Осип Мандельштам - Стихотворения
* * *
От сырой простыни говорящая —Знать, нашелся на рыб звукопас —Надвигалась картина звучащаяНа меня, и на всех, и на вас…
Начихав на кривые убыточки,С папироской смертельной в зубах,Офицеры последнейшей выточки —На равнины зияющий пах…
Было слышно жужжание низкоеСамолетов, сгоревших дотла,Лошадиная бритва английскаяАдмиральские щеки скребла.
Измеряй меня, край, перекраивай —Чуден жар прикрепленной земли! —Захлебнулась винтовка Чапаева:Помоги, развяжи, раздели!..
Апрель – июнь 1935* * *
День стоял о пяти головах. Сплошные пять сутокЯ, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах.Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, – слитен, чуток,А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.
День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —Расширеньем аорты могущества в белых ночах – нет, в ножах —Глаз превращался в хвойное мясо.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?
Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов —Молодые любители белозубых стишков.На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Поезд шел на Урал. В раскрытые рты намГоворящий Чапаев с картины скакал звуковой…За бревенчатым тылом, на ленте простыннойУтонуть и вскочить на коня своего!
Апрель – май 1935Кама
1
Как на Каме-реке глазу тёмно, когдаНа дубовых коленях стоят города.
В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея, в воде.
Упиралась вода в сто четыре весла —Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Так я плыл по реке с занавеской в окне,С занавеской в окне, с головою в огне.
А со мною жена пять ночей не спала,Пять ночей не спала, трех конвойных везла.
2
Как на Каме-реке глазу тёмно, когдаНа дубовых коленях стоят города.
В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея, в воде.
Упиралась вода в сто четыре весла,
Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Чернолюдьем велик, мелколесьем сожженПулеметно-бревенчатой стаи разгон.
На Тоболе кричат. Обь стоит на плоту.И речная верста поднялась в высоту.
3
Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток,Полноводная Кама неслась на буек.
И хотелось бы гору с костром отслоить,Да едва успеваешь леса посолить.
И хотелось бы тут же вселиться, пойми,В долговечный Урал, населенный людьми,
И хотелось бы эту безумную гладьВ долгополой шинели беречь, охранять.
Апрель – май 1935Стансы
Я не хочу средь юношей тепличныхРазменивать последний грош души,Но, как в колхоз идет единоличник,Я в мир вхожу – и люди хороши.
Люблю шинель красноармейской складки —Длину до пят, рукав простой и гладкийИ волжской туче родственный покрой,Чтоб, на спине и на груди лопатясь,Она лежала, на запас не тратясь,И скатывалась летнею порой.
Проклятый шов, нелепая затеяНас разлучили, а теперь – пойми:Я должен жить, дыша и большевеяИ перед смертью хорошея —Еще побыть и поиграть с людьми!
Подумаешь, как в Чердыни-голубе,Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,В семивершковой я метался кутерьме!Клевещущих козлов не досмотрел я драки:Как петушок в прозрачной летней тьме —Харчи да харк, да что-нибудь, да враки —Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.
И ты, Москва, сестра моя, легка,Когда встречаешь в самолете братаДо первого трамвайного звонка:Нежнее моря, путаней салата —Из дерева, стекла и молока…
Моя страна со мною говорила,Мирволила, журила, не прочла,Но возмужавшего меня, как очевидца,Заметила и вдруг, как чечевица,Адмиралтейским лучиком зажгла.
Я должен жить, дыша и большевея,Работать речь, не слушаясь – сам-друг, —Я слышу в Арктике машин советских стукЯ помню все: немецких братьев шеиИ что лиловым гребнем ЛорелеиСадовник и палач наполнил свой досуг.
И не ограблен я, и не надломлен,Но только что всего переогромлен…Как Слово о Полку, струна моя туга,И в голосе моем после удушьяЗвучит земля – последнее оружье —Сухая влажность черноземных га!
Май – июнь 1935* * *
Еще мы жизнью полны в высшей мере,Еще гуляют в городах СоюзаИз мотыльковых, лапчатых материйКитайчатые платьица и блузы.
Еще машинка номер первый едкоКаштановые собирает взятки,И падают на чистую салфеткуРазумные, густеющие прядки.
Еще стрижей довольно и касаток,Еще комета нас не очумила,И пишут звездоносно и хвостатоТолковые, лиловые чернила.
24 мая 1935* * *
Не мучнистой бабочкою белойВ землю я заемный прах верну —Я хочу, чтоб мыслящее телоПревратилось в улицу, в страну:Позвоночное, обугленное тело,Сознающее свою длину.
Возгласы темно-зеленой хвои,С глубиной колодезной венкиТянут жизнь и время дорогое,Опершись на смертные станки —Обручи краснознаменной хвои,Азбучные, крупные венки!
Шли товарищи последнего призываПо работе в жестких небесах,Пронесла пехота молчаливоВосклицанья ружей на плечах.
И зенитных тысячи орудий —Карих то зрачков иль голубых —Шли нестройно – люди, люди, люди, —Кто же будет продолжать за них?
Весна – лето 1935, 30 мая 1936* * *
На мертвых ресницах Исакий замерзИ барские улицы сини —Шарманщика смерть, и медведицы ворс,И чужие поленья в камине…
Уже выгоняет выжлятник-пожарЛинеек раскидистых стайку,Несется земля – меблированный шар, —И зеркало корчит всезнайку.
Площадками лестниц – разлад и туман,Дыханье, дыханье и пенье,И Шуберта в шубе застыл талисман —Движенье, движенье, движенье…
3 июня 1935* * *
Возможна ли женщине мертвой хвала?Она в отчужденьи и в силе,Ее чужелюбая власть привелаК насильственной жаркой могиле.
И твердые ласточки круглых бровейИз гроба ко мне прилетелиСказать, что они отлежались в своейХолодной стокгольмской постели.
И прадеда скрипкой гордился твой род,От шейки ее хорошея,И ты раскрывала свой аленький рот,Смеясь, итальянясь, русея…
Я тяжкую память твою берегу —Дичок, медвежонок, Миньона, —Но мельниц колеса зимуют в снегу,И стынет рожок почтальона.
3 июня 1935, 14 декабря 1936* * *
Из-за домов, из-за лесов,Длинней товарных поездов,Гуди за власть ночных трудов,Садко заводов и садов.
Гуди, старик, дыши сладко́.Как новгородский гость СадкоПод синим морем глубоко,Гуди протяжно в глубь веков,Гудок советских городов.
6–9 декабря 1936* * *
Нынче день какой-то желторотый —Не могу его понять —И глядят приморские воротаВ якорях, в туманах на меня…
Тихий, тихий по воде линялойХод военных кораблей,И каналов узкие пеналыПодо льдом еще черней.
9–28 декабря 1936* * *
Детский рот жует свою мякину,Улыбается, жуя,Словно щеголь, голову закинуИ щегла увижу я.
Хвостик лодкой, перья черно-желты,Ниже клюва красным шит,Черно-желтый, до чего щегол ты,До чего ты щегловит!
Подивлюсь на свет еще немного,На детей и на снега, —Но улыбка неподдельна, как дорога,Непослушна, не слуга.
9–13 декабря 1936* * *
