Дмитрий Пригов - Неложные мотивы

По мотивам поэзии Дубинчика

Вот еще один камень в основание того благостного времени, когда поэты, как последние из способных на то людских особей (так положено, полезно и осмысленно — их взаимоотталкивание и противостояние как символ и явление предельной человеческой самости в ее предельном напряжении самопознания и становления), возлюбят друг друга и писания друг друга. И станут всматриваться в чужие слова, пытаясь их постичь и преобразовать в свои. Когда письмо станет не коллективным, а соборным — письмом одного общего текста, с малыми вариациями в виде ныне вам представляемых, в жанре "по мотивам поэзии…"

Посидели мы долго, душевно

И причина прямая была –

Дом над Волгой и прочьи дела

И какой-то больной там душевно

Не наш

По-тибетски, мучительно долго

Выл над неописуемой Волгой

Уплывающей

Та улица с пожухлой крапивой

Шаболовка

В которую без памяти влюблён

С детства

И будочка с непробованным пивом –

Ребёнок ещё всё-таки

И прочее, и прочее, и клён

И тополь

Где я стоял, впервые холодея

Не помню от чего, как Галатея

Ещё только антропоподобная

Вот поеду в гости я к Марине

С поезда сойду и поверну

К дачам

И помажу зубы поморином

К ночи

В одеяло её тело заверну

Молодое

Упругое

Детективную возьму какую книгу

И пойдёт, пойдёт себе писать интрига

Детективная

Аж до рассвета

Что наморщила нос

Как японский цунами

Разве же между нами

Как аватарами вечности

Этот странный вопрос

Ориентальный? –

Нет

Нам бы, право, домчаться

Друг до друга

Мы ведь все — домочадцы

Запредельного

Нездешнего

Не считай меня самцом

Мерзопакостным Отелло

Я лишь слабый, слабый сон

Чей-то

Слаботочная антенна

Самоориентирующаяся

Возбуждающаяся только

На те, неведомые токи

Из космоса

А так я — чистейшее хвойное стояние

Холодные и бархатные

Как сугробы плечи

А мы такие крохотные

Как мышки, как предтечи

Мышек

Стучим себе коленками

В подземелье

И лишь порою: Лекаря!

Лекаря! –

Доносится –

Барыне опять не по себе! –

Посмеиваемся мы

Мы-то знаем

Давай-ка в рассеянный альт

Нальём лиловатый асфальт

По горло

А после с тобою вдвоём

В соседний снесём водоём

Его

А после на смуглую грудь

Твою

Нальём тёмно-серую ртуть

Тускло поблёскивающую

А после обоих сравним

Тебя и альт –

Которому больше нимб

Страдания и превозмогания

Подходит

По мотивам поэзии Вайнштейна

Почти моментально после начала этого проекта (письма по мотивам) я обнаружил то, что, собственно, и должен был обнаружить, что, собственно, лежало на поверхности: и так любое наше письмо есть письмо по мотивам. По мотивам всего безумно понаписанного за всю историю человечества. Осознаём мы это или нет — неважно. Знаем ли мы конкретные адреса наших мотивов, или же они сокрыты, по причине их бесчисленного потребления на протяжении тысячелетий, от нас в своей явленной откровенности, — неважно. Вся разница между нами, пишущими, просто в ясности понимания этого и в смирении принятия сей позиции и сего способа неличной артикуляции как бы личного.

В оттенках детского испуга

Как будто что-то там дышало

Мягкое

А после маленькое жало

Высунулось

Я прошептала: Полно, Пуго! –

Что за Пуго?? –

Ну, который застрелился

Так вот

Средь политических отвесов

Нет кроме смертных интересов

Смертельных, в смысле

Никаких иных

Интересов

Пока ускользающий дух

Скользит за прозрачную ширму

Шёлковую

Мы здесь опознали лишь двух

Его аватар — Перво-Шиву

И Перво-Будду

Мистификационных

Когда же она не спеша

Разденется — Вот душа

Наша! –

Опознаем её

Где Маркс свои листки

В тиши марал — там Разин

Скрипящие мостки

Гнева народного

Железным гноем мазал

Безумный

И к нам от древних ханов

Входил немыслим, как Стаханов

Новейших времён

Через головы всех Марксов

Оставив след полупрозрачный

На голубой эмали неба

Стоит внизу прямой и мрачный

Иссиня-чёрный словно эбо-

нитовый

Штырь

Кто он? — да нет, не подпоручик

Он просто армии поручен

На время

А так-то — он гений

Поэт он

Где же ангел под небесами? –

Умирая Святой Сусанин

Вопрошал не гневаясь

Выпивая с поляками

На брудершафт напиток

Смерти с большими раками

Страшных запредельных пыток

Взаимных

Когда мерцавшая звезда

Среди иных пустых пульсаций

Явилась в Вифлеем — тогда

Скотам даже стало казаться

Что всюду некий странный трепет

Пробегает

Что они — ужас что! но терпит

Их кто-то

Заради собственного терпения, любви и надежды

Сидят евангелисты

Как будто бы евреи

По виду

Вдоль длинной галереи

И псевдомускулисты

Мускулисты, в смысле, духовно

Обтянутые кожей

О чём-то невозможном

Переговариваются

По мотивам поэзии Арбузова

В предуведомлениях к предыдущим сборникам этого цикла — стихи по мотивам чужой поэзии — я, как правило, акцентировал тему моего смирения, покорного следования взятому материалу, умерения поэтических амбиций. Ну, в общем, известный мотив поэтического смирения паче гордости. И вот теперь, дабы не выглядеть именно подобным лицемером, отмечаю для всех, да и для себя, в первую очередь, что по прошествии некоторого времени просто неспособен выделить чужой материал, припомнить не свои слова и даже чувства, подвигавшие меня в случае каждого конкретного стихотворения как-то настраиваться на сопереживание. Ничего не помню. Вижу только тексты. Достаточно обычные свои тексты. А впрочем, иногда мелькает в них что-то — и опять они не мои.

Мне было три года

А братишке — шесть

Мы сидели у входа

В храм

И вдруг посыпалась жесть

С крыши

На пустую дорогу

Так я узнал про Бога –

Что Он есть

Я тронул её за юбку

А юбка-то и озлилась

Я было отдёрнул руку

Ан нет — рука прицепилась

Уж рвал я её, отрывал –

А нет! вот с тех пор и стал

Как приклеенный

Или, если хотел отцепиться –

то отцеплялся, но уже

без руки

Я взлетел на коня

Брызжа пеною сам

Кровь текла по усам

Он взглянул на меня

Конь

С некоторым сожалением и пониманием даже

И сказал: Аксакал

Ты бы что ли поскакал

А то всё томишься на месте да слюною брызжешь

На меня

Селиванову бабу

Я вовек не забуду

Вот уже — вислозадый

Я

Вот уже и беззубый

А всё помнится снова

Вспоминается

Как в бору-то сосновом

Она уединялась, скидывала

платье и голой по

колючкам до крови

каталась

А я весь дрожа подсматривал

В самый день Победы новой

Хоронили всем селом

Он лежал в гробу дубовом

В тихой церкви, и псалом

Повисал над ним как бредя

По-еврейски

В виде некоего медведя

Местного

Среднерусского

По Рейхстагу с красными

Звёздами гуляли

Духовные и праздные

Вот и догулялись –

Грудь крутая в орденах

А кругом — ни ох, ни ах! –

Вокруг-то уже одни рейхстаги

целёхонькие понастроены

Да нас в них не пускают

Да и не въедешь как раньше-то

на Катюше

Туман в сиреневом бору

Окутал сытого медведя

А я иду себе, ору

По молодости не предвидя

Ничего подобного

И вдруг — невообразимый он!

Но тут рассеялся туман

И медведь вместе с ним

Рассеялся

Это, оказывается, он из сиреневого тумана-то и соткался

По рекам вздувшиеся жилы

Проносят острую форель

И ломит кости, сухожилья

И стынет кровь — ещё апрель

Ведь