамены за Московский университет, поступил в 1811 году актуариусом в коллегию иностранных дел. В 1811–1812 годы он служит переводчиком при канцелярии рижского военного губернатора. В 1817–1823 годах Нечаев — директор училищ Тульской губернии. Уже в середине 1810-х годов он усиленно интересуется проблемами истории и литературы. В 1816 году он член-соревнователь (с 1823 года — действительный член) Общества истории и древностей российских при Московском университете; в 1820 году становится членом университетского Общества любителей российской словесности. Во вступительной речи «О выборе предметов в изящных искусствах» он отдает «высокому» искусству решительное предпочтение перед «прелестным», видя в нравственной пользе основной критерий ценности искусства и настаивая на выборе для поэзии преимущественно национальных или религиозных тем[69]. Эти идеи в известной мере составили литературную основу сближения его с кругом декабристских литераторов. Поэтическая деятельность Нечаева в эти годы крайне интенсивна; он печатается в «Русском вестнике» (1816–1817), «Благонамеренном» (1820, 1823), «Сыне отечества» (1821), но больше в «Вестнике Европы» (1816–1826), «Трудах Общества любителей российской словесности при Московском университете» (1818–1824) и «Дамском журнале» (1823–1825). Его литературную среду составляют московские карамзинисты с сильными «архаическими» симпатиями (М. Н. Макаров, Н. Д. Иванчин-Писарев, М. А. Дмитриев); сам он тяготеет к поэзии конца XVIII века, где своеобразно переплелись черты позднеклассической и сентиментальной поэтики. Культ чувствительности, сентиментального «дружества», уединения сочетается у Нечаева с обращением к гедонистической лирике, галантным «стихам на случай» — и, с другой стороны, к дидактическому посланию аллегорического характера и даже оде. Нечаеву не чужда и религиозная резиньяция; однако он осуждает деспотизм, крепостное право, сословные привилегии («Мысли и замечания», 1819–1824). По-видимому, уже в 1818 году он становится членом Союза Благоденствия[70]. Декабристские настроения окрашивают и его педагогические и исторические занятия. Он сближается с А. Бестужевым, Рылеевым и Кюхельбекером, привлекает московских литераторов к участию в «Полярной звезде», сообщает о прохождении в цензуре «Войнаровского» Рылеева и т. д.[71] Нечаев общается с А. Тургеневым, Вяземским, Баратынским, Грибоедовым, Полевым, печатается в «Московском телеграфе» (1825–1826). Вместе с тем он не порывает и с «классиками», в 1824 году с И. М. Снегиревым, М. Т. Каченовским и И. И. Давыдовым разбирает «Пушкина „Кинжал“ и романтиков и слепое им удивление, плод невежества» и даже упрекает новейших писателей, в отходе от классической поэтики[72].

В сентябре 1826 года Нечаев командируется для расследования раскола в Пермскую губернию, откуда привозит обширный этнографический и фольклорный материал. Во время поездки он встречается со ссыльным М. И. Пущиным и восстанавливает связи с одним из основателей Союза Благоденствия Ал. Н. Муравьевым, с которым продолжает общение и переписку по религиозным и церковно-административным вопросам[73]; в 1832 году он даже был вынужден давать письменные показания по обвинению в «непередаче начальству известия о заговоре в Ирбите» в 1826 году[74]. 13 июня 1827 года Нечаева причисляют к собственной его императорского величества канцелярии, и он переезжает в Петербург. В 1828 году он женится на С. С. Мальцевой, свойственнице Карамзиных и родственнице обер-прокурора Синода П. С. Мещерского. Он возобновляет отношения с петербургскими литературными кругами; эпизодически общается с Пушкиным. При содействии родных жены он получил должность обер-прокурора Синода (1833–1836); здесь он проявил себя как ревностный и придирчивый чиновник. Литературная деятельность Нечаева в это время почти полностью прекращается, но продолжается его успешное продвижение по службе. Он становится тайным советником и сенатором. Вторую половину жизни он живет в Москве, барином-хлебосолом, лишь изредка позволяя себе приветствовать своих литературных друзей посланиями в духе «домашней литературы»[75].

56. РОСТОВСКИЙ МОНАСТЫРЬ

Обитель мирная отшельников святых,Где огнь людских страстей без пищи угасает,О пристань, где валы не страшны бурь мирских!Спокойствие твое мой скорбный дух пленяет!Какой отрадою в стенах твоих дышу,Когда, таинственной тоскою привлеченный,Наскучив суетой, под кров уединенный             К тебе с надеждою спешу!

Как Неро[76] тихое, твой освященный прахС благоговением покорным лобызая,Являет храмов блеск на зеркальных водахИ струй изглаженных равнина голубаяТвоим венчается сияньем и красой,—Так сердце, возлюбив молитву и смиренье,Заемлет от тебя небес благословенье             И твой незыблемый покой.

Здесь, веры рубежом от мира отделен,Пришлец из горестной юдоли заблужденийЯснее наконец поносный узрит пленПорочных замыслов, минутных наслаждений,И чистых слез ценой найдет забвенный следК отчизне радостной, спасительной свободы;Отвергнув пленные дары земной природы,             Он встретит новой жизни свет.

Так, каждый здесь предмет и слуху и очамЕсть возрождения немолчный возвеститель:Благоуханием святыни полный храм,Мертвец, неверия нетленный низложитель,Сей лик от благ земных отрекшихся мужей,Сей старец, десять люстр гробнице приседящий…[77]Всё — поучения, до сердца доходящи!             Всё — укоризны для страстей!

И горе нам, когда с холодною душойНад миром, над собой победу созерцаем,И раку праведных лишь устною мольбой,Лишь тленной жертвою бесплодно почитаем,Когда, бесчувственны к примерам их благим,Не слышим из гробов гремящего воззванья,Но, тайные враги креста и покаянья,             Обеты тщетные творим…

Обитель мирная отшельников святых!Пребудь мне в жизни сей врачебницей надежной,Училищем добра, щитом от зол мирских;Когда ж настанет час для смертных неизбежный,Остатки бренные сокрой в своих стенах,Дай и по смерти мне приют успокоенья,И миром сладостным надгробного моленья             Мой осени забвенный прах!

57. К Г. А. Р..К

(Послано с Кавказских вод)

В аулах Кабарды безлесной,Среди вертепов и пустынь,Где кроет свой приют безвестныйСвободы непокорный сын,С толпой гостей многострадальнойТвои друзья московичиСменяли нектар свой вокальныйНа кислосерные ключи:Один, как труженик, потеет,Другому зябнуть суждено,А третий поглядеть не смеетНа запрещенное вино.Таков удел наш незабавный.А ты, изменник! ты теперьСвободой дышишь своенравнойИ смело отворяешь дверьВ чертог Европы просвещенной,—Будь счастлив на благом пути!Но если молвить откровенно,Желал бы лучше я найтиТебя в Москве гостеприимной,С тобой Кавказ перекорить,И жертвою от трубок дымнойЗаздравное клико почтить.

58. К Я<КУБОВИЧ>У («Кавказских рыцарей краса…»)