Николай Некрасов - Том 1. Стихотворения 1838-1855

<Январь 1845>

Послание к другу (из-за границы)*

Так мы готовимся, о други!

На достохвальные заслуги

Великой родине своей…

Друг, товарищ доброхотный!Помня, чествуя, любя,Кубок первый и почетныйПью в чужбине за тебя.Мил мне ты!.. Недаром смладаЯ говаривал шутя:«Матерь! вот твоя отрада!Пестуй бережно дитя.Будет Руси сын почтенный,Будет дока и герой,Будет наш — и непременноБудет пьяница лихой!»Не ошибся я в дитяти:Вырос ты удал и рьянИ летишь навстречу братийГорд, и радостен, и пьян!Горячо и, право, славноСердце русское твое,Полюбил ты достославноНас развившее питье.Весь ты в нас!.. Бурлит прекрасноВ жилах девственника кровь,В них восторженно и ясноК милой родине любовьПышет. Бойко и почтенноЗа нее ты прям стоишь…С ног от штофа влаги пенной,Влаги русской — не слетишь!Враг народов иностранных,Воеватель удалой,Ты из уст благоуханныхДышишь родине хвалой,Доли жаждешь ей могучей…Беспредельно преданаЕй души твоей кипучейШирина и глубина!..И за то, что Русь ты нашуЛюбишь — речь к тебе держу,И стихом тебя уважу,И приязнью награжу.Будь же вечно тем, что ныне:Своебытно горд и прям,Не кади чужой святыне,Не мирволь своим врагам;Не лукавствуя и пылкоУважай родимый край;Гордо мужествуй с бутылкой —Ни на пядь не уступай,Будь как был!.. За всё за это,Да за родину мою,Да за многи, многи летаНашей дружбы — днесь я пью…Пью… величественно-живоВ торжествующий стаканОдуряющее дивоУщедренных небом странЛьется. Лакомствуя мирно,Наслаждаюсь не спеша…Но восторженностью пирнойНе бурлит моя душа.Хладных стран заходный житель,Здесь почетно-грустен я:Не отцов моих обительЗдесь — не родина моя!То ли дело, как, бывало,Други, в нянином домуБесподобно, разудалоЗаварим мы кутерьму!..Чаши весело звенели,Гром и треск, всё кверху дном!Уж мы пили! уж мы пели!..В удовольствии хмельномВам стихи мои читал я…Сотый чествуя бокал,Им читанье запивал яИ, запивши, вновь читал.Благосклонно вы внимали…Было чудное житье:Други мне рукоплескали,Пили здравие мое!Здесь не то… Но торжествуюЯ и здесь порой, друзья.Счастье! фляжку — и большую —У матросов добыл яВлаги русской… Как МоэтаМне наскучит легкий хмель,Пью и потчую соседа…Объяденье! богатель!Ровно пьем; цветущ и весел,Горделиво я сижу…Он… глядишь — и нос повесил!Взором радостным слежу,Как с подскоком жидконогойНемец мой — сутул, поджар —Выйдет храбро, а дорогойБац да бац на тротуар…Драгоценная картинаСердцу русскому! ОнаВозвышает славянинаСилу скромную… Вина!На здоровье Руси нашей!Но, увы мне, о друзья!Не состукиваюсь чашейДружелюбно с вами я —И не пьется… Дух убитыйДостохвальной грустью сжат,И, как конь звучнокопытый,Все мечты туда летят,Где родимый дым струится,Где в виду своих сыновВолга царственно катитсяСредь почтенных берегов…Что ж? туда!.. Я скор на дело!Под родные небесаВольно, радостно и смелоЯ направлю паруса —Мигом к вам явлюсь на сходку!Припасайте ж старикуПереславльскую селедкуИ полштофа травнику!..

(январь 1845)

Новости*

Почтеннейшая публика! на дняхСлучилося в столице нашей чудо:Остался некто без пяти в червях,Хоть — знают все — играет он не худо.О том твердит теперь весь Петербург.«Событие вне всякого другого!»Трагедию какой-то драматург,На пользу поколенья молодого,Сбирается состряпать из него…Разумный труд! Заслуги, удальствоПохвально петь; но всё же не мешаетПорою и сознание грехов,Затем что прегрешение отцовДля их детей спасительно бывает.Притом для нас не стыдно и легкоВ ошибках сознаваться — их немного,А доблестей — как милостей у бога…

Из черного французского трикоЖилеты, шелком шитые, недавноВ чести и в моде — в самом деле славно!

Почтенный муж шестидесяти летЖенился на девице в девятнадцать(На днях у них парадный был обед,Не мог я, к сожаленью, отказаться);Немножко было грустно. Взор еяСверкал, казалось, скрытыми слезамиИ будто что-то спрашивал. Но яОтвык, к несчастью, тешиться мечтами,И мне ее не жалко. Этот взорУнылый, длинный; этот вздох глубокий —Кому они? — Любезник и танцор,Гремящий саблей, статный и высокий —Таков был пансионный идеалМоей девицы… Что ж! распорядилсяИначе случай…

Маскарад и балВ собранье был и очень долго длился.Люблю я наши маскарады; в них,Не говоря о прелестях других,Образчик жизни петербургско-русской,Так ловко переделанной с французской.

Уныло мы проходим жизни путь,Могло бы нас будить одно — искусство,Но редко нам разогревает грудьИз глубины поднявшееся чувство,Затем что наши русские певцыВсем хороши, да петь не молодцы,Затем что наши русские мотивы,Как наша жизнь, и бедны и сонливы,И тяжело однообразье их,Как вид степей пустынных и нагих.

О, скучен день и долог вечер наш!Однообразны месяцы и годы,Обеды, карты, дребезжанье чаш,Визиты, поздравленья и разводы —Вот наша жизнь. Ее постылый шумС привычным равнодушьем ухо внемлет,И в действии пустом кипящий умСуров и сух, а сердце глухо дремлет;И свыкшись с положением таким,Другого мы как будто не хотим,Возможность исключений отвергаемИ, словно по профессии, зеваем…Но — скучны отступления!

Чудак!Знакомый мне, в прошедшую субботуСошел с ума… А был он не дуракИ тысяч сто в год получал доходу,Спокойно жил, доволен и здоров,Но обошли его по службе чином,И вдруг — уныл, задумчив и суров —Он стал страдать славяно-русским сплином;И наконец, в один прекрасный день,Тайком от всех, одевшись наизнанкуВ отличия, несвойственные рангу,Пошел бродить по улицам, как тень,Да и пропал. Нашли на третьи сутки,Когда сынком какой-то важной уткиУж он себя в припадках величалИ в совершенстве кошкою кричал,Стараясь всех уверить в то же время,Что чин большой есть тягостное бремя,И служит он, ей-ей, не для себя,Но только благо общее любя…

История другая в том же родеС одним примерным юношей была:Женился он для денег на уроде,Она — для денег за него пошла,И что ж? — о срам! о горе! — оказалось,Что им обоим только показалось;Она была как нищая бедна,И беден был он так же, как она.Не вынес он нежданного удараИ впал в хандру; в чахотке слег в постель,И не прожить ему пяти недель.А нежный тесть, неравнодушно глядяНа муки завербованного зятяИ положенье дочери родной,Винит во всем «натуришку гнилую»И думает: «Для дочери другойЯ женишка покрепче завербую».

Собачка у старухи ХвастуновойПропала, а у скряги СурминаБежала гувернантка — ищет новой.О том и о другом извещенаСтолица чрез известную газету;Явилась тотчас разных свойств и летТьма гувернанток, а собаки нет.

Почтенный и любимый господин,Прославившийся емкостью желудка,Безмерным истребленьем всяких винИ исступленной тупостью рассудка,Объелся и скончался… Был на дняхВесь город на его похоронах.О доблестях покойника рыдая,Какой-то друг три речи произнес,И было много толков, много слез,Потом была пирушка — и большая!На голову обжоры непохож,Был полон погреб дорогих бутылок.И длился до заутрени кутеж…При дребезге ножей, бокалов, вилокПрипоминали добрые делаПокойника, хоть их, признаться, былоВесьма немного; но обычай милыйСвятая Русь доныне сберегла:Ко всякому почтенье за могилой —Ведь мертвый нам не может сделать зла!Считается напомнить неприличным,Что там-то он ограбил сироту,А вот тогда-то пойман был с поличным.Зато добра малейшую чертуТотчас с большой горячностью подхватятИ разовьют, так истинно скорбя,Как будто тем скончавшемуся платятЗа то, что их избавил от себя!Поговорив — нечаянно напьются,Напившися — слезами обольются,И в эпитафии напишут: «ЧеловекОн был такой, какие ныне редки!»И так у нас идет из века в век,И с нами так поступят наши детки…

Литературный вечер был; на немПроисходило чтенье. Важно, чинноСидели сочинители кружкомИ наслаждались мудростью невиннойОтставшей знаменитости. ПотомОдин весьма достойный сочинительТетрадицу поспешно развернулИ три часа — о изверг, о мучитель! —Читал, читал и — даже сам зевнул,Не говоря о жертвах благосклонных,С четвертой же страницы усыпленных.Их разбудил восторженный поэт;Он с места встал торжественно и строго,Глаза горят, в руках тетради нет,Но в голове так много, много, много…Рекой лились гремучие стихи,Руками он махал, как исступленный.Слыхал я в жизни много чепухиИ много дичи видел во вселенной,А потому я не был удивлен…Ценителей толпа рукоплескала,Младой поэт отвесил им поклонИ всё прочел торжественно с начала.Затем как раз и к делу приступитьПришла пора. К несчастью, есть и питьВ тот вечер я не чувствовал желанья,И вон ушел тихонько из собранья.А пили долго, говорят, потом,И говорили горячо о том,Что движемся мы быстро с каждым часомИ дурно, к сожаленью, в нас одно,Что небрежем отечественным квасомИ любим иностранное вино.

На петербургских барынь и девицНапал недуг свирепый и великий:Вскружился мир чиновниц полудикийИ мир ручных, но недоступных львиц.Почто сия на лицах всех забота?Почто сей шум, волнение умов?От Невского до Козьего болота,От Козьего болота до Песков,От пестрой и роскошной МиллионнойДо Выборгской унылой стороны —Чем занят ум мужей неугомонно?Чем души жен и дев потрясены??Все женщины, от пресловутой ОльгиВасильевны, купчихи в сорок лет,До той, которую воспел поэт(Его уж нет), помешаны на польке!Предчувствие явления еяВ атмосфере носилося заране.Она теперь у всех на первом планеИ в жизни нашей главная статья;О ней и меж великими мужамиНередко пренья, жаркий спор кипит,И старец, убеленный сединами,О ней с одушевленьем говорит.Она в одной сорочке гонит с ложаВо тьме ночной прелестных наших дев,И дева пляшет, общий сон тревожа,А горничная, барышню раздев,В своей каморке производит то же.Достойнейший сын века своего,Пустейший франт, исполнен гордой силой,Ей предан без границ — и для негоСредины нет меж полькой и могилой!Проникнувшись великостью трудаИ важностью предпринятого дела,Как гладиатор в древние года,С ней борется он ревностно и смело…Когда б вы не были, читатель мой,Аристократ — и побывать в танцклассеУ Кессених решилися со мной,Оттуда вы вернулись бы в экстазе,С утешенной и бодрою душой.О юношество милое! Тебя лиЗа хилость и недвижность упрекнуть?Не умерли в тебе и не увялиМладые силы, не зачахла грудь,И сила там кипит твоя просторно,Где всё тебе по сердцу и покорно.И, гордое могуществом своим,Довольно ты своею скромной долей:Твоим порывам смелым и живымТакое нужно поприще — не боле,И тратишь ты среди таких тревогДуши всю силу и всю силу ног…

20 февраля 1845