Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Кое-что о зависти

Не помню, кому я завидовал и когда,Но было. Во лбу пламенело. В аорте стыло.Зависть – она, очевидно, тем и горда,Что, обернувшись, видишь зашедшие с тыла

Возможности, шансы, не урванные тобой.И это твоё неименье, твои потери.Пока ты угрюмо дул в свой сиплый гобой,Собратья твои наперебой потели,

Чтоб выиметь славу с листа. Но зависть остра,А здесь просто некуда деться от жирных пятен,Оставленных скукой. И краткость не им сестра,А тем, кто и рад бы успеть, да восторг невнятен.

Но было. Ведь ясно помню желчную слизь.Слепым не завидовал. Мертвым? Безумным? Детям?Уставшие верить, возможно, тем и спаслись,Что всех ревновали ко всем! Занятиям этим

Почти что мистическим нет ни конца, ни дна,Покуда архангелы не перекроют краник.Но ты понимал, что планида твой бедна,И грыз в одиночестве свой непечатный пряник.

Не крался, не рвался вперёд, не брёл по пятам.Зато и держался с собою на равных. Зато хотьСебя разумел. А завидовал только котам,Всегда одинаково чтущим охоту и похоть.

Голубь

Не тень крыла, а вымысел крыла.Не сытая, кичливая походка,Не злое бормотанье вдоль карниза,Не испещрённый калом император,А лишь пера под ветром содроганье,Коротенькие веточки следовДа тень крыла, нет, вымысел крыла,Забавный очерк детского рисункаИ неба незастроенные своды,Где глубь, голубизна и голубь свитыВ едину суть…Ты Ноя обнадёжил,Мадонне дал благую весть о сыне.А ныне что ж?Ты пакостишь, голубчик,Ты занят крохоборством, ты заносчивИ неучтив, и солнечные пятнаНе от тебя, как мы предполагалиТысячелетье прежде, замечаяНе тень крыла, а вымысел крыла.

Ноябрь

На заглохшем с июля барометре полная сушь.Водоводы и щели сошлись в си-минорной токкате.На случайно застрявшем в сознанье рекламном плакатеВесь в павлинах и пальмах маячит неурванный куш.

Месяц казней египетских, месяц задроченных душ,Ощутивших себя приложением, скажем, к простате.Спотыкаешься жить, зарекаешься браться за гуж,Понимаешь, что всё, что ты понял, ты понял некстати.

Безмятежный и полый, как в бурном апреле вода,Стал вот именно – полым; пустые тряся невода,Заводная фортунка неведомо что затевает.

Утро вечера гаже… И вдруг сквозь лазурный проломНевозможная птица летит, задевая крыломНекий остов незримый. И видно, что да – задевает.

«Влагодарю, как небо и земля…»

Влагодарю, как небо и земля,И головы, и крыши, и кресты,И кроны птицегласые стволов,И парка окустелую печаль,И берега утравленную дикость.Влагодарю молчанье соловья,Осоловелый пересмех скворца,Скворчащее потрескиванье дятла.Деревья – вы, я вас влагодарю:Елею, вязну, оберезеваю;Каштану в день рождения ношуПодсвечники;кудели тополинойНошу невероятное бельё;Над ивой, как над женщиной, смеюсьИ в липы, как в истории, влипаю…Осина, повернись, ещё, ещё,Достаточно.Взгляните, господа,Вот это руки, вот, взгляните, локти,Вот пальцы. Да, их много – но ведь этоНе человек, а дерево.Взгляните —Вот левый глаз, вот правый – обратитеВнимание на левый – он моргает.Не правда ли?Взгляните, господа,Вот бедра, вот влагалище дупла,Одна нога – но это ведь осина,Зачем ей две?Ей некуда спешить.

«Среди прелестных кофточек и туфель…»

Среди прелестных кофточек и туфель,Уютных брюк, прозрачных комбинацийИз ничего; средь завали продуктов —Сыров, жиров, колбас, окороков —Вдруг на прилавки выкинули солнце,В честь юбилея выбросили солнце,Беспечное, сияющее солнце,Возможно, импорт (кажется, Brasile).

Сначала все опешили немного:Как продавать – на литры или метры?Кто будет брать и как с ним обращаться?Ведь солнце не наденешь и не съешь…Потом схватились, выставили толпы,Давай хватать на литры и на метры(Когда-нибудь и солнце пригодится,К тому же импорт, кажется, Brasile).

А к вечеру уже не стало солнца.Ещё клевали голуби осколки,И продавцы горячими рукамиСсыпали в урны солнечную пыль.Кто закупил его? Домохозяйки,Фарцовщики – на случай оборота,Пенсионеры – на предмет леченья,Художник (надо срочно тратить деньги!),Поэт – затем, чтоб вставить в левый глаз.

И только детям не досталось солнца,И работягам не досталось солнца,Всем, кто был занят днём, не вышло солнца,Беспечного, сияющего солнца,Помеченного надписью «Brasile»…Одни, привычно побухтев, уймутся,Другие вместо солнца выпьют водки,И лишь поэт пойдёт гулять по крышам,Нахально вставив солнце в левый глаз.

«Так в мире было мирно и просторно…»

Так в мире было мирно и просторно,Идеи звонки, а стихи грустны,Когда придумал кто-то из БостонаЗаписывать на киноплёнку сны.

Отбросив страхи, щепетильность, гонор,Едва ему пообещали мзду,Под аппарат улёгся первый донор —Наспал аляповатую бурду.

Процесс усовершенствовали. ДалиИспить мудреных снадобий. А тамС людей снимать такие ленты стали,Что прошлое кино пошло к чертям.

Невнятные, задавленные чувства,Тщеславье, похоть вырвали из тьмы…Так появилось страшное искусство,Которое предполагали мы.

Парадоксальный мир оживших тенейДавал любому шансы на успех.Так это что ж? Выходит, каждый – гений?!Ведь сны – они талантливы у всех.

Сюжеты пёрли, громоздились, чахли.Спать стало крайне выгодным давно.А где-то близ Лозанны старый ЧаплинСнимал свое последнее кино.

«Всё, что пело, парило, клубилось…»

Всё, что пело, парило, клубилось,Впопыхах жизнерадостно билось,Постепенно стерпелось, слюбилось,И зима покатила в глаза.– Как, – спросил я Незримого Старца, —Убедиться, что мне, может статься,Не дано в залазурье пластаться,Где медвяная зреет лоза?Но Незримый, бестрепетно светел,Ничего, как всегда, не ответил,Только вол кукарекнул, как петел,Да слегка потекли тормоза.

Всё, что трогало, всё, что ласкало,Пустоту на свету полоскало,Всё, что душу пекло в пол-оскала,Застеклило дыханье зимы.– Почему, – я спросил с укоризнойУ звезды равнодушно-капризной, —Почему завершается тризнойВсякий раз постижение тьмы?И опять никакого ответа,Словно что-то заклинило где-то.Только вдруг поползли из кюветаЗемноводные цвета чумы.

Всё, что жгло, хохотало, хотело,Что летело с горы оголтело,Обратилось в зальделое тело,И повсюду раздались часы.– Почему остаётся тоска нам?Я спросил чудака со стаканом.Он шарахнул, загрыз тараканомИ лениво ответил: «Не ссы».

Гость

Дневных занятий произволИсчерпан был вполне.День пал, и вечер произвёл,И тьму зажёг в окне.

Выл домовой среди стропил,И леший причитал.Кто спал, кто пел, кто печь топил.Я, например, читал.

И вдруг дверей визгливый скрип,И мы глядим втроём,Как некрасивый, грязный типБуквально влип в проём.

Он пах, как падаль жарким днём,Как человечий срам,Но сила тьмы клубилась в нём,Дом обращая в храм.

Проснулся тот, который спал,Сказал: – Вот это сон!Эй, ты, орясина, шакал,Пошёл отсюда вон!

Гость обнаружил дёсны. СмрадСтал много тяжелей.– Налей. Мне что-то плохо, брат. —И повторил: – Налей.

Метался вой среди стропилИ снег сырой валил.Один курил, другой топил.Я, например, налил.

Он выпил зелье в два глотка,Засодрогался вслед.– Горька, – сказал, – а как сладка.И вышел. И привет.

Февраль на крыше бесов пасИ снег валил сырой.– Больной, – сказал один из нас,– Шакал, – сказал второй.

– Счастливец, – третий произнёс, —Он знает в жизни толк.Вот так и надо: на износ,Навскидку… – и умолк.

– Так пей, – сказал ему не я,А тот, что прежде спал, —И будешь рыло и свинья,Покуда не пропал.

Пей и торчи из всех прорехИ носом землю рой…– А кстати, выпить бы не грех, —Сказал тогда второй.

– Тут разговоров на сто лет,Не спор, а костолом…И вот бутылка на столе,И люди за столом,

И каждый взял по колбасеИ «будем!» возопилИ залудили. Но не все.Я, например, не пил.

«Баламутило, мучило, пучило…»