Борис Лапин - Глава «Борис Лапин и Захар Хацревин» из книги «Строка, оборванная пулей»
По окончании школы Абэ был послан в Корею, на границу русского Приморья. Здесь он прослужил восемь лет, совершенствуясь в своей области. Ему приходилось видеться со многими людьми, часто выезжать, вставать ночью и встречаться с живописными корейскими нищими с черным наческом на голове, передававшими ему завернутые в лохмотья полоски бумаги. Они «выходили в море за тунцами», как выражаются шпионы между собой в разговоре.
Иногда он начинал пьянствовать и выбегал на улицу босой, в коротких штанах, в распахнутом плаще, с голой грудью. Говорили, что он убил жену, содержательницу ночного дома на Хансе.
По виду Абэ — веселый молодой человек, с прямыми плечами и крепкими мышцами. Он был одним из выведывателей — вывернутых наизнанку людей «с глазами во всех карманах».
Рассказывают, что памятка выведывателей состоит из нескольких заповедей:
«Задавать вопросы раньше, чем собеседник; отвечать так, чтобы в ответе заключался вопрос; спрашивать так, чтобы в вопросе заключался ответ; казаться упрямым и имеющим свои принципы, вместе с тем быть безликим, пустым и серым, как паутина. Узнавать мысли».
Абэ вытягивал у человека нужные ему слова и составлял донесения. Он проверял агентурную цепь и сочинял отчеты, каллиграфически выписывая знаки и располагая слова тщательно и красиво, как в стихах. Это он считал особым щегольством службы. Иные из его донесений в переводе могли бы звучать так:
Господин начальник!Я пишу вам на путиВ укрепление Футана.Честь имею донестиСнисхожденью капитана:Проверяя нашу сеть,Я беседовал с купцами,
с арендаторами земельных участков, с певицами, тибетскими докторами, содержателями номеров, с аптекарем, Риу и другими нашими людьми,
Долженствующими впредьВыйти в море за тунцами.
Мрак застал меня в восьми милях от границы. Я остановился в деревне и решил заночевать в придорожной чайной нашего корейца, о котором я докладывал вам, — шепелявого, с маленькой выемкой на правой щеке, косящего, с неравномерной ширины бровями, наклоняющего голову во время разговора. В чайной было одиннадцать человек.
Там сидел видавший свет,Вороватый, беспардонный,Пробиравшийся в ПосьетНаш разведчик закордонный.
Он был несколько смущенПограничным инцидентом,Где был А. разоблаченПо раскрытым документам.
Я рванул его, шутя,За его начесок жалкий.Он был бледен, как дитя,Ожидающее палки.
Он кричал, что не пойдет,Что его здоровье слабо,Что его в деревне ждетГолодающая баба,
Что его агентский флагСкоро выйдет к юбилею…Я воткнул ему кулакВ льстиво согнутую шею.
Я не дал ему вздохнутьГромом отповеди строгой.Он направлен мною в путьВ тот же день кружной дорогой.
И легли его путиПо равнинам гаоляна.Честь имею донестиСнисхожденью капитана.
Не так давно Абэ, примелькавшийся в Корее, был переведен на работу в один из маньчжурских городов. На следующий день он стоял уже на людном перекрестке — приятный молодой человек в чистом платье, в канотье от Чоу Чжана, вертящий в руках камышовую трость.
Вечером город Ц. представляет собой любопытное зрелище. Казарменные дома, освещенные с улицы двухцветными фонарями, японские солдаты, гуляющие молчаливыми группами, лысые черные псы, столбы дыма, составленного из жавелевого пара прачечных, кухонной гари и пороховой копоти от учебной канонады, доносящейся издалека.
Абэ вошел в вечерний городской обиход. Его видели всюду, он бродил по улице Дзоудая, торчал на площади между управлением почт и деревянным цирком, вертелся среди спекулянтов, торгующих фондовыми бумагами. Вместе с приезжими он смотрел на багровые майские закаты, его соломенная шляпа была покрыта летящим с деревьев пухом.
— Какое чудесное выражение природы, — сентиментально восхищался Абэ. Он выдавал себя за китайца, воспитывавшегося в Японии и наконец возвратившегося домой. Он поочередно прикидывался коммунистом, гоминдановцем, японофилом и антияпонцем и всегда занимался предательством.
Он беспрерывно общался с людьми, влезая в разговор по каждому поводу.
— Извините меня, не встречал ли я вас где-то?
— Прошу простить меня, если я не заблуждаюсь, вы служащий сберегательного банка? Очень рад побеседовать.
— Здравствуйте! Ужасные дела. Мне, как китайцу, это больно видеть.
— Хотите, я расскажу вам анекдот: когда у сычуанца спросили, что тебе больше всего нравится — зима ли, лето ли, — он закричал: «Весна». А мы, когда нас спрашивают, кто вам больше по душе — англичане или японцы, — Я мы говорим: «Китай».
— Не правда ли? Вам нравится? Вы согласны с этими словами? Мы единомышленники. Я так и подумал. А какого мнения об этом держится господин Ши?
В последнее время Абэ получил прибавку содержания и «благодарность за поступки». Он переехал в Дзо-Ин. Говорят, что его перебрасывают на монгольскую границу. Он будет монголом. Он подвижен, как волчок, и завтра может оказаться в любом месте земного шара. Приметы его трудно описать — он старается их не иметь.
1935
И. Осипов
В трудные дни
В сентябре сорок первого года немцы форсировали Десну и подошли к Черниговскому шоссе.
Наступили трудные дни Киева.
Утром 12 сентября я увидел Бориса Лапина и Захара Хацревина у пустынного подъезда гостиницы. «Континенталь».
Молча, терпеливо наблюдали они, как сержант Швец протирал забрызганное ветровое стекло автомобиля. Этот говорливый толстяк прослыл самым медлительным шофером на Юго-Западном фронте. Но машина корреспондентов «Красной звезды», на зависть всему журналистскому корпусу, постоянно была в боевой готовности.
— Мы только что видели сводку, — сказал Лапин. — Немцы у Козельца.
Он вынул из полевой сумки аккуратно сложенную вчетверо карту и в нескольких словах охарактеризовал обстановку на северо-восточном участке фронта.
— Едем под Козелец. Там все решается…
Борис и Захар всегда стремились именно туда, где происходило или могло произойти самое важное.
Они умели выуживать у неразговорчивых штабных работников достоверные сведения и благодаря этому точно определяли правильный маршрут очередной поездки.
Лапин отлично читал карту. В то время, в начале войны, это был, пожалуй, единственный человек среди военных корреспондентов, умевший ориентироваться среди рек, деревень, холмов и рощ, рассыпанных по зеленому полю двухверстки.
И на этот раз он не ошибся в выборе маршрута.
Наша камуфлированная под цвет лягушки машина появилась на Черниговском шоссе в нужный момент. Здесь, неподалеку от Козельца, стрелковая дивизия остановила прорвавшихся из-за Десны немцев.
Мы свернули с шоссе на узкий, раздавленный гусеничными тягачами проселок и, приглядываясь, как всегда, к отмеченным на лапинской карте ориентирам, некоторое время продвигались навстречу орудийному грохоту.
Потом остановили машину возле обвалившегося глинобитного сарая, и Лапин уверенно повел нас огородами в штаб полка.
Борис обладал особым талантом находить в любой неразберихе нужного человека или хотя бы след его недавнего пребывания. На фронте это бывает иногда очень полезным.
В избе, к которой приткнулась заваленная необмолоченными снопами радиостанция, сидел боец с телефонной трубкой, привязанной к уху.
Командир и начальник штаба только что ушли на южную окраину деревни, в расположение второго батальона.
Оттуда доносился почти несмолкающий треск автоматов.
— Контратакует. Пятый раз сегодня лезет, сволочь, — с досадой сказал телефонист.
Выйдя на улицу, мы посовещались, что делать дальше.
Очевидно, командиру полка в данный момент не до беседы с корреспондентами. Разумно было бы подождать его возвращения из батальона, который отражает пятую, атаку немцев.
Но, зная уже, как в подобных случаях поступают Борис и Захар, я не удивился их решению идти на южную окраину и покорно последовал за ними.
Мы благополучно добрались до командного пункта батальона. Это была неглубокая, по пояс, траншея, прикрытая сверху тяжелыми бревнами. Для нас уже не хватало в ней места, и мы легли рядом, зарывшись в солому.
— Отсюда ни черта не видно, — заявил через минуту Лапин.
— Но ничто не мешает нам слушать, — философски отозвался Хацревин.
Командиру полка действительно было не до нас. Он руководил боем, исход которого еще нельзя было предвидеть. Мы не отважились оторвать его от стереотрубы. Немецкие мины с противным скрежетом падали позади нас. После каждого разрыва слышалось жужжание осколков, и некоторое время над землей висело маленькое черное облако дыма.
