Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

" Я начал свой рассказ про грозный год страданий, "

Я начал свой рассказ про грозный год страданий,

И, опершись на стол, я полон колебаний.

Могу ли все сказать? И продолжать ли мне?

О, Франция! Звезда померкла в вышине!

Я чувствую, как стыд мне сердце заливает…

Смертельная тоска. Чума чуму сменяет.

Что ж! Будем продолжать Историю, друзья!

Наш век перед судом. И здесь свидетель я.

СЕДАН

Тулон — пустяк; зато Седан!

Паяц трагичный,За горло схваченный рукой судьбы логичной,Раб собственных злодейств, вдруг увидал в глаза,Что стала им играть, как пешкою, гроза,И рухнул в глубину бездонного позора,И неотступный блеск карающего взора,Свидетеля убийств, последовал за ним.Вчера еще тиран, сегодня призрак, дым,Он богом брошен был вглубь черного провала,Каких история дрожащая не знала,И поглотил его зловещей бездны зев.Все предсказания превысил божий гнев.

Однажды этот шут сказал: «Надев порфиру,Не ужас я внушил, а лишь презренье миру»Когда же стану я властителем земли?Пред дядею моим дрожали короли.Маренго я не знал, но знал денек брюмера.Макиавелли ум или мечту ГомераМой дядюшка умел в жизнь воплощать равно.Мне хватит первого. Мне Галифе давноПринес присягу. Мне верны Морни, Девьенны,Руэры. Я не взял ни Дрездена, ни Вены,Ни Рима, ни Москвы, — что ж, надо взять скорей.Я флаг андреевский сгоню со всех морейИ заберу себе владенья Альбиона.Вор — прозябает лишь без мирового трона.Великим стану я; служить мне прибежитВ тиаре папской Пий, в чалме Абдул-Меджид,Царь в пышной мантии, в собольей шапке старой.Ведь если я сумел обстреливать бульвары,Я Пруссию согну; и, право, труд один —Тортони штурмовать и штурмовать Берлин;Взял банк я — Майнц возьму без всякой лишней драки.Стамбул и Петербург — две гипсовых собаки;Эммануил и Пий схватились за ножи;Дерутся, как козлы, столкнувшиеся в ржи,Ирландцы с бриттами; Вильгельм полу-АттилаИ псевдо-Цезарь Франц, однако полный пыла,Вцепились в волосы; весьма горячий градИспанцы Кубе шлют. Я крикну всем: «Назад!» —И, некогда босяк, паяц, я — ходом хитрым —Над всеми тронами вдруг сделаюсь арбитром.И без труда почти мне слава суждена:Быть всемогуществом, всплывя наверх со дна,Великим Карлом стать из лже-Наполеонов —Недурно. Надо что? Взять несколько мильоновВзаймы, — не в первый раз! — дождаться темноты,Когда повсюду спят и улицы пусты,И, как халиф Гарун, бродивший столь беспечно,Вдруг счастья попытать. Удастся ведь, конечно,Рейн перейти, когда был пройден Рубикон.Пьетри гирляндами украсит свой балкон.Он умер, Сент-Арно; что ж, заменю Базеном.Мне Бисмарк кажется плутом обыкновенным,И втайне думаю, что я получше плут.Пока я достигал удачи там и тут.Помощник мой — обман, и счастье мы с ним стащим;Я трус — но побеждал, подлец — но слыл блестящим.Вперед! Я спас Париж и должен мир спасти,Я не остановлюсь теперь на полпути.Мне остается лишь метнуть шестерку ловко.Но надо поспешить, удача ведь — плутовка!Мир скоро будет мой, как я давно мечтал;Из шара этого мне сделают бокал.Я Францию украл, украсть Европу можно.Декабрь — вот мой мундир, и тьма — мой плащдорожный.Нет у кого орлов, тот коршунов найдет.Неважно! Всюду ночь. Воспользуюсь. Вперед!»

Но всюду белый день — над Лондоном, над Римом;Лишь этот человек считал себя незримым.Насмешку затая, его Берлин стерег.Лишь будучи слепым, он в ночь поверить мог.Всем яркий свет сиял, лишь он во тьме скитался.

Увы! Он ни с числом, ни с местом не считался.Вслепую, ощупью, вися над пустотой,Своей опорою считая сумрак свой,Самоубийца тот, свои войска построив,Послал историей прославленных героев —Без хлеба, без вождей, без пушек, без сапог —Туда, где бездною зиял безмолвный рок.Спокойно сам их вел — все ближе, ближе к краю.

«Куда ты?» — гроб спросил. Он отвечал: «Не знаю».

Да, в Этне Эмпедокл исчез, а Плиний былУбит Везувием: их, мудрецов, манилЗагадкой блеск жерла. Да, в Индии браминаЖрет невозбранно червь, и муки той причина —Стремленье рай обресть. Да, свой непрочный челнЛовец кораллов мчит среди коварных волн,Как кошка лижущих, меж островов Липари,Чья лава пурпуром горит в его загаре, —От мысов Корсики и до корфийских скал.Да, мудрым пал Сократ, Христос безумцем пал,Один — рассудочный, другой — в выси паривший.Да, вопиял пророк, Иерусалим клеймивший,Пока удар копья его не умертвил.Да, в море Лаперуз и в воздух Грин поплыл.Да, к персам Александр пошел, Траян к дакийцам.Понятно это все! Подвижникам, убийцам,Героям — было что искать! Но в бездне летВидал ли кто-нибудь безумный этот бред,Нелепый балаган, — видал ли идиота,Кто, нисходя с вершин триумфа и почета,Держась за нитку ту, в конце которой гроб,Могилу б рыл себе и, отирая лоб,Под нож, таинственный и страшный, сам, с разгону,Подсунул голову, чтоб укрепить корону?

Когда комета вновь летит в небытие,Следят созвездия последний блеск ее;И дьявол свергнутый в своем паденье грозномХранит величие, оставшись духом звездным;Высокая судьба, избранница веков,Горит сиянием последних катастроф.Так Бонапарт: он пал, но грех его огромный,Его Брюмер, не стал позором бездны темной;Господь его отверг, и все ж над ним не стыд,А нечто гордое и скорбное горит,И грани светлые сильнее мрачных граней;И слава с ним навек средь муки и рыданий;И сердце, может быть, в сомнениях, смоглоПростить колоссами содеянное зло.

Но горе тем, кто стал творить злодейство в храме,С кем снова должен бог заговорить громами.

Когда титан сумел украсть огонь с небес,Любой карманный вор ему вослед полез.Сбригани смеет ли равняться с Прометеем!Теперь узнали мы, — и в ужасе хладеем, —Что может превзойти великого пигмей,Что смерча гибельней отравленный ручей,Что нам еще грозят слепой судьбы измены —Тяжеле Ватерло, больней святой Елены.Бог солнцу черному мешает восходить.И совесть грозная велит нам искупитьБрюмер и с ним Декабрь, еще одетый тайной,О звездах грезящий в грязи необычайной, —Чтоб ужасы тех дней из памяти изгнать,Велит нам на весы последней гирей встать,Чтоб тот, кто всех давил, предстал бы для вселеннойНе жертвой царственной, а падалью презренной!Тогда, о род людской, урок ты обретешь,Тогда презрение в твою вольется дрожь,Тогда пародия придет взамен поэмы,И с омерзением тогда увидим все мы,Что нет трагедии ужасней и гнусней,Чем та, где шествует гиганту вслед пигмей.

Он был злодей, и рок так сделал непреложный,Чтоб все ничтожество стяжал он, весь ничтожный;Чтобы вовек ему и ужас и позорСлужили цоколем; чтоб роковой сей вор,Чей воровской притон стал троном величавым,Добавил мерзости — в них погрузясь — канавам;Чтоб цезарь, отпугнув зловонием собак,Припадок тошноты вдруг вызвал у клоак!

Что Рамильи теперь? Что поле АзинкураИ Трафальгар? О них мы только вспомним хмуро.Обида ли — Бленгейм, и скорбь ли — Пуатье?Не скрыто ли Кресси навеки в забытье?Нам Росбах кажется теперь почти успехом.О Франция! Вот где твоим ниспасть доспехам!Седан! Могильный звук! Там оборвалась нить.Отхаркни же его, чтоб навсегда забыть!

Равнина страшная! Два стана ждали встречи.

Два леса подвижных — сплошь головы и плечи,И сабли, и штыки, и ярость, и напор —Навстречу двинулись, смешались, взор во взор…Крик! Ужас! Пушки там иль катапульты? ЗлобаВсегда смятение родит у края гроба —И это подвигом зовется. Все бежит,Все рушится, и червь добычу сторожит.И смертный приговор монарших правосудийЗдесь над людьми, увы, должны исполнить люди!Убийство ближнего — вот лавры там и тут.Фарсала ль, Гестингс ли, Иена ли — несутОдним триумф, другим — отчаянье разгрома.О ты, Война! Тебя на колеснице громаБезумно жеребцы невидимые мчат.

Ужасен был удар. Кровавой бойни адУ всех зажег зрачки — как раскалил железо.С винтовкою Шаспо боролся штуцер Дреза.Дым тучею валил, и тысячи горгонМетнули скрежет свой в кровавый небосклон, —Стальные гаубицы, мортиры, кулеврины;Взметнулись вороны вкруг роковой долины:Им праздник — всякий бой, пир — всякая резня.Кипело бешенство средь дыма и огня,Как будто целый мир в бой погрузился тоже —От трепетных людей до веток, полных дрожи,До праха жаркого равнины роковой.Меняясь натиском, развертывался бой.Там Пруссия была, здесь Франция родная.Одни — с надеждою прощались, умирая,Другие — с радостью постыдною разя;Всех опьяняла кровь, безумием грозя,Но не бежал никто: судьба страны решалась.Зерно каленое по воздуху металось:Картечь горячая хлестала все кругом;Хрипевших раненых давили каблуком;И пушки, грохоча в мучительной надсаде,Бросали по ветру седого дыма пряди.Но в недрах ярости, как благостная весть,Сияли — родина, долг, жертвенность и честь.Вдруг в этом сумраке, где отдаленным эхомСвирепый призрак — смерть встречала пушки смехом,В безумном хаосе, в эпическом аду,Где сталь врубалась в медь, ломаясь на ходу,Где опрокинутых разили сверху бомбы,В рычанье, в грохоте зловещей гекатомбы,Под непрерывный плач взывающих рожков,Где каждый наш солдат, сражаясь, был готовСравняться с предками, увенчанными славой, —Внезапно строй знамен вдруг дрогнул величавый,И в час, когда бойцы, покорствуя судьбе,Дрались и падали в неистовой борьбе,Раздался страшный крик. «Я жить хочу!»

И разомСмолк рев орудий; бой, уже терявший разум,Стих… Бездна адская свой суд произнесла.

И когти напряглись у Черного Орла.

Тогда вся Франция, — любой великий подвиг, —Ее отвага — Бренн, ее победа — Хлодвиг,Титаны галльские с косматой головой,Сраженья гордые — Шалона славный бой,Ужасный Тольбиак, кровавая аренаАреццо, Мариньян, Бувин, Боже, Равенна,Свирепый Аньядель на боевом коне,Форну, Иври, Кутра, Фонтенуа в огне,Денен и Серизоль — бессмертные удары,В чьем взоре молнии и в крыльях — пламень ярый,Маренго и Ваграм — ревущее жерло,Последнее каре на поле Ватерло,И все вожди: и Карл, великий средь великих,За ним — Мартелл, Тюренн — гроза тевтонов диких,Конде, Виллар — бойцов надежда и пример,И Сципион-Дезе, и Ахиллес-Клебер,И сам Наполеон, векам сложивший сагу, —Рукой разбойника свою отдали шпагу.

Вианден, 5 июля