Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы
* * *
Услышав голос тихий и глухой,остановлюсь с протянутой рукой,сжимая прошлогоднюю газету.Снег падает по направленью к летуи замирает где-то за рекой.
Гудок оттуда хриплый и глухойвсё тянется без эха, без ответа.Я в сумерках ищу источник светаза городской невидимой чертой,давно уже от стаи той отсталый.
Слетает незаметно снег усталый.Его ловлю я ртом,и, застегнув пальто,гляжу в незамерзающие лужи,гордясь лишь мне заметной красотой,и радуюсь:могло бы быть и хуже.
И странно, что оставлена былаза рубежом осеннего стекларукой рассеяннойполоска этой суши.
Москва
Это я ни к кому.Закрываю глаза и плывув Карфаген моих зим,где посыпаны солью дворы,где татары живутс незапамятно-мутной порыи где в пять пополуднидавно уж не видно ни зги.
Жёлтый булочной светна сугроба холодной муке,и в кромешности трубблеск летит по незримой реке.Там вглухую игралиу сытных парных кабаков.А теперь ты стоишьу трамвайных бессмертных кругов.
Ты стоишь у прудов,на закраинах дуг голубых,на старинном снегу.Говоришь ты, но голос твой тих.
Я тебя не встречални с друзьями, ни в школьных дворах.Лишь порой на семейныхобрамленных фото,что стоят на комодахв теперь опустевших домах.Там, где шарят впотьмахзвёзды, фары машинв тишине и при ясной погоде.
Я тебя узнаю. Закрываю глаза и плыву,абонент всех сетей,по бездомной теперь Божедомке.Ты меня не ищини по спискам, ни в ликах витрин.Я живу далеко,у какой-то невидимой кромки.
Родная речь
И снова я ушёл в родную речь:«Сыр», «Хлеб», «Оргтехника»,Кинотеатр «Керчь».Туда, где жизнь свернулась на краю,там, где конечная,где я тебя люблю.Где я стою на ветреном углус брюнеткой ветреной,товароведом Женей,что ведает неведомый товар,с романом Шелдона.Короче говоря, другая эра.Странные картинызастыли в павильонах февраля.Чужие имена, дойдя до половины,вдруг замерзают.Гулкая земля звенит.И ржавая имперская зарятрепещет вымпеломнад очередью длинной.Но сделай шаг,и наполняет грудьгарь честности на пушкинских снегах,что светятся по далям околотка,и пригородный лес рисунком лёгкимплывёт в окне автобусной зимы.Грохочет дверь. Закончена посадка,и глохнущие близких голосаедва ли различимы, далеки.Родная речь из тьмы и тьмы, и тьмыза слюдяным стеклом в утробно-донном льду,где тщетное тепло моей рукиуже не оставляет отпечатка.
Непереводимое
Ждут, чифирят, канают, доят,стебают, пробуют на зуб,за зоб, мозги друг другу моют,жалеют, плачут и зовут.
Базлают, льют, лабают, бдят,ждут, осаждают дверь лабаза,берут на понт, живьём едят,честят, зелёнкой жгут заразу.
Ждут на перронах, мразь жуют,морочат, прочат – жив покуда,дымят, смолят, раза дают,ждут керосина, лета, чуда.
Тончают, ждут, рука руку моет,на уши вешают лапшу,прут, заправляют, пьют и кроют,рвут антифризом, стригут паршу.
Закосят, заметут и ждут,снуют, кусают, выжирают,дают потянуть, шкуру дерут,отлив, дрочат возле сарая.
Сыреют, греют, ждут и жгут,подмётки режут и балдеют,потом годят и ни гугу,потом жалеют о содеян —
ном. Тепло. Висит осенний свет,и стылый пласт листвы и тленазастыл в саду. И ты, присевна полусгнившее полено,
вдруг вспомнишь,как прекраснее азалииждала нас жизньс цветами на вокзале.
Анатомия любви
Вен венок, «Медуза горгона»,arbor vitae, борозд корона,древовидная вязь мозжечка.По височной кости читая,за преградой, за чудным барьером,в веществе горделиво-серомдве мечты лежат, как чета.
Сухожилий бережны пяльца,и нанизаны нежно пальцы,и затопленный сердца склеп,шеи ствол с кольцеваньем лет.Помнишь, в детстве покои мумий,сто костей известковых в сумме,где солей сероватый след.
Сочащиеся грозди почек,средоточие мочеточникови седалищный разворот,перистальтики юркий крот.Замечательно ниспадая,лабиринты переплетаетв глубине слоистых пород.
Кровяная сизая окись,слизистый купорос и пасынок волос,в темноте отсидевший срок.Фавна витиеватый рог,замерший, как усталый мальчик,всё бегущий во сне на даче:голенаст и членистоног.
И змеящийся эпителий,пока тело лежит в постели,неустанно шуршит в ночи.Только тень на стене молчит.И кто знает, что с нею будет,когда шум случайный разбудити душа во сне закричит.
Конец столетия
Всё ярче листва на закате столетья, и странно,по-прежнему время вращать времена не устало,как карусель в цепенеющем парке перед закрытьемв час, когда тени сдувает с холодных скамеекбезжалостный ветер.
Костры разожгли на углах, пешеходы подходят,и незнакомцы глядят в тебя пустыми глазами,как боги в музее.К счастью, пивные открыты,а в глуши не закрыты ларьки, далеко посевная,и три одичавших души согревает бутылка.
Поют пролетарии песни последнего боя,но пива навалом, свалило начальство,и спорить уж не о чем больше.С праздником! Нас пригласили,отметь этот день, дорогая.Может быть, это последняя встреча.Кто знает?
Двойник
Я жизнь свою провёл в борьбе с тобойс тех пор, когда стоял на мостовойв морозном паре у родных парадных.Теперь опять с повинной головойя слушаю, что шепчет соглядатай.Но, Боже мой, на то ответа нет.И только сон, когда плывёт рассвет,мне уши затыкает мёртвой ватой.
Прости меня, я не желаю зла.Но тычется дурная головав пустые руки, что не держат книгу.И, падая во тьму, воздушные слова,как блики, в никуда бегут по свету.
И мой ровесник, собеседник мой,сидит передо мной, задумчиво-седой,молчит и курит, старый неврастеник.Хранит посулы телефон немой.Там был и третий, безупречный, нои мной, и им остался незамечени ускользнул полупрозрачной тенью.
Июнь в Москве
Пока ещё хоть местность узнаётвечнолетящим пухом.Да анонимно поезд позовётзнакомо-донным гудом.
И это даже и не тот же звук,а слепок того звука, сгусток.Знакомо дышит предвечерний луг.Всё остальное пусто.
Так зверь на память запаха идёт,не напрягая слуха.Я позабыл, как звонок небосвод,когда так тихо, сухо.
Почти неузнаваем ближний лес:оскалы вилл средь сосен, но —суглинок, супесьи электрички дробный гон в ущельябезымянных улиц,
где глаз не узнаёт проулков стык.Мёртв низких окон фосфор.И всё это исчезло за год, вмиг.Почти неразличимый материк,где только пух да запахдачных сосен.
* * *
Ситуация грустная, моя дорогая.Воздух распадается на хладные глыбы.Мы в них живём, оберегая —каждый своё, я, например – губы.
Сколько лет я шепчу, прошу слова.Мы с жизнью всю жизнь говорим о разном.Я не прихожусь ко двору и каждый раз сноваищу полосу жизни, за которой – бездна.
Но и к бездне глаз привыкает устало.Там что-то знакомое движется и мерцает:мешки, головные уборы, без конца и краятоска-пересадка, толчея вокзала.
* * *
