Теодор Крамер - Зеленый дом

Мотыга, заступ, долбня

На двор нисходит вечер, и почтисовсем темно становится в клети.Запылены, в последнем свете днястоят мотыга, заступ и долбня.

Мотыга не ходила со двора,картошку рыла с самого утра.Хозяйка с ней весь день трудилась впрок,и вот мешки набиты по шнурок.

И заступ тоже чести не ронял,он целый день дорогу починял.Его под вечер, вымотан всерьез,хозяин сгорбленный сюда принес.

В карьере наработалась долбня,мельчила честно крошево кремня.На небе день как раз сменился тьмой,хозяйский сын долбню принес домой.

Домой вернулись трое, все в пыли,свой инвентарь, понятно, принесли.Семья в дому, и дремлют взапертимотыга, заступ и долбня в клети.

Песня по часам

К восьми над рынком — тишь, теплынь;как сода, день истаял в синь;в навозе тонут воробьи,сидит громила в забытьиу стойки.

Сойдется в десять цвет пивнух,в гортань ползет коньячный дух;товар панельный в сборе весь,но за деньгой в карман не лезь —обчистят.

Вот полночь: наползает мрак,кто мерзнет — нюхает табак;наизготовку — сталь ножа,от жалости к себе дрожа,раскиснешь.

Горчинка — два часа утра,для шлюх — последняя пора.Вконец пустеет тротуар.Плати: додешевел товардо точки.

Четыре: день недалеко;хлеб вынут, скисло молоко,бредет домушник и, журча,течет пьянчужечья моча:о Боже.

Двое затравленных

Мой братец Лейба Люмпеншпитц,ответь: ну почемуты удавился, — чтобытеперь меня трясло бысредь улиц и в дому?!

Я опасался за тебя:торгуя, ты молчал,был очень независим,но груды злобных писемтак часто получал.

Ты стал, как зверь в своей норе,и дик, и одинок:ты вздрагивал от звоназлодея-телефонаи трубку снять не мог.

Ты дверь на стук не открывал, —о, ты хлебнул с лихвой;тряслись мои поджилки,но я носил посылкив дом зачумленный твой.

А что лежало, Лейба, в них,ну что за чепуха?В четверг — хвосты крысиные,а в пятницу — гусиныегнилые потроха.

Я слух воскресный счел однойиз худших небылиц, —кто мог бы знать заране?Повесился в чуланеты, Лейба Люмпеншпитц.

Со страху, Лейба Люмпеншпитц,легко в удавку влезть.Кровь холодеет в жилах,и я давно не в силахне выпить, ни поесть.

Ты был со мной, я был с тобой;ответь: ну почемуты удавился, — чтобывзамен меня трясло бысредь улиц и в дому?!

Рента

Джон Холмс и Билл, его сынок,уютно жили; шлапо почте рента Джону в срок —тридцатого числа.Случился грустный номер —родитель взял да помер;такие вот дела.

«Джон Холмс, я так тебя любил;без ренты мне — беда!»И вот папашу робкий Биллобклал кусками льда.Заклеил щели, фортки,темнела в белом сверткеотцова борода.

Билл закупал двоим еду —отец хворает, чай.Воняло, — Билл на холодуварганил завтрак, чай.А почтальон клиентуносил всё ту же ренту:ну что ж, хворает, чай.

Уже зима невдалеке,а Холмсы всё вдвоем,Билл — в уголке, Джон — в леднике,и каждый — при своем.На дверь, на стены, на полсынок духов накапали замерзал живьем.

«Джон Холмс, — шептал ночами Билл, —любимый мой отец!Тебя я вовсе не убил,мне жаль, что ты мертвец.Не зачервись, не надо,ведь я рехнусь от смрада,коль ты сгниешь вконец».

И все-таки пришел каюктерпению сынка.Джон Холмс во всё, во всё вокругпроник исподтишка…Нашли висящим Билла;и рента, видно было,торчит из кулака.

Отчет по поводу смерти торговца-надомника Элиаса Шпатца

Элиас Шпатц — умелый оптовик.Вот он идет домой; он небогат,тут мыло штабелями — он привык:еще чего — платить деньгу за склад?

Но день еще не кончен, как назло;отмыть непросто потные следы,и ящики ворочать тяжело,чтоб взять из рукомойника воды.

Гешефт сегодня — ничего себе;пусть пахнут мылом небо и земля, —Элиас Шпатц к себе приводит «бэ»,и надо проползти за штабеля.

Элиас Шпатц, да ты герой на вид!Разденься да в посель скорее влезь!Но девка всё испортить норовит:«Элиас Шпатц, чем так воняет здесь?»

Элиас Шпатц удачлив, потомурастут запасы у него в гнезде;но лишь для мыла место есть в дому.Раздеться бы, умыться — только где?

Элиас Шпатц, окончивши дела,идет в шинок топить тоску в питье,но сливовица мало помогла:замерз под утро в парке на скамье.

Из сборника «КАЛЕНДАРЬ»

(1930)

О Великом холоде накануне нового 1929 года

На Святого Стефана[1] пришли снегопады,завалило распадки, дома, палисады,и над плавнями, белый настил распуша,стекленела и стыла стена камыша.

Встала стужа, колодцы до дна проморозив,у саней отставала оковка полозьев;старики говорили, что, мол, никогдане случалось такие видать холода.

Ветер льдисто хрустел в человеческом горле,батраки простужались и наскоро мерли;задубевший, обглоданный труп оленькаотыскался у самых дверей кабака.

Звезды, вестники долгой морозной погоды,озирали озимых убитые всходы,виноградники, сгинувшие в холоду,и озерную гладь, что лежала во льду.

В полыньях, не умея добраться до суши,били крыльями и примерзали крякуши,и любой, кто решался дойти по снежку,их легко набирал в камышах по мешку.

Зимняя оттепель

Выдается тепло в середине зимы:застилается всё пеленой дождевою,оживают ручьи этой странной порой,и топорщится жнива стернею сырой,и гуденье идет сквозь еловую хвою.

Отступают снега, и увидеть легко,как под паром покоятся мрачные зяби,как на старых покосах гниют клевера,как погрызена зайцами в рощах кора,ибо дочиста съелись остатки кольраби.

Сучья, стужей отбитые, наземь летят;свекловица, что на поле сложена с лета,раскисает и пенится бурт за буртом,чтобы смрадом горячим окутать потомчуть обсохшие ветви кустов бересклета.

Что ни день, то хозяйству разор да урон —мокнут ветошь и пакля под черной соломой;от села до села — непролазная грязь,и в тумане плывет, всё мрачней становясь,солнца, странно разбухшего, шар невесомый.

Затопленная земля

От весеннего ветра чернеют луга,постепенно темнеют и тают снега,но канав не хватает; кипя и бурля,набухает растаявшим снегом земляи уходит под полую воду.

Дамбы хмуро застыли по горло в воде,вся равнина блестит, — лишь межа кое-гдеразрезает на ломтики мутную гладь;крест над церковью будет в закате пылать,осеняя весеннюю воду.

Далеко друг от друга стоят хутора,через ил продираются лодки с утра;воздух сладок и тих, и чиста синева,ветер гонит волну, и густая травапрорастает сквозь мутную воду.

Майские костры