Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Поэты эпохи Возрождения. Том 1

Жоашен Дю Белле. Гравюра XVI в.

Сонет

Я больше не кляну тот сумасбродный пыл,Что вынудил меня растратить вхолостуюДни юности моей – ту пору золотую,От коей на земле плодов я не вкусил.

Я больше не ропщу, что столько лет и силВ трудах неистовых испепелил впустую,Зато я не дрожал, встречая бурю злуюИ у судьбы своей подачек не просил.

Стихи, что смолоду бывали наважденьем,Мне будут в старости опорой и спасеньем,Так был копьем Телеф повержен и спасен,

Так ранит и целит искусство Аполлона,Так, говорят врачи, от яда скорпионаПротивоядие – сушеный скорпион.

Пьер Ронсар

(1524–1585)

Великий французский поэт Возрождения. Родился в дворянской семье, был назначен пажом к наследнику престола, успешно ему служил, путешествовал за границей, но начавшая развиваться болезнь (глухота) заставила его оставить придворную карьеру и постричься в священники. Основатель (вместе с Дю Белле и другими) Плеяды – сообщничества поэтов, поставившего себе целью обновление и возвышение французской поэзии на пути подражания древним. Автор «Од» (первая книга поэта, 1550), «Гимнов», «Поэм» и трех замечательных циклов любовных сонетов, в которых он воспел соответственно Кассандру, Марию и Елену.

Пьер Ронсар. Гравюра XVI в.

Из сонетов Елене

Мадам, вчера в саду меня вы уверяли,Что вас не трогает напыщенный куплет,Что холодны стихи, в которых боли нет,Отчаянной мольбы и горестной печали;

Что на досуге вы обычно выбиралиМой самый жалостный, трагический сонет,Поскольку стон любви и страсти жгучий бредВаш дух возвышенный всегда живей питали.

Не речь, а западня! Она меня манитИскать сочувствия, забвения обид,Надежду оплатив ценою непомерной, –

Чтоб над моей строкой лукавый глаз пустилФальшивую слезу. Так плачет крокодилПред тем, как жизнь отнять у жертвы легковерной.

«Быть может, что иной читатель удивится…»

Быть может, что иной читатель удивитсяПредмету этих строк, подумав свысока,Что воспевать любовь – не дело старика.Увы, и под золой живет огня крупица.

Зеленый сук в печи не сразу разгорится,Зато надежен жар сухого чурбака.Луне всегда к лицу седые облака,И юная заря Тифона не стыдится.

Пусть к добродетели склоняет нас Платон –Фальшивой мудростью меня не проведете.О нет, я – не Икар, не дерзкий Фаэтон,

Я не стремлюсь в зенит, забыв о смертной плоти;Но и снегами лет ничуть не охлажден,Пылаю и тону по собственной охоте.

«Комар, свирепый гном, крылатый кровосос…»

Комар, свирепый гном, крылатый кровососС писклявым голоском и с мордою слоновьей,Прошу, не уязвляй ту, что язвит любовью, –Пусть дремлет Госпожа во власти сладких грез.

Но если алчешь ты добычи, словно пес,Стремясь насытиться ее бесценной кровью,Вот кровь моя взамен, кусайся на здоровье,Я эту боль снесу – я горше муки снес.

А впрочем, нет, Комар, лети к моей тиранкеИ каплю мне достань из незаметной ранки –Попробовать на вкус, что у нее в крови.

Ах, если бы я мог сам под покровом ночиВлететь к ней комаром и впиться прямо в очи,Чтобы не смела впредь не замечать любви!

«Оставь меня, Амур, дай малость передышки…»

Оставь меня, Амур, дай малость передышки;Поверь, желанья нет опять идти в твой класс,Где разум я сгубил и силы порастряс,Где муки адовы узнал не понаслышке

Напрасно доверял я лживому мальчишке,Который жизни цвет тайком крадет у нас,То ласкою маня, то нежным блеском глаз,С истерзанной душой играя в кошки-мышки.

Его питает кровь горячих юных жил,Безделье пестует и сумасшедший пылНескромных снов любви. Все это мне знакомо;

Я пленником бывал Кассандры и Мари,Теперь другая страсть мне говорит: «Гори!»И вспыхиваю я, как старая солома.

«Ступай, мое письмо, послушливый ходатай…»

Ступай, мое письмо, послушливый ходатай,Толмач моих страстей, гонец моих невзгод;Вложи в слова тоску, что душу мне гнетет,И сургучом любви надежно запечатай.

Явись пред госпожой и, зоркий соглядатай,Заметь: небрежно ли прекрасный взор скользнетПо горестным строкам – или она вздохнет –Иль жалость выкажет улыбкой виноватой.

Исполни долг посла и все поведай ей,Чего я не могу поведать столько дней,Когда, от робости бледнея несуразной,

Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной.Все, все ей расскажи! Ты в немоте своейКрасноречивее, чем лепет мой бессвязный.

«Английский петрарка», или Гнездо Феникса (О Филипе Сидни)

Погиб наш Сципион, наш Ганнибал,Петрарка наших дней и Цицерон,Кому мой стих лишь причинит урон, –Ведь он достоин Ангельских похвал.

Период правления Эдуарда VII и Марии Католички, а также первые десять-пятнадцать лет царствования великой Елизаветы, были «тощими годами» для английской литературы, не ознаменовавшимися появлением ярких имен. Недаром автор предисловия к знаменитой антологии лирики 1557 года, так называемому «Сборнику Тоттела», впервые представляя широкой публике стихи Томаса Уайетта и графа Сарри, писал:

Ежели, паче чаяния, не всем придется по нраву утонченный стиль, непривычный для закосневших в дикости ушей, я обращаюсь за поддержкой к людям образованным – да защитят они своих ученых собратьев, авторов сей книги. А невежд я призываю умерить чтением оных стихов свое невежество и смягчить свинскую грубость, понуждающую их недовольно хрюкать от запаха сладкого майорана[16].

Действительно, после смерти графа Сарри настала довольно продолжительная пауза, в течение которой читатели и поэты переваривали преподанные им уроки неведомого доселе ренессансного изящества. Талант Джорджа Гаскойна обозначил канун нового рассвета. Но открыть заключительную, самую блестящую страницу английского Возрождения довелось лишь Филипу Сидни (1554–1586), которого современники справедливо назвали «английским Петраркой».

По своему рождению Сидни принадлежал к высшей знати королевства. Его отец был наместником Ирландии, мать – дочерью герцога Нортумберлендского. Проучившись несколько лет в Оксфордском университете (и покинув его по случаю разразившейся в городе чумы), он получает разрешение отправиться путешествовать на континент «ради получения навыка в иностранных языках». В Париже, живя под опекой английского посольства, он знакомится с высшей французской знатью и покоряет всех своими знаниями и талантами. Карл IX награждает его титулом барона; Генрих Наваррский обходится с ним как с равным. 18 августа 1572 года Сидни присутствует на его свадьбе с Маргаритой («королевой Марго») в соборе Нотр-Дам, а еще через пять дней становится свидетелем жутких событий Варфоломеевской ночи, когда многие его друзья-гугеноты были злодейски умерщвлены, – и воспоминания о этой резне остались с ним на всю жизнь.

Сэр Филип Сидни. Неизвестный художник, 1576 г.

Из Парижа Сидни направился в Германию, где изучал вопросы религии и обсуждал возможность создания Протестантской лиги. Летом 1573 года он посетил двор императора Максимилиана в Вене, где (как он потом вспоминает в трактате «Защита поэзии») совершенствовался в искусстве верховой езды. Это почиталось весьма важным рыцарским качеством и в будущем пригодилось Сидни на рыцарских турнирах в Лондоне, где он считался одним из лучших бойцов. Королева Елизавета очень любила эти турниры, самый главный из которых проводился ежегодно в день ее коронации и обставлялся как роскошный, красочный спектакль.

Затем Сидни побывал в Италии, продолжив там свои занятия наукой и литературой, по несколько месяцев провел в Падуе, Генуе и Венеции, где позировал для Тинторетто и Веронезе. Кроме того, он посетил Польшу, Венгрию и Прагу.

В 1575 году Сидни вернулся на родину и сразу сделался всеобщим любимцем. Наверное, уже тогда начала складываться легенда о Филипе Сидни, завершенная и канонизированная уже после его безвременной гибели.

Политик, рыцарь, воин и мудрец,Надежда и опора государства,Зерцало моды и лекало вкуса,Во всем для всех закон и образец[17] –

эти слова, сказанные Офелией о Гамлете, как нельзя более отражают образ того, кого считали лучшим украшением английского двора. Королева отличала Сидни и знала ему цену. Монаршей благосклонности не помешало даже то, что он – единственный среди придворных – открыто выступил против ее помолвки с герцогом Анжуйским, приняв за чистую монету искусно сочиненную и разыгранную Елизаветой политическую комедию. За эту неслыханную дерзость Сидни мог крепко поплатиться (некому Джону Стаббсу, простолюдину, за похожий совет отрубили руку), но был всего лишь временно отставлен от двора и удалился в поместье Уилтон, где в общении со своей любимой сестрой Мэри Сидни задумал и написал пасторально-куртуазный роман в прозе и в стихах «Аркадия».