Осип Мандельштам - Камень (сборник)
1911
«Смутно-дышащими листьями…»
Смутно-дышащими листьямиЧерный ветер шелестит,И трепещущая ласточкаВ темном небе круг чертит.
Тихо спорят в сердце ласковомУмирающем моемНаступающие сумеркиС догорающим лучом.
И над лесом вечереющимВстала медная луна;Отчего так мало музыкиИ такая тишина?
1911
«Отчего душа так певуча…»
Отчего душа так певуча,И так мало милых имен,И мгновенный ритм – только случай,Неожиданный Аквилон?
Он подымет облако пыли,Зашумит бумажной листвой,И совсем не вернется – илиОн вернется совсем другой…
О, широкий ветер Орфея,Ты уйдешь в морские края —И, несозданный мир лелея,Я забыл ненужное «я».
Я блуждал в игрушечной чащеИ открыл лазоревый грот…Неужели я настоящий,И действительно смерть придет?
1911
Раковина
Быть может, я тебе не нужен,Ночь; из пучины мировой,Как раковина без жемчужин,Я выброшен на берег твой.
Ты равнодушно волны пенишьИ несговорчиво поешь;Но ты полюбишь, ты оценишьНенужной раковины ложь.
Ты на песок с ней рядом ляжешь,Оденешь ризою своей,Ты неразрывно с нею свяжешьОгромный колокол зыбей;
И хрупкой раковины стены, —Как нежилого сердца дом, —Наполнишь шепотами пены,Туманом, ветром и дождем…
1911
«О небо, небо, ты мне будешь сниться!..»
О небо, небо, ты мне будешь сниться!Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,И день сгорел, как белая страница:Немного дыма и немного пепла!
1911
«Я вздрагиваю от холода…»
Я вздрагиваю от холода —Мне хочется онеметь!А в небе танцует золото —Приказывает мне петь.
Томись, музыкант встревоженный,Люби, вспоминай и плачьИ, с тусклой планеты брошенный,Подхватывай легкий мяч!
Так вот она – настоящаяС таинственным миром связь!Какая тоска щемящая,Какая беда стряслась!
Что, если над модной лавкою,Мерцающая всегда,Мне в сердце длинной булавкоюОпустится вдруг звезда?
1912
«Я ненавижу свет…»
Я ненавижу светОднообразных звезд.Здравствуй, мой давний бред, —Башни стрельчатой рост!
Кружевом, камень, будьИ паутиной стань:Неба пустую грудьТонкой иглою рань.
Будет и мой черед —Чую размах крыла.Так – но куда уйдетМысли живой стрела?
Или, свой путь и срок,Я, исчерпав, вернусь:Там – я любить не мог,Здесь – я любить боюсь…
1912
«Образ твой, мучительный и зыбкий…»
Образ твой, мучительный и зыбкий,Я не мог в тумане осязать.«Господи!» – сказал я по ошибке,Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,Вылетело из моей груди.Впереди густой туман клубится,И пустая клетка позади…
1912
«Нет, не луна, а светлый циферблат…»
Нет, не луна, а светлый циферблатСияет мне, и чем я виноват,Что слабых звезд я осязаю млечность?
И Батюшкова мне противна спесь:«Который час?», его спросили здесь —А он ответил любопытным: «вечность».
1912
Пешеход
<М. Л. Лозинскому>
Я чувствую непобедимый страхВ присутствии таинственных высот.Я ласточкой доволен в небесах,И колокольни я люблю полет!
И, кажется, старинный пешеход,Над пропастью, на гнущихся мостках,Я слушаю, как снежный ком растет,И вечность бьет на каменных часах.
Когда бы так! Но я не путник тот,Мелькающий на выцветших листах,И подлинно во мне печаль поет;
Действительно, лавина есть в горах!И вся моя душа – в колоколах, —Но музыка от бездны не спасет!
1912
Казино
Я не поклонник радости предвзятой,Подчас природа – серое пятно, —Мне, в опьяненьи легком, сужденоИзведать краски жизни небогатой.
Играет ветер тучею косматой,Ложится якорь на морское дно,И бездыханная, как полотно,Душа висит над бездною проклятой.
Но я люблю на дюнах казино,Широкий вид в туманное окноИ тонкий луч на скатерти измятой;
И, окружен водой зеленоватой,Когда, как роза, в хрустале вино, —Люблю следить за чайкою крылатой!
1912
Золотой
Целый день сырой осенний воздухЯ вдыхал в смятеньи и тоске;Я хочу поужинать, и звездыЗолотые в темном кошельке!
И, дрожа от желтого тумана,Я спустился в маленький подвал;Я нигде такого ресторанаИ такого сброда не видал!
Мелкие чиновники, японцы,Теоретики чужой казны…За прилавком щупает червонцыЧеловек – и все они пьяны.
Будьте так любезны, разменяйте, —Убедительно его прошу, —Только мне бумажек не давайте —Трехрублевок я не выношу!
Что мне делать с пьяною оравой?Как попал сюда я, Боже мой?Если я на то имею право —Разменяйте мне мой золотой!
1912
Лютеранин
Я на прогулке похороны встретилБлиз протестантской кирки, в воскресенье,Рассеянный прохожий, я заметилТех прихожан суровое волненье.
Чужая речь не достигала слуха,И только упряжь тонкая сияла,Да мостовая праздничная глухоЛенивые подковы отражала.
А в эластичном сумраке кареты,Куда печаль забилась, лицемерка,Без слов, без слез, скупая на приветы,Осенних роз мелькнула бутоньерка.
Тянулись иностранцы лентой черной,И шли пешком заплаканные дамы.Румянец под вуалью, и упорноНад ними кучер правил в даль, упрямый.
Кто б ни был ты, покойный лютеранин,Тебя легко и просто хоронили.Был взор слезой приличной затуманен,И сдержанно колокола звонили.
И думал я: витийствовать не надо.Мы не пророки, даже не предтечи,Не любим рая, не боимся адаИ в полдень матовый горим, как свечи.
1912
Айя-София
Айя-София – здесь остановитьсяСудил Господь народам и царям!Ведь купол твой, по слову очевидца,Как на цепи подвешен к небесам.
И всем векам – пример Юстиниана,Когда похитить для чужих боговПозволила эфесская ДианаСто семь зеленых мраморных столбов.
Но что же думал твой строитель щедрый,Когда, душой и помыслом высок,Расположил апсиды и экседры,Им указав на запад и восток?
Прекрасен храм, купающийся в мире,И сорок окон – света торжество;На парусах, под куполом, четыреАрхангела прекраснее всего.
И мудрое сферическое зданьеНароды и века переживет,И серафимов гулкое рыданьеНе покоробит темных позолот.
1912
Notre Dame
Где римский судия судил чужой народ,Стоит базилика – и, радостный и первый,Как некогда Адам, распластывая нервы,Играет мышцами крестовый легкий свод.
Но выдает себя снаружи тайный план,Здесь позаботилась подпружных арок сила,Чтоб масса грузная стены не сокрушила,И свода дерзкого бездействует таран.
Стихийный лабиринт, непостижимый лес,Души готической рассудочная пропасть,Египетская мощь и христианства робость,С тростинкой рядом – дуб,и всюду царь – отвес.
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,Я изучал твои чудовищные ребра,Тем чаще думал я: из тяжести недобройИ я когда-нибудь прекрасное создам…
1912
Старик
Уже светло, поет сиренаВ седьмом часу утра.Старик, похожий на Верлэна,Теперь твоя пора!
В глазах лукавый или детскийЗеленый огонек;На шею нацепил турецкийУзорчатый платок.
Он богохульствует, бормочетНесвязные слова;Он исповедоваться хочет —Но согрешить сперва.
Разочарованный рабочийИль огорченный мот —А глаз, подбитый в недрах ночи,Как радуга цветет.
Так соблюдая день субботний,Плетется он – когдаГлядит из каждой подворотниВеселая беда;
А дома – руганью крылатой,От ярости бледна, —Встречает пьяного СократаСуровая жена!
1913
Петербургские строфы
<Н. С. Гумилёву>
Над желтизной правительственных зданийКружилась долго мутная метель,И правовед опять садится в сани,Широким жестом запахнув шинель.
Зимуют пароходы. На припекеЗажглось каюты толстое стекло.Чудовищна, – как броненосец в доке —Россия отдыхает тяжело.
А над Невой – посольства полумира,Адмиралтейство, солнце, тишина!И государства <крепкая> порфира,Как власяница грубая, бедна.
Тяжка обуза северного сноба —Онегина старинная тоска;На площади Cената – вал сугроба,Дымок костра и холодок штыка…
Черпали воду ялики, и чайкиМорские посещали склад пеньки,Где, продавая сбитень или сайки,Лишь оперные бродят мужики.
Летит в туман моторов вереница;Самолюбивый, скромный пешеход —Чудак Евгений – бедности стыдится,Бензин вдыхает и судьбу клянет!
1913
