Владимир Набоков - Университетская поэма

18

С ней Виолета не бранилась, —порой могла бы, но ленилась, —в благополучной тишинежила, о мире мало зная,отца все реже вспоминая,не помня матери (но мнео ней альбомы рассказали, —о временах осиных талий,горизонтальных канотье.Последний снимок: на скамьеона сидит; по юбке длиннойстекают тени на песок,скромна горжетка, взор невинный,в руке крокетный молоток).

19

Я приглашен был раза два-трив их дом радушный, да в театрераз очутилась невзначайсо мною рядом Виолета.(Студенты ставили Гамлета,и в этот день был рай не в райвеликой тени барда.) Чащемы с ней встречались на кричащейвечерней улице, когдаснует газетчиков орда,гортанно вести выкликая.Она гуляла в этот час.Два слова, шуточка пустая,великолепье темных глаз.

20

Но вот однажды, помню живо,в начале марта, в день дождливый,мы на футбольном были с нейсоревнованье. Понемногуросла толпа, — отдавит ногу,пихнет в плечо, — и все теснеймногоголовое кишенье.С самим собою в соглашеньея молчаливое вошел:как только грянет первый гол,я трону руку Виолеты.Меж тем, в короткие портки,в фуфайки пестрые одеты, —уж побежали игроки.

21

Обычный зритель: из-под кепкигуба брезгливая и крепкийдымок Виргинии. Но вдругразжал он губы, трубку вынул,еще минута — рот разинул,еще — и воет. Сотни руквзвились, победу понукая:игрок искусный, мяч толкая,вдоль поля ласточкой стрельнул, —навстречу двое, — он вильнул,прорвался, — чистая работа, —и на бегу издалекадубленый мяч кладет в воротаударом меткого носка.

22

И тихо протянул я руку,доверясь внутреннему стуку,мне повторяющему: тронь…Я тронул. Я собрался дажепригнуться, зашептать… Она женепотеплевшую ладоньосвободила молчаливо,и прозвучал ее шутливый,всегдашний голос, легкий смех:«Вон тот играет хуже всех, —все время падает, бедняга…»Дождь моросил едва-едва;мы возвращались вдоль оврага,где прела черная листва.

23

Домой. С гербами на фронтонахбольшое здание, в зеленыхпросветах внутренних дворов.Там тихо было. Там в суровой(уже описанной) столовойбыл штат лакеев-стариков.Там у ворот швейцар был зоркий.Существовала для уборкиглухой студенческой норытам с незапамятной порыстарушек мелкая порода;одна ходила и ко мнесбивать метелкой пыль с комодаи с этажерок на стене.

24

И с этим образом расстатьсямне трудно. В памяти хранятсяее мышиные шажки,смешная траурная шляпка, —в какой, быть может, и прабабкаее ходила, — волоскина подбородке… Утром раноиз желтоватого туманаона беззвучно, в черном вся,придет и, щепки принеся,согнется куклою тряпичнойперед холодным очагом,наложит кокс рукой привычнойи снизу чиркнет огоньком.

25

И этот образ так тревожит,так бередит меня… Быть может,в табачной лавочке отцаво дни Виктории, бывало,она румянцем волновалав жилетах клетчатых сердца —сердца студентов долговязых…Когда играет в темных вязахзвук драгоценный соловья,ее встречал такой, как я,и с этой девочкой веселойсирень персидскую ломал;к ее склоненной шее голойв смятенье губы прижимал.

26

Воображенье дальше мчится:ночь… лампа на столе… не спитсябольному старику… застыл,ночной подслушивает шепот:отменно важный начат опытв лаборатории… нет сил…Она приходит в час урочный,поднимет с полу сор полночный —окурки, ржавое перо,из спальни вынесет ведро.Профессор стар. Он очень скороумрет, и он давно забылдушистый табачок, которыйво дни Виктории курил.

27

Ушла. Прикрыла дверь без стука…Пылают угли. Вечер. Скука.И, оглушенный тишиной,я с кексом в родинках изюмапью чай, бездействуя угрюмо.В камине ласковый, ручнойогонь стоит на задних лапах,и от тепла шершавый запахувядшей мебели слышнейв старинной комнатке моей.Горящей кочергою ямкив шипящей выжигать стене,играть с самим собою в дамки,читать, писать, — что делать мне?

28

Отставя чайничек кургузый,родной словарь беру — и с музой,моею вялой госпожой,читаю в тягостной истомеи нахожу в последнем томемеж «хананыгой» и «ханжой»«хандра: тоска, унынье, скука;сплин, ипохондрия». А ну-кастихотворенье сочиню…Так час-другой, лицом к огню,сижу я, рифмы подбирая,о Виолете позабыв, —и вот, как музыка из рая,звучит курантов перелив.

29

Открыв окно, курантам внемлю:перекрестили на ночь землюсвятые ноты четвертей,и бьют часы на башне дальней,считает башня, и печальнейвдали другая вторит ей.На тяжелеющие зданьяпо складкам мантия молчаньяспадает. Вслушиваюсь я, —умолкло все. Душа мояуже к безмолвию привыкла, —как вдруг со смехом громовымвзмывает ветер мотоциклапо переулкам неживым!

30

С тех пор душой живу я шире:в те годы понял я, что в мирепред Богом звуки все равны.В том городке под сенью Башенбыл грохот жизни бесшабашен,и смесь хмельная стариныи настоящего живогомне впрок пошла: душа готовавсем любоваться под луной,и стариной, и новизной.Но я в разладе с лунным светом,я избегаю тосковать…Не дай мне, Боже, стать поэтом,земное сдуру прозевать!

31

Нет! Я за книгой в кресле сонномперед камином озареннымне пропустил, тоскуя зря,весны прелестного вступленья.Довольно угли и поленьясовать в камин — до октября.Вот настежь небеса открыты,вот первый крокус глянцевитый,как гриб, сквозь мураву пророс,и завтра, без обильных слез,без сумасшедшего напева,придет, усядется она, —совсем воспитанная дева,совсем не русская весна.

32

И вот пришла. Прозрачней, вышекурантов музыка, и в нишеепископ каменный сдаетквартиры ласточкам. И гулкодудя в пролете переулка,машина всякая снует.Шумит фонтан, цветет ограда.Лоун-теннис — белая отрада —сменяет буйственный футбол:в штанах фланелевых пошелвесь мир играть. В те дни кончалсяпоследний курс — девятый вал,и с Виолетой я встречалсяи Виолету целовал.

33

Как в первый раз она метнуласьв моих объятьях, — ужаснулась,мне в плечи руки уперев,и как безумно и унылоглаза глядели! Это былоне удивленье и не гнев,не девичий испуг условный…Но я не понял… Помню ровный,остриженный по моде сад,шесть белых мячиков и рядбольших кустов рододендрона;я помню, пламенный игрок,площадку твердого газонав чертах и с сеткой поперек.

34

Она лениво — значит, скверно —играла; не летала серной,как легконогая Ленглен[4].Ах, признаюсь, люблю я, други,на всем разбеге взмах упругийбогини в платье до колен!Подбросить мяч, назад согнуться,молниеносно развернуться,и струнной плоскостью сплечаскользнуть по темени мяча,и, ринувшись, ответ свистящийуничтожительно прервать, —на свете нет забавы слаще…В раю мы будем в мяч играть.

35