Елена Крюкова - Коммуналка
— Дочка. Не смей ходить туда к нему в кладовку. Слышь, не смей!.. Он тебя там гадкому научит. Не ходи! Весь сказ!
— Буду ходить.
— Вот Бог послал козу! Упрется рогами!.. Говорят тебе — не ходи! Медом он тебя там, што ль, кормит?..
— Нет. Читает.
— Во-он што!.. Артист какой!.. Мало тебе учительша в школе читает!.. Я книжки покупаю — дорогие…
— Это сказки. А Борис Иваныч мне правду читает.
— Ишь ты!.. Правду! Ну и какая она у него, правда?..
— Настоящая.
КЛАДОВКА
…Старый граф Борис Иваныч, гриб ты, высохший на ниткеДлинной жизни, — дай мне на ночь поглядеть твои открытки.Буквой “ЯТЬ” и буквой “ФИТА” запряженные кареты —У Царицы грудь открыта, солнцем веера согреты…Царский выезд на охоту… Царских дочек одеянья —Перед тем тифозным годом, где — стрельба и подаянье…Мать твоя в Стамбул сбежала — гроздьями свисали людиС корабля Всея Державы, чьи набухли кровью груди…
Беспризорник, вензель в ложке краденой, штрафная рота, —Что, старик, глядишь сторожко в ночь, как бы зовешь кого-то?!Царских дочек расстреляли. И Царицу закололи.Ты в кладовке, в одеяле, держишь слезы барской боли —Аметисты и гранаты, виноградины-кулоны —Капли крови на распятых ротах, взводах, батальонах…
Старый граф! Борис Иваныч! Обменяй кольцо на пищу,Расскажи мне сказку на ночь о великом царстве нищих!Почитай из толстой книжки, что из мертвых все воскреснут —До хрипенья, до одышки, чтобы сердцу стало тесно!В школе так нам не читают. Над богами там хохочут.Нас цитатами пытают. Нас командами щекочут.
Почитай, Борис Иваныч, из пятнистой — в воске! — книжки…Мы уйдем с тобою… за ночь… Я — девчонка… ты — мальчишка…Рыбу с лодки удишь ловко… Речь — французская… красивый…
А в открытую кладовку тянет с кухни керосином.
И меня ты укрываешь грубым, в космах, одеялом,И молитву мне читаешь, чтоб из мертвых — я восстала.
— А-а-а!.. Мамочка, не бей!.. Мамочка, не надо!.. Я больше никогда!.. не буду… А-а-а-а!..
— Ты, злыдень поганый. Заел мою жизнь. Так тебе. Так тебе. Так тебе. Так. Дрянь. Дрянь. Дрянь.
— Мамочка!.. Не надо до крови!.. Не надо по голове… А-а-а!.. Прости, прости, прости, а-а!..
— У, поганец. Всего искровяню. Всего искалечу. Места живого не оставлю! Весь в отца. Весь. Получай. Получай. Получай.
— Мамочка!..
— Гаденыш.
— Анфиса, открой!.. Слышь, Анфиса, открой, дверь ногой высажу!.. Не бей мальца. Это ж подсудное дело. Засудят тебя, клячу.
— Мой!.. Что хочу, то и делаю!..
— Да он глянь как пищит — душа в теле кувыркается!.. Мочи ж нету слушать!.. Нас хоть пощади!.. Че издеваесся-то над беззащитным, ведь он малек!..
— Пусть знает тяжелую материнскую руку.
— А ну — до смерти забьешь?..
— Горшок с возу упадет — кобыле легше будет.
ПЬЕТА. ПЛАЧ НАД ИЗБИТЫМ РЕБЕНКОМ
Лежит на медном сундуке,И в плечи голову вобрал…Кровь да синяк на синяке.Ты много раз так умирал.
Петюшка, не реви ты… Слышь —Твоя в аптеку мать ушла…За сундуком скребется мышь,И пылью светят зеркала.
Бьет человека человек.Так было — встарь. Так будет — впредь.Из-под заплывших синих век,Пацан, куда тебе смотреть?!
Хоть в детской комнате мужик —Противней нету, — а не бьет…Петюшка, ты же как старик:В морщинах — лоб, в морщинах — рот…
Не плачь, дитя мое, не плачь.Дай поцелую твой живот.О Господи, как он горяч…До свадьбы… это заживет…
И по щекам катят моим —О Господи, то плачу яСама!.. — и керосин, и дым,И синь отжатого белья,
И гильзы, что нашел в золеНа пустыре, и маргаринРастопленный, и в серебреБереза — светит сквозь бензин,
И лозунги, и кумачиНад дырами подъездов тех,Где наподобие парчиБлатной сверкает визг и смех! —
И заводская наша гарь,И магазин — стада овец,И рубит рыночный наш царьМне к Ноябрю — на холодец,
Набитого трамвая звон,И я одна, опять одна,И день безлюбьем опален,И ночь безлюбьем сожжена, —
А ты у матери — живой!Пусть лупит! Что есть силы бьет!
Не плачь. Я — плачу над тобой,Пацан, родимый мой народ.
— Дяденька, дяденька! Иди сюда, на кухню… Здесь у мамки блины холодные остались… Щас найду… Вот они — под миской… На…
— Дочка!.. Спасибо тебе, Бог тебя наградит…
— Дяденька, да ты не плачь, а ешь… У тебя слезы в бороде.
— Милашечка… И-эх!.. это все ништяк, а вот добрых душ на свете мало — ох, штой-то не видать…
— Дяденька, а почему у тебя гармошка — красная?
— Потому что песня моя — прекрасная.
— Спой! Спой, пока Киселиха не пришла! А то она если услышит — щас завоет. И будет петь “Когда мы сходили на борт в холодные мрачные трюмы…” Я ей рыбок подарила, мальков, живородящих, а она только все свечку перед иконой жгла, а рыбок не кормила — и уморила. Спой!
— И-эх, гармошечка жалобная, стерлядочка жареная!..
— Дяденька, а из чего твоя вторая нога сделана? Из дерева?..
— Дочка, дочка!.. Из дуба мореного… Это меня — под Кенигсбергом шарахнуло… Пахнет от меня крепко?.. Я нынче имянинник — беленькой купил…
— Пахнет. Как от дяди Валеры.
— Слухай песню! Неповторимую.
ОДНОНОГИЙ СТАРИК ИГРАЕТ НА ГАРМОШКЕ И ПОЕТ
Время наше, время наше, стреляное времячко!То — навалом щей да каши,То — прикладом в темячко…
Рота-рота да пехота, всю войну я отпахал —Отдохнуть теперь охота, а вокруг кричат: нахал!
Инвалид, инвалид, головушка тверезая,К дождю-снегу не болитНога твоя отрезанная?..
Так живу — в поездах да во крытых рынках.Папироса в зубах да глаза-барвинки.
Государство ты страна, тюремная решетка:То ли мир, то ли война — два с полтиной водка!
Я протезом гремлю да на всю Расею:Поплясать я люблю — от музыки косею!
Эх, музыка ты моя, клавиши играют!..До исподнего бельяВ тюрьмах раздевают…
Кушал Сталин знатный харч, а Хрущев ест икру…Я в подвале — плачь не плачь — так голодным и помру!
Выдают мне паек: соль, картошку и ржаной!Эх, куплю себе чаек да на весь четвертной!..
Так чифирчик заварю, да попью вприкуску,В окно гляну на зарю зимних далей русских:
То не белые поля — алые полотнища!То родимая земля флагами полощется…
Флаги винны, флаги красны — сколько крови пролито!..Неужель снега напрасно кровушкою политы?..
Помню: стылый окоп. Тишь после взрыва.И под каскою — лоб мыслит, потный: живы…
Да, живой я, живой! И пою, и плачу,И гармошки крик лихой за пазуху прячу!
И протезом об пол — стук! Деньги — в шапку?.. — в каску!..Друг, налей, выпей, друг,Да за эту пляску…
— Вон, вон пошла. Цаца заморская.
— Давно ль из своей Тарасихи примыкалась сюды, детишек чужих нянькала… На портниху выучилась — и думает, все, золотое дно…
— А сама-то дура стоеросовая — другая б на ее месте жила так жила! Какие б заказы брала, у богатеньких… А эта — блаженненькая: то бабке слепой сошьет за пятерочку — цельно зимнее пальто, из огрызков, то истопницыной дочке из пес знат каких обмотков — свитер наворачиват…
— А руки золотые!
— Да ну. Так-то всяка баба может. Нашла што хвалить.
— Да она втихаря-то берет платья-то блестящие, с люрексом, шить. Свадебные… еврейским невестам… у Герштейнов-то свадьба была!.. а я лоскуток нашла. Точь-в-точь такой, как платье у Фирки. Под ейною дверью.
— Вот оторва!.. И ведь тихо шьет, как крыса корабельная, сидит — машинки-то не слыхать…
— Вон, вон костыляет. Задом вертит. Подпоясалась, как сноп.
