Михаил Кульчицкий - Стихи из книги "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне"
1939
* * *
Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю Котовского разум,Который за час перед казньюТело свое граненоеЯпонской гимнастикой мучил.
Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю мальчишек смелых,Которые в чужом городеПишут поэмы под утро,Запивая водой ломозубой,Закусывая синим дымом.
Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю солдат революции,Мечтающих над строфою,Распиливающих деревья,Падающих на пулемет!
Октябрь 1939
БУДНИ
Мы стоим с тобою у окна,Смотрим мы на город предрассветный.Улица в снегу, как сон, мутна,Но в снегу мы видим взгляд ответный.
Этот взгляд немеркнущих огнейГорода, лежащего под нами,Он живет и ночью, как ручей,Что течет, невидимый, под льдами.
Думаю о дне, что к нам плыветОт востока, по маршруту станций.Принесет на крыльях самолетНовый день, как снег на крыльев глянце.
Наши будни не возьмет пыльца.Наши будни — это только дневка,Чтоб в бою похолодеть сердцам,Чтоб в бою нагрелися винтовки.
Чтоб десант повис орлом степей,Чтоб героем стал товарищ каждый,Чтобы мир стал больше и синей,Чтоб была на песни больше жажда.
1939?
ХЛЕБНИКОВ В 1921 ГОДУ
В глубине Украины,На заброшенной станции,Потерявшей название от немецкого снаряда,Возле умершей матери — черной и длинной —Окоченевала девочкаУ колючей ограды.
В привокзальном сквере лежали трупы;Она ела веточки и цветы,И в глазах ее, тоненьких и глупых,Возник бродяга из темноты.
В золу от костра,Розовую, даже голубую,Где сдваивались красные червячки,Из серой тюремной наволочкиОн вытряхнул бумаг охапку тугую.
А когда девочка прижаласьК овалуТеплого светаИ начала спать,Человек ушел — привычно устало,А огонь стихи начинал листать.
Но он, просвистанный, словно пулями роща,Белыми посаженный в сумасшедший дом,СжигалСвоиМарсианскиеОчи,Как сжег для ребенка свой лучший том.
Зрачки запавшие.Так медведиВ берлогу вжимаются до поры,Чтобы затравленнымиНапоследокПойти на рогатины и топоры.
Как своего достоинства версию,Смешок мещанскийОн взглядом ловил,Одетый в мешокС тремя отверстиями:Для прозрачных рук и для головы.
Его лицо, как бы кубистом высеченное:Углы косые скул,Глаза насквозь,ТемьНаполняла въямины,Под крышею волосИзлучалась мысль в года двухтысячные.
Бездомная, бесхлебная, бесплоднаяСудьба (Поскольку рецензентам верить) —ВотЭти строчки,Что обменяны на голод,Бессонницу рассветов — иНа смерть: (Следует любое стихотворение Хлебникова)
Апрель 1940
ДУЭЛЬ
Вороны каркали, и гаркали грачи,Березы над весною, как врачиВ халатах узких. Пульс ручьев стучит.Как у щенка чумного.Закричи,Февраль! И перекрестные лучиПронзят тебя. И мукам той ночи —Над каждой строчкой бейся, — но учись…. . . . . . . . .Каждая строчка — это дуэль, —Площадка отмерена точно.И строчка на строчку — шинель на шинель,И скресты двух шпаг — рифмы строчек.И если верх — такая мысль,За которую сжегся Коперник,Ты не сможешь забыть, пусть в бреду приснись,Пусть пиши без бумаги и перьев.
Май 1940?
ДОСЛОВНАЯ РОДОСЛОВНАЯ
Как в строгой анкете —Скажу не таясь —Начинается самоеТакое:Мое родословное древо другое —Я темнейший грузинскийКнязь.Как в Коране —Книге дворянских деревьев —ПредначертаныЧешуйчатые имена,ИВетхие ветвиИ ветки древниеУпирались терниямиВ меня.Я немного скрывал этоВсе года,Что я актрисою-бабушкой — немец.Но я не тогда,А теперь и всегдаСчитаю себя лишь по внуку:Шарземец.ИсчерпатьИнвентарь грехов великих,Как открытку перед атакой,Спешу.Давайте жераскуримэту книгу —Я лучше новую напишу!Потому что я верю, и я без вериг:Я отшиб по звену и Ницше, и фронду,И пятьМатериков моих сжимаютсяКулаком Ротфронта.И теперь я по праву люблю Россию.
ТВОРЧЕСТВО
Я видел, как рисуется пейзаж:Сначала легкими, как дым, штрихамиНабрасывал и черкал карандашТраву лесов, горы огромный камень.Потом в сквозные контуры-штриховМозаикой ложились пятна краски,Так на клочках мальчишеских стиховБесилась завязь — не было завязки.И вдруг картина вспыхнула до черта —Она теперь гудела как набат.А я страдал — о, как бы не испортил,А я хотел — еще, еще набавь!Я закурил и ждал конца. И вотВсё сделалось и скучно и привычно.Картины не было — простой восходМой будний мир вдруг сделал необычным.
Картина подсыхала за окном.
НОВЕЛЛА
От рожденья он не видел солнца.Он до смерти не увидит звезд.Он идет. И статуй гибких бронзаСмотрит зачарованно под мост.Трость стучит слегка. Лицо недвижно.Так проходит он меж двух сторон.У лотка он покупает вишниИ под аркой входит на перрон.Поезда приходят и уходят,Мчит решетка тени по лицу.В город дикая идет погодаТою же походкой, что в лесу.Как пред смертью — душным-душно стало.И темно, хоть выколи глаза.И над гулким куполом вокзалаНачался невидимый зигзаг.Он узнал по грохоту. И сразу,Вместе с громом и дождем, влетелВ предыдущую глухую фразу —Поезд, на полметра от локтей.А слепой остался на перроне.И по скулам дождь прозрачный тек.И размок в его больших ладоняхИз газеты сделанный кулек.[Поезд шел, скользящий весь и гладкий,В стелющемся понизу дыму.]С неостановившейся площадкиВыскочила девушка к нему.И ее лицо ласкали пальцыХоботками бабочек. И слов —Не было. И поцелуй — прервалсяГлупым многоточием гудков.Чемодан распотрошив под ливнем,Вишни в чайник всыпали. ПотомОб руку пошли, чтоб жить счастливо,Чайник с вишнями внести в свой дом…. . . . . . . . . . . . . . .И, прикуривая самокрутку,У меня седой носильщик вдругТак спросил (мне сразу стало грустно):"Кто еще встречает так сестру?"Только б он соврал, старик носильщик.
* * *
Я вижу красивых вихрастых парней,Что чехвостят казенных писак.Наверно, кормильцы окопных вшейИнтендантов честили так.
И стихи, что могли б прокламацией статьИ свистеть, как свинец из винта,Превратятся в пропыленный инвентарьОрденов, что сукну не под стать.
Золотая русская сторона!Коль снарядов окончится лязг,Мы вобьем в эти жерла свои ордена,Если в штабах теперь не до нас.
1941
