Эмилия Чегринцева - Посещения. Стихи. 1929-1936
СКУЛЬПТОР
Земные, теплые движеньяна глину плещут и скользятвсё яростней, всё вдохновенней,но чуда повторить нельзя.
Полураздавленный и липкийовал неясного лица,как вызов, шлет полуулыбкуглазам прищуренным творца.
Припоминая Божье слово,дрожит бесформенная плоть.Сырыми тряпками оковани к муке приближаясь вплоть,
ты рассекаешь выход узкий,чтоб голос вышел на простор,чтоб пел и плакал каждый мускул,не вздрагивавший до сих пор.
И вот, уже изнемогая,сквозь вопль, исторгнутый борьбой,ты слышишь — дышит грудь глухая,ты видишь — солнце над тобой.
ПРАГА
Растянув тишину по аллеям,приколов к темноте фонари,теплый вечер мундиром алеетна посту у сентябрьской зари. Каменеет дворцовая стража, каменеют химеры и храм. Смерть на ратуше время покажет: — Горожане, пора по домам! —И тогда из-под арок в извивыузких улиц, сквозь копоть и пыль,золотистым играющим пивоммалостранская[1] вспенится быль. Газ больными глазами моргает, и туман вырастает стеной, и, бунтарские песни слагая, бродят души в угрюмой пивной.Хмель их горек, и хмельно их горе,потрясает кружками цех;а в молчании обсерваторийищет Брагэ счастья для всех. И, пугаясь полночного крика, по подвалам алхимики ждут золотую удачу, и дико над ретортами ночи плывут.И в предчувствии бед и бездолья,одинокий и злой, как скопцы,серым пальцем глиняный Големкоролевские метит дворцы.
«В глухое море площадей…»
В глухое море площадейстекают переулки.Опять восьмичасовый деньвыходить на прогулку.
И сотни лошадиных силперековав в моторы,асфальтом бережно залилсвою свободу город.
Гуляет время, как палач,выдумывая трюки,и вызывает всех на матчс непобедимой скукой.
Туман накинул Гранд-Отельплащом испанских грандов,и ночь орет и пьет коктейль,как негры из джаз-банда.
И слышит чахлая луна,как ты кричишь рассвету,срывая гнев, как ордена:«Карету мне, карету!»
ГАДАНЬЕ
Разложены черные пикинад сердцем твоим венцом,налево король двуликийс дорогой в трефовый дом.
Любовь твою радость погубит,смотри — под сияньем коронуже улыбаются губы,уже розовеет картон.
И снова горячие руки,как голуби на плечах.Цыганка гадает разлуку,и медленно тает свеча.
У троек недобрые вести,девятка обиды сулит,и с пиковой дамою вместезлосчастье и горе спешит.
Что было? — За мастью червоннойулыбка, как спрятанный клад.Что было? — Темно и бессонноянварская ночь протекла.
Что будет? — Нежданная встреча,но снова сжимается грудь,крестами трефово отмеченна вечер предсказанный путь.
Зовет дружелюбная дама,торопит вернуться назад,но ты выбираешь упрямодорогу, ведущую в ад.
Вся жизнь под колодою клейкой,и нож над червонным тузом —четыре руки злодейкисметают карточный дом.
«Ночь беспокойна, ветрена — как ты…»
Ночь беспокойна, ветрена — как ты.Над черным кофе — рифмы мотыльками.Неповоротливей, чем камень,как гулко бьется сердце взаперти!
В такую ночь бесплодно говоритьили вздыхать. Сиди, как можно тише.В такую ночь, нахмурив брови, пишуто пуле в лоб, об умершей любви.
А я? А мне?… Мой верный карандашуже, как опостылевший любовник,мне тягостен. На дьявольской жаровнесгорает… что? Какое имя дашь?
Все ненадолго — счастье и мечты.И боль моя непрочна и растает.Что я тебя не поцелую? Что другая…Я свет тушу. Ночь ветрена — как ты.
«Над фитилями билось пламя…»
Над фитилями билось пламяшла, застревая в колеях,весна неверными шагамичерез игорные поля.Цвели трефовые созвездья,как розы. Росчерком мелковкабалистически возмездьенавек слепило игроков.И вздох, задержанный экстазом,внезапно всхлипывал, как крик;судьба мигала черным глазом,судьба-цыганка, дама пик.И ждало замершее телопоследней ставки. Ночь текла.Тринадцать карт на стол летело,как звон разбитого стекла.
И в сердце, в туз червонной масти,бубновая вонзалась грань,сквозь боль, распахнутую настежь,в упор, на гибель шла игра.Дрожали карточные стены;ночной сменяя караул,заря входила в зал надменно,и, опрокидывая стул,ты слышал приговор суровый,приказ двойного короля,чтоб жизнь отыгранную сноваты нес в суконные поля.
СТИХИ О ГУЛЛИВЕРЕ
1Тишина, как глухая пещера,крепко спит лилипутья страна;только душная ночь Гулливеравновь с пустыми руками — без сна.Гулливер, на листах иллюстрацийты на бодрого янки похож,ты раскатисто должен смеяться,чтоб спасти эту детскую ложь.Но бессильная горечь по-крысьигложет сердце все глубже и злей,головой ты в заоблачной выси,а ногами — на этой земле.И над сердцем твоим без опаскилилипуты ведут хоровод,и твою простодушную маскубукинист на прилавок кладет.Гневной рифмой хмелей на рассвете!Чахнет муза с тобою в плену,и завидуют малые дети,что нашел ты такую страну.Задыхаешься, плачешь и стонешь,окружил мелюзгой тебя Свифт,и широкие эти ладониподымают их к солнцу, как лифт.И сквозь строй заколдованных сутокпо игрушечным верстам равнингонят душу твою лилипуты,заклейменную словом — «один».
2Томясь в тисках обложки серой,еще не предано земле,лежит бессмертье Гулливераогромной книгой на столе.Спеша взволнованно пробратьсясквозь сон библиотечных лет,над темным пленом иллюстрацийрастет и крепнет силуэт.И вот, круша ногой булыжникминиатюрной мостовой,вновь Гулливер из ночи книжнойвыходит в город неживой.Опять напрасно ожидаладуша увидеть в этот раздома размеров небывалыхи над собой фонарный глаз.Как надоело Гулливеруна гномов сверху вниз смотреть!Где души равных по размеру?Где все смиряющая смерть?Склонись — торопят лилипутырезвиться с ними в чехарду, —вот так пустеют склянки сутокдвенадцать месяцев в году!Зачем придумал сочинительулыбку бодрую тебе?Ты гневно рвешь гнилые нити,и крошки воют, оробев.И, сняв со всех границ запреты —как безграничен строк простор!у самого плеча поэтадуша сгорает, как костер.И, гранки заслоняя теньюгустых ресниц, ты видишь тут —венок чудесных приключенийкладет у гроба лилипут.
ШАХМАТЫ
Вадиму Морковину
Длинные пальцы большой руки, —ястребом кружить тень.Мир оплывает в размах доски.Белая клетка. День.
-----------------
Деревянны шаги королевской четы,деревянны хвосты коней.Офицерские очи прозрачно — пустыот бессонных ночей и дней.Очарованно двинулась белая рать,за квадратом берет квадрат.Обреченно клялись короля защищатьдеревянные души солдат.
--------------------
