Борис Гребенщиков - Лес
Но старик дер Иглуштоссер не стал выводить его из этого блаженного состояния, ибо много он видел всяких приходов на своем веку и хорошо знал, что приход не дверь на дереве, в которую как войдешь, так и выйдешь. Вместо этого он зажмурился, тщательно протер глаза, сначала левый, потом правый, вынул из кармана монокль из слоновой кости и половину фирменного поляроида и приставил их в должные места своего морщинистого лица. Проделав вышеописанные махинации, он воззрился на молодого ван Винкля, и в глазах его при этом, хорошо видных через упомянутые зрительные приборы, горел огонек интереса.
- Откуда же ты пришел, о не слабый вьюнош, - спросил он, удовлетворив, наконец, свое зрительное любопытство, и придя к выводу, что несмотря на чрезмерно молодой возраст, незнакомец ему чем-то нравится.
- Мой путь долог, о почтенный старец, - отвечал ему Рип ван Винкль, и облачко задумчивости промелькнуло на его челе, но оно исчезло так же мгновенно, как и появилось.
И он продолжал:
- Сейчас моя дорога лежит из Каменных столбов Яр-Отцара, где я провел три месяца, изучая древние рукописи секты За.
- Зачем же они были нужны тебе, - снова спросил старик дер Иглуштоссер, немало пораженный ученостью молодого странника.
- Мудрецы секты За искали дорогу в дхарму, - ответствовал Рип ван Винкль и улыбнулся, ожидая новых вопросов. Но тут доселе молчащий старик ван Оксенбаш встрепенулся и повторил:
- Дорога в дхарму.
Старик дер Иглуштоссер удивленно взглянул в его сторону, ибо не ожидал от своего чудаковатого товарища никаких было реплик. Но тот не заметил этого, ибо всколыхнулось что-то в его глубинах, и весь он замер, прислушиваясь к голосам давно забытого ушедшего, которые что-то шептали в колодцах его воспоминаний.
Словно в какой-то полудреме он увидел себя молодого и полного сил, залитый солнцем в год Говорящей звезды, веселые дни и ночи, походы в лес, смех квянок среди изумрудных ветвей дерева и запыленного седого мудреца в фиолетовом плаще с пурпурным пентаэдром на четырех серебряных цепях, он говорил:
- Дорога в дхарму тяжела и далека, лишь вам она под силу, вам, у которых глаза не закованы в пелену рассудка, а сердце не заковано в стену здравого смысла.
И забывшись, старик ван Оксенбаш повторил слова, отозвавшиеся эхом в его душе в тот далекий солнечный год. Легко найти тропинку, ведущую к этой дороге, а чей-то незнакомый голос продолжал за него: "стоит лишь обратить глаза к солнцу в небе души своей". Старик ван Оксенбаш медленно открыл глаза. На землю неслышно надвигалась ночь, и сидя на песке, перед ним улыбался юноша, чей взгляд был подобен дуновению ветра.
ОБРЫВОК БУМАГИНить горизонта вожжена зарейИ снова нам рассвет отдал дорогу,Мы разорвали кандалы времен,Что говорить с незнающим имен,Переступая новые пороги,Лишь только песней путь нам озари.
2
Перейдя мост, он остановился, и прислонившись к замшелому огромному столбу, закурил, потом медленно поднял глаза и впервые увидел лес так близко; что ж, это зрелище заслуживало всех прочуствованных эпитетов, которыми оно вознаграждалось во всех концах света, причем, обычно теми людьми, которые в глаза не видели местность вокруг деревьев, а про черный лес слышали в каком-нибудь кабаке из уст человека, который был там не больше чем они сами. И, млея от ужаса, и не понимая, они говорили об этом страшном лесе, лесе-беззаконнике, лесе-убийце, описывая ужасы и безобразия, которые он являет заблудившемуся путнику, которыми сводит его с ума. Вереща от возбуждения, брызгая слюной, махая руками, они заклинали не искать туда путей и держаться в стороне от всего, что может быть лесом, и говорили, что, побывав там, они навсегда зареклись бродить по подобным местам и навсегда стерли из памяти дорогу в лес.
Он стоял огромный и могучий, чистый от всей грязи слов, которые налипали на него, как будто впервые он позволил на себя смотреть человеку. Черные тени гигантских деревьев сплетались с маленьким кустарниковым гулом, в свете равномерно покачивая с кружевом папоротников, и во мрачной глубине холодно мерцали огоньки.
Винкль сидел не шевелясь, чтобы не нарушить эту беззвучную песню, которая захватила его и понесла в странном и неподвижном танце. Кольца дыма свивались и развивались, словно образовывая на мгновение надписи на ведомых языках, рисуя что-то, о чем-то говоря. Покурив, он встал, легко сбежал с откоса дороги и вошел в лес.
ФРАГМЕНТ 2
Уинки поудобнее устроился на мягком мху, привалившись спиной к шершавой коре дерева и облегченно вздохнул. Тянуться за сумкой ему явно было лень и он прикидывал, через какое время он сможет, без особого ущерба для своего блаженства, достать оттуда сигарету. Не успев еще кончить эти приятные размышления, и повинуясь, наконец, своему туманному чутью, он поднял голову и посмотрел вверх. Не то чтобы он особо удивился, нет, он скорей воспринял все как должное. Во всяком случае зрелище, представшее его глазам, его явно не запугало. Откровенно говоря, он даже словил на этом своеобразный кайф.
Ибо, рано или поздно, ожидал чего-либо подобного, а к таким вариациям на тему случайности он был приучен с детства.
Однако, это помогло ему отвлечься от созерцания носков своих ботинок. Рискуя вывихнуть какую-либо из конечностей, он потянулся к сумке, закурил только тогда перевел взгляд на висящего слева от него человека. Прикид его находился в той стадии поношенности, который позволял заподозрить в нем коренного жителя леса. А был тот повешенный лет сорока с окладистой бородой темного цвета, и глаза его спокойно, благожелательно были скошены на Винкля. По его виду никак было нельзя сказать, что он испытывает какое-либо неудобство от своего положения, только узел грубой веревки, торчащий за затылком, и малость неестественная посадка головы, наводили на мысль, что этот человек, мягко говоря, мертв.
Винкль нетерпеливо курил, не сводя глаз с повешенного. Тот висел себе и смотрел на Винкля. Где-то вдалеке послышался одинокий звук скрипки, неведомый скрипач мелодично играл гаммы сначала, и потом все более и более отрывисто. Затем замолчал и начал какую-то неопределенную мелодию, судя по которой, он был человеком, не лишенным некоторых странностей. Звук скрипки оборвался и Уинки задумчиво выпустил облачко сизого дыма.
- А что это он перестал играть? - спросил он.
Висельник укоризненно повращал глазами.
- Так ведь это эмуукский скрипач, - сказал он приятливо хриповатым тенорком, словно заржавевшим от долгого неупотребления.
Уинки не стал интересоваться дальнейшими особенностями стиля лесных музыкантов, а помолчав немного, осведомился:
- Ну, как висится?
- Да хорошо в общем-то, - охотно ответил висящий, - вишу, все видно, все слышно, спокойно, никто думать не мешает, только вот иногда пить охота так ведь и дождь временами идет, глядишь, и напьешься вволю.
Уинки вытащил из сумки еще одну сигарету, потом спохватился и спросил:
- Курить хочешь?
- Спасибо, только мне курить как-то без кайфа, - подумав сказал висящий с оттенком легкой грусти в голосе и добавил:
- Да меня, откровенно говоря, и нет вовсе.
Дым синими струйками вся в неподвижном пушистом воздухе, вдали за деревьями мерцало зеленое пламя.
ФРАГМЕНТ 5
Подходя к поляне, он заметил, что черные и страшные очертания деревьев совсем скрыли от него происходящее. И даже о том, что перед ним поляна, он только догадывался по всплескам голубого сияния и звучанию инструментов. Звучали они превосходно, торжественно, и полные скрытой мощи органные аккорды наплывали на мелодию скрипок, нежно пели флейты, и только время от времени диссонансом ухал паровой молот. Уинки так и не смог до конца уяснить, чем же хорош этот Вискайю Фрумпельх, непревзойденный мастер игры на Хаимендском паровом молоте, хотя именно о нем шептали афиши, развешанные на каждом информационном дереве, и тщательно выписанные на боках неповоротливых сырвустверей.
ЭЛЕКТРИЧЕСКИХ СИМФОНИЙ
ЭМУУКСКИЙ ЛЕГАЛЬНЫЙ ОРКЕСТР АБНУЦЕАЛЛА
ИСПОЛНЯЕТ ТРЕТЬЮ СИМФОНИЮ ЛЯ МАЖОР
ТЕОФИЛИУСА СЮРТЬЕСКЕРА,
ПРИ УЧАСТИИ НЕПОВТОРИМОГО
ВИСКАЙЮ ФРУМПЕЛЬХА.
ВХОД ОБЯЗАТЕЛЕН.
Уинки не решился не выполнить это странное предупреждение по поводу входа и вот теперь, подходя близко к поляне, увидел, что кроме оркестра, там никого не было. И сам оркестр представляет собой настолько необычное зрелище, что Уинки сразу забыл о видимом отсутствии слушателей, предоставив глазам своим всласть вкусить прелесть созерцания. Оркестр, освещенный приятным голубым освещением, был погружен в пучину исполнения. Смычки скрипачей слаженно пилили воздух, время от времени касаясь их струн, что производило потрясающий звуковой эффект. Контрабасист, краснощекий толстяк, в декольтированном сзади розовом фраке, с такой энергией щипал струны своего огромного контрабаса, что казалось, готов выщипать их до основания. То, что инструмент его пытался время от времени превратиться в молодое деревце, о чем неоспоримо свидетельствовали зеленые листочки, прорезавшиеся на грифе, когда контрабас замолкал, видимо, его ничуть не смущало.
