Чревовещатель - Демид Александрович Годлевский
Где родился моей мамы сын.
«Этюд 2»
И нет настроения что-то писать,
Обманывать вас я не в силах.
Окошко в пыли и плохая кровать
И руки худые в чернилах.
Но рыжие стены больничной тоски
Пригонят прилипшие строки,
Усердно пахать будут злые виски,
Как плуг на далеком облоге.
«Тошнота»
Меня тошнит уже от жёлтых стен,
От дружбы, где слова лишь ветер,
Где ты — картинка, манекен,
Где бесполезен как дырявый джемпер.
От глупости своей тошнит донельзя,
Как мог я упустить мечту и жизнь?
Я б лучше лег на рельсы монорельса,
Чем дох размеренно среди желтизн.
Тошнит от тяжести пробеганного дня,
Тошнит от бесполезности усилий.
Я б убежал, я б убежал бы от себя,
Забыв про лик свой преданно-кобылий.
И вот стою я здесь, как порш у МРЭО,
Заброшенный, покинутый, разбитый.
Я жду, пока приедет форд мондео
И увезет меня водитель бритый.
Кто знает, может дом меня спасёт,
Даст сил, чтоб сохранить в себе себя…
Не знаю, что там дальше ждёт,
Что ждёт томлением знобя.
«Юность да погост»
Ты помнишь, как часы набат тревожный били,
И мялась в бое сталь, как жёлтая трава,
И ты печально скрылась в своем автомобиле,
И стала горьким медом мне твоя Москва.
И ложка на столе уныло серебрилась,
И звал на кухне чай — непрошеный мой гость.
Скажи мне как собрать, чтоб пыль в него не сбилась -
Тот пепел, что когда-то был любимый мост?
И первая любовь, как первая сигарета -
И сердцу плохо и ругаться будет мать,
А — ты моя печаль, моя тоска поэта,
А я пытаюсь вновь тот пепел в мост собрать.
И город будет петь, пока я плачу молча,
Пока сижу на кухне, как курящий гость.
И я скажу тебе, ум-разум не мороча,
Что нам остались только юность да погост.
А юность всё равно, что пыль — седая старость:
И телефон жжужит, в кармане дохлый свист,
И злых холодных дней усталая бездарность,
Язык не прав как будто беглый коммунист.
И будет снег летать, сменяя эту осень,
Стараясь над погодой знак поставить "ГОСТ",
А нам с тобой, родная, средь прекрасных сосен,
Остались только юность, да чудной погост.
«Дом. Родина»
Последним огоньком зажжется в сердце
Мечта — приехать на побывку в отчий дом,
И скинуть ношу с плеч, открыть родную дверцу,
Забыть об этом прошлом и о том…
И броситься скорей в объятия к доброй маме,
И скупо улыбнуться, слёз поток сдержа,
И песнями своими извергаться вечерами,
Чтоб палец по гитаре бил настойчивей ножа.
«Ненаписанное письмо»
Не знаю даже и представить не могу,
Как ты с небес спустилась в этот чертов бар,
И бог, шутя, видать, тебя мне вплел в судьбу,
Затем забрал жестоко этот дар.
И дар тот стал недолгою мне жизнью,
Разъединение с ним — мучительная смерть,
Я б перерезал лучше свою шею бычью,
Чем снова стал одним из божьих жертв.
Но, я надеюсь, что тот дар не пострадал…
Готов принять всю на себя разлуки скорбь.
Я помню, милая, тебя я воспевал,
Как Квазимодо, что носил огромный горб.
"Как Квазимодо" — точно, лучше не сказать…
Ведь ты была прекрасней Эсмеральды,
Тебя я вечность буду слёзно вспоминать,
И о тебе стихи слагать подобно скальду.
«Ещё один новый год»
Чего сулит нам двадцать третий год?
Лишь старости опять упрямый ход,
И снова обещания в надежде
Счастливей жить, чем годом прежде.
Чего сулит нам двадцать третий год?
Лечение временем, что для души как йод,
И снова обещания в надежде
Счастливей жить, чем годом прежде.
Чего сулит нам двадцать третий год?
Весны веселье, радость непогод,
И снова обещания в надежде
Счастливей жить, чем годом прежде.
Под бой курантов за столом с шампанским
Мы загадаем то, во что не верим сами,
Но поживём на миг в прекрасной сказке,
Пока следим за главными часами.
И снова обещания надежд,
И звон бокалов в праздничной печали,
Усталость рук, мозгов и вежд -
Вот так мы новый год встречаем.
«Реквием»
Давно любимый город своею страшной силой
Жёг время и писал отчет как особист,
Тебя, мой милый друг, мы грустно проводили,
С собою дав чернил и чистый белый лист.
И пушки, грохоча в полуденную пору,
Рассыпали тот шум, как порох по земле.
И, съежившись, потопала процессия к моторам,
Чтоб совесть отогреть в комфортных "шевроле".
Тебя не провожали зажжением Ростральных,
Как прежде был закрыт зелёный Биржевой,
Лишь песня проползла на волосах гитарных,
И долго слышен был её ритмичный бой.
«Сыч»
Кто ветер посеет, тот бурю пожнет,
Кто предал себя, тот — моральный урод.
Нелегко эмпирически жизнь постигать,
Проще дома сидеть, про себя рассуждать:
Как бригады ломились в церквушки Руси,
Как святые сидели в трактире…
Предрассудков наручники в прах разнеси,
Выходи из прокисшей квартиры.
Выходи и дыши CO2 городов,
Прожигай, проживай свою молодость!
Избавляйся скорей от своих же оков,
Не доказывай принципов подлинность!
«Суббота»
Кто-то гуляет, кто-то храпит,
Голуби крыльями хлопают.
Город проснулся, город не спит
Ну, а я, как обычно, работаю.
Выйду в обед и на солнце взгляну,
Как на фото, лежащее в книжке.
Время идёт, а я лямку тяну,
Хотя раньше гулял как мальчишка.
«Вопросы»
Нет веры в следующее "завтра".
Зачем так рано в понедельник завтрак?
Зачем опять работать в воскресенье?
Как плотью стать, а не ходячей тенью?
И как найти у жизни вкус и цвет?
Как быть, когда надежды нет?
«Осло-Варшава»
Как кошка языком своим шершавым
Слизала молоко, до дна достав,
Прошёл мой путь от Осло до Варшавы,
Ушёл куда-то преданный состав.
Ушёл с привычным гулом поездов,
С билета улыбаясь ярко мне,
Прощался скупо, без красивых слов:
"Запомни Осло, будь добрей к Варшаве".
«Поезд. Февраль»
Мерно стучали колеса
И поезд куда-то бежал,
Февраль так прорезался остро,
Как кованый хищный кинжал.
Он точно разрежет всё
