Анна Баркова - Стихотворения

1932

В бараке

Я не сплю. Заревели бураныС неизвестной забытой поры,А цветные шатры ТамерланаТам, в степях… И костры, и костры.

Возвратиться б монгольской царицейВ глубину пролетевших веков,Привязала б к хвосту кобылицыЯ любимых своих и врагов.

Поразила бы местью дикарскойЯ тебя, завоеванный мир,Побежденным в шатре своем царскомЯ устроила б варварский пир.

А потом бы в одном из сражений,Из неслыханных оргийных сечВ неизбежный момент пораженья Я упала б на собственный меч.

Что, скажите, мне в этом толку,Что я женщина и поэт?Я взираю тоскующим волкомВ глубину пролетевших лет.

И сгораю от жадности страннойИ от странной, от дикой тоски.А шатры и костры ТамерланаОт меня далеки, далеки.

Караганда, 1935

О возвышающем обмане

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые.

Клочья мяса, пропитанные грязью,В гнусных ямах топтала нога.Чем вы были? Красотой? Безобразием?Сердцем друга? Сердцем врага?

Перекошено, огненно, злобноНебо падает в темный наш мир.Не случалось вам видеть подобного,Ясный Пушкин, великий Шекспир.

Да, вы были бы так же разорваныНа клочки и втоптаны в грязь,Стая злых металлических вороновИ над вами бы так же вилась.

Иль спаслись бы, спрятавшись с дрожью,По-мышиному, в норку, в чулан,Лепеча беспомощно: низких истин дорожеВозвышающий нас обман.

1946

Инквизитор

Я помню: согбенный позором,Снегов альпийских белей,Склонился под огненным взором,Под взором моим Галилей.

И взгляд я отвел в раздумье,И руки сжал на кресте.Ты прав, несчастный безумец,Но гибель в твоей правоте.

Ты сейчас отречешься от мысли,Отрекаться будешь и впредь.Кто движенье миров исчислил,Будет в вечном огне гореть.

Что дадите вы жалкой черни?Мы даем ей хоть что-нибудь.Все опасней, страшней, невернейБудет избранный вами путь.

Вы и сами начнете к БогуВ неизбывной тоске прибегать.Разум требует слишком много,Но не многое может дать.

Затоскуете вы о чуде,Прометеев огонь кляня,И осудят вас новые судьиБеспощадней стократ, чем я.

Ты отрекся, не выдержал боя,Выходи из судилища вон.Мы не раз столкнемся с тобоюВ повтореньях и смуте времен.

Я огнем, крестом и любовьюУсмиряю умов полет,Стоит двинуть мне хмурой бровью,И тебя растерзает народ.

Но сегодня он жжет мне руки,Этот крест. Он горяч и тяжел.Сквозь огонь очистительной мукиСлишком многих я в рай провел.

Солнца свет сменяется мглою,Ложь и истина — все игра.И пребудет в веках скалоюТолько Церковь Святого Петра.

1948

Вера Фигнер

1Ветер мартовский, мартовский ветерОбещает большой ледоход.А сидящего в пышной каретеСмерть преследует, ловит, ждет.

Вот он едет. И жмется в кучиЛюбопытный и робкий народ.И осанистый царский кучерВеличаво глядит вперед.

Он не видит, что девушка нежная,Но с упрямым не девичьим лбом,Вверх взметнула руку мятежнуюС мирным знаменем, белым платком.

2Ни зевакой, ни бойкой торговкойТы на месте том не была.Только ум и рука твоя ловкаяЭто дело в проекте вела.

Эх вы, русские наши проектыНа убийство, на правду, на ложь!Открывая новую секту,Мы готовим для веры чертеж.

Не была там ты, но дело направилаИ дала указанье судьбе.Там ты самых близких оставила,Самых близких и милых тебе.

А потом вашу жизнь, и свободу,И кровавую славную быльПронизал, припечатал на годыПетропавловский острый шпиль.

А потом всё затихло и замерло,Притаилась, как хищник, мгла.В Шлиссельбургских секретных камерахЖизнь созрела и отцвела.

А потом, после крепости, — ссылка.Переезды, патетика встреч,Чьи-то речи, звучащие пылко,И усталость надломленных плеч.

Жутко, дико в открытом пространстве,В одиночке спокойно шагнешь.И среди европейских странствийБила страшная русская дрожь.

Но тревожили бомбы террораТех, кто мирным покоился сном,Ночь глухую российских просторовОзаряя мгновенным огнем.

Да, у вас появился наследник,Не прямой и не цельный, как вы.Ваша вера — и новые бредни,Холод сердца и страсть головы.

Вам, упорным, простым и чистым,Были странно порой далекиЭти страстные шахматисты,Математики, игроки.

Властолюбцы, иезуиты,Конспирации мрачной рабы,Всех своих предававшие скрытоНа крутых подъемах борьбы.

В сатанинских бомбовых взрывахВоплощал он народный гнев,—Он, загадочный, молчаливый,Гениальный предатель Азеф.

3Но не вы, не они. Кто-то третийРусь народную крепко взнуздал,Бунт народный расчислил, разметилИ гранитом разлив оковал.

Он империю грозную создал,Не видала такой земля.Загорелись кровавые звездыНа смирившихся башнях Кремля.

И предательских подвигов жаждаОбуяла внезапно сердца,И следил друг за другом каждыйУ дверей, у окна, у крыльца.

Страха ради, ради наградыЗашушукала скользкая гнусь.Круг девятый Дантова адаЗаселила советская Русь.

Ты молчала. И поступью мернойСквозь сгустившийся красный туманШла к последним товарищам вернымВ клуб музейных политкаторжан.

Но тебе в открытом пространствеБыло дико и страшно, как встарь.В глубине твоих сонных странствийПоявлялся убитый царь.

И шептала с мертвой улыбкойНенавистная прежде тень:«— Вот ты видишь, он был ошибкой,Этот мартовский судный день.

Вы взорвали меня и трон мой,Но не рабство сердец и умов,Вот ты видишь, рождаются сонмыНебывалых новых рабов».

Просыпалась ты словно в агонии,Задыхаясь в постельном гробу,С поздней завистью к участи Сони,И к веревке ее, и столбу.

1950

Герои нашего времени

Героям нашего времениНе двадцать, не тридцать лет.Тем не выдержать нашего бремени,Нет!

Мы герои, веку ровесники,Совпадают у нас шаги.Мы и жертвы, и провозвестники,И союзники, и враги.

Ворожили мы вместе с Блоком,Занимались высоким трудом.Золотистый хранили локонИ ходили в публичный дом.

Разрывали с народом узыИ к народу шли в должники.Надевали толстовские блузы,Вслед за Горьким брели в босяки.

Мы испробовали нагайкиСтароверских казацких полковИ тюремные грызли пайкиУ расчетливых большевиков.

Трепетали, завидя ромбыИ петлиц малиновый цвет,От немецкой прятались бомбы,На допросах твердили «нет».Мы всё видели, так мы выжили,Биты, стреляны, закалены,Нашей родины, злой и униженной,Злые дочери и сыны.

1952

Старуха

Нависла туча окаянная,Что будет — град или гроза?И вижу я старуху странную,Древнее древности глаза.

И поступь у нее бесцельная,В руке убогая клюка.Больная? Может быть, похмельная?Безумная наверняка.

— Куда ты, бабушка, направилась?Начнется буря — не стерпеть.— Жду панихиды. Я преставилась,Да только некому отпеть.

Дороги все мои исхожены,А счастья не было нигде.В огне горела, проморожена,В крови тонула и в воде.

Платьишко все на мне истертое,И в гроб мне нечего надеть.Уж я давно блуждаю мертвая,Да только некому отпеть.

1952