Лариса Рубальская - Случайный роман (сборник)
Это время – как раз первый главный виток на винтовой лестнице моей жизни. До этого я болталась на ее первой ступеньке, мечтая хоть немного постоять на второй и не мечтая о третьей.
Спросите – а почему именно на винтовой? А потому, что когда на обычной, то видно – где начало, где конец и какой она вообще высоты. А винтовая уходит куда-то ввысь, и не знаешь, где же она кончает витки и возможно ли вообще туда подняться, на эту неведомую высоту, и не закружится ли голова, пока дотопаешь до самого верха.
На первой ступеньке что хорошо – падать некуда, а если и придется упасть – не больно. На этой ступеньке дни похожи один на другой, и зарплата такая маленькая, что колготки не купить – как потеплее становится, нарисуешь чернильным карандашом на голой ноге узорный рисунок и шов посередине, и пожалуйста – не ноги, а красота.
Зимой труднее. А тут вдруг в моду входят цветные чулки. И надо, очень надо так выглядеть, чтоб заглядывались юноши. И тогда воображение подсказывает зайти в спортивный магазин и купить цветные гетры. Они же без пятки, без носка и короткие, поэтому стоят намного дешевле настоящих цветных чулок. Ничего, что наверху белая полоса – юбку подлиннее, и незаметно.
И вот я, красавица-красавицей, в красных чулках, на зависть всем, вхожу в кафе-мороженое с подругой и как раз упираюсь взглядом в симпатичного блондина, именно такого, какие мне нравятся, а он упирается синими глазами в мои красные чулочки. Я делаю вид, что слушаю подругу, а про себя уже репетирую, что ему отвечу, когда подойдет, соглашусь ли, чтоб он меня проводил. Скажу ли, что меня зовут Лариса, или придумаю какое-нибудь более звучное имя – например, Тереза или Ванда. Красивое имя, красивые чулки, и блондин в плену навсегда.
Он с приятелем съел свое мороженое, и смотрю, он идет в мою сторону, замираю. Подходит, говорит: «Девушка, здравствуйте. Скажите, а за какую команду вы играете в футбол?»
Эх, полоски на гетрах все-таки выдали меня! Пока я покраснела, пока потом побледнела, блондин исчез навсегда. Как их много навсегда исчезло из моей затянувшейся молодости!
Как я хотела выйти замуж, как старалась каждый раз, как только появлялся объект любви. И ухаживала за ним, и билеты в кино сама покупала, и даже с цветами на свидания приходила, чтоб ему не надо было на меня тратиться.
Сейчас я представляю себе, как все эти мои мучители по телевизору меня видят и думают, если вообще помнят: ой, ну надо же, ведь это могла быть моя жена! Дурак я, дурак!
Поздно, дурачки! Надо было раньше думать.
Это я все к тому рассказываю, что стою я на первой неопасной ступеньке моей винтовой лестницы, задрав голову, смотрю туда, где звезды, и начинаю отсчет ступенек вверх.
И вот уже объявление в газете о наборе на курсы японского языка. Мама говорит, что у меня мозги чудные и у меня получится. И я пошла. И получилось. И затянулось все это на 25 лет моей трудовой биографии.
На курсах я прожила три счастливых года – и преподавательница, заразившая любовью к языку, и веселая группа.
Я запоминала быстрее всех. И говорила быстрее всех. Они все корпели, запоминая количество палочек в иероглифах. А я так ни одного иероглифа не запомнила – вместо доски смотрела на симпатичного и делающего вид, что холостой, сокурсника. Глаза, одним словом, были заняты, а уши свободны. Вот уши-то и оказались моим самым жизненно важным органом – взяли да и запомнили этот невероятный язык. А читать и писать я не умею. Даже как «Лариса» пишется по-японски, я до сих пор не знаю. Ой, нет, одно слово я все-таки знаю, как пишется иероглифами, – электровоз – денки кикаися. Длинное, красивое слово-картинка. Ведь японские слова, как детские кубики: картинка к картинке – вот тебе и слово. Электричество, дух, вместилище и механизм – вот тебе и электровоз. Это слово я изучила, чтоб при случае блеснуть удивительными знаниями перед новыми знакомыми. Ошеломляю этой красотой всех, и вот уже интерес к моей персоне.
Быстро-быстро пролетели эти японские уроки – и песенки в голове японские, и палочками ем дома все подряд, и музыка японская на магнитофоне.
А потом спортивная универсиада в Москве, и тучами японцы – посмотреть, кто же это такие не отдают им острова?
И я с толстенным словарем с первой группой, доверенной мне «Спутником» – бюро международного молодежного туризма. Каждое слово смотрю в словаре, показываю на пальцах и мимикой, и вся группа меня любит, и автобус содрогается от дружного японского хора, поющего по-русски «Бусть бегут неукрюзе песефоды по рузам». Это я их научила песенке из «Крокодила Гены», а у них нет букв «л», «ж», «х». Вот так и получается. Они в знак благодарности учат меня веселой песенке с припевом «Бу-ну осимасу». При этом они издают смешные, но неприличные звуки. Потом я узнала, что это песенка о том, кто как пукает – как бедняк, как богач, как жадина и т. д. А на припев как раз эти самые звуки.
Как я это все любила! Как ждала каждую группу! Постепенно словарь стал уже не нужен, я много слов уже знала и говорила свободно. А потом были поездки по всему Советскому Союзу с известным в Японии варьете «Девушки из Такарадзуки». Четыре месяца – ни слова по-русски, целыми днями с ними, и уже японский без акцента и на любую тему. За четыре месяца около 80 представлений. И однажды мне стало завидно – они на сцене, им хлопают, а я как дура. И решила я тоже на сцену выйти.
Был у них такой номер – Имомуси. Это значит «гусеница». Вся труппа – а их 72 девушки – сидит на корточках, держат друг друга за талию. Просто летка-енка, только как бы вприсядку. А сверху на них накинуто очень живописное покрывало с узором расцветки этой самой гусеницы. И они все по очереди поднимаются – приседают под этим покрывалом – одним словом, извиваются, как гусеница, под японскую народную музыку.
И вот однажды они присели, а я подошла, тоже присела, зацепилась за талию последней девушки, подтянула на себя покрывало и вышла вместе с ними на сцену извиваться. Как я была счастлива все две минуты. Зато потом! Оказалось, что покрывало по длине было рассчитано ровно, чтоб прикрыть 72 попки. А у меня, уже и тогда не очень хрупкой, оказалась прикрытой только голова. А все остальное выглядывало из-под покрывала и извивалось как бы отдельно.
Вся труппа была наказана хозяином за то, что не проявила бдительности и допустила такое своеволие. Меня ругать он не решился – боялся обидеть, так как знал, что переводчиков японского языка очень мало и без меня они не обойдутся.
Когда «Такарадзуки» уехали, я долго скучала и даже плакала, вспоминая это время.
Я уже семенила ногами на второй ступеньке винтовой лестницы, и уже мне было на ней скучно. И тут, как на подкидной доске, меня подобрала жизнь – и я год за годом, группа за группой, и сны уже снятся по-японски, и ступенька за ступенькой и винтовая лестница моя делает новый, резкий виток.
Март 1983 года. Маршрут группы Москва – Сочи – Москва. Я уезжаю с взволнованным сердцем, так как уже приходил лечить зубы к моему мужу-стоматологу композитор Владимир Мигуля, и муж уже объяснил ему и всем знакомым, что я придумываю стишки по праздникам и к дням рождений не просто так, а как-то особенно. И Мигуля уже обещал посмотреть, нельзя ли из моего стишка песенку сделать. Осталось только этот стишок написать. Итак, японцы в Сочи отдыхают, выполнив программу, а я гуляю по пляжу. Никого, кроме меня. Нагнулась, подняла синюю бумажку – прошлогодний билет в кино. Прошлогодняя чья-то радость. И сердце мое уже запеленговало эту волну, и потянулись слово за словом строчки моей первой песни «Вернулась грусть».
Японская дорожка привела меня на очередную ступеньку, и началась моя новая жизнь.
История восьмая. Выигрыш
Под осень наш послевоенный двор утопал в золотых шарах. Это время я любила больше всего. А сейчас был май, и в тех местах, где припекало солнышко, потянулись по оставшимся с прошлого лета ниточкам розовые вьюнки.
Про Клавдию во дворе все знали, что долги она возвращает вовремя, и деньги ей одалживали без долгих разговоров. Борька-Кабан, сосед Клавдии по лестничной клетке и основной соперник по одалживанию, тоже старался не отставать и путем сложных комбинаций с перезаймами никогда в злостных должниках не числился. Но все-таки Борька-Кабан – это не Клавдия, а совсем другое дело. И все обитатели нашего двора старались, увидев Кабана, нырнуть в подъезд или спрятаться за выступ дома, чтобы Борька не заметил.
А Клавдия, такая выдумщица, изобрела свой собственный стук, как позывные из кинофильма «Тайна двух океанов», – там-та-та-та. На эти позывные все двери приветливо открывались, и Клавдия получала нужную сумму и говорила непременно:
– Марь Васильна, на два дня. Пометьте в календарике.
И так – от Марь Васильны к тете Груше, от тети Груши к Поповичам, потом к Трофимчукам, и так по кругу, по кругу, с математической точностью – взять – отдать, взять – отдать…
Конечно, деньги деньгами, а Клавдия еще книги читать просила. Она любила толстые книги про войну, а особенно про шпионов. С книгами Клавдия обращалась аккуратно, обертывала их в пергаментную бумагу. Загляденье, а не книжка получалась. С пергаментом сложностей не было – Клавдина подруга в магазине масло развешивала, и пергамента этого Клавдия могла взять у нее сколько хочешь.
