Николай Некрасов - Том 1. Стихотворения 1838-1855
(Лето 1855)
На Родине*
Роскошны вы, хлеба заповедныеРодимых нив, —Цветут, растут колосья наливные,А я чуть жив!Ах, странно так я создан небесами,Таков мой рок,Что хлеб полей, возделанных рабами,Нейдет мне впрок!
Лето 1855
«Ты меня отослала далеко…»*
Ты меня отослала далекоОт себя — говорила мне ты,Что я буду спокоен глубоко,Убежав городской суеты.
Это, друг мой, пустая химера —И как поздно я понял ее.Друг, во мне поколеблена вераВ благородное сердце твое.
(Лето 1855)
«О, не склоняй победной головы…»*
О, не склоняй победной головыВ унынии, разумный сын отчизны.Не говори: погибли мы. Увы! —Бесплодна грусть, напрасны укоризны.
(29 августа 1855)
Гадающей невесте*
У него прекрасные манеры,Он не глуп, не беден и хорош,Что гадать? ты влюблена без мерыИ судьбы своей ты не уйдешь.
Я могу сказать и без гаданья:Если сердце есть в его груди —Ждут тебя, быть может, испытанья,Но и счастье будет впереди…
Не из тех ли только он бездушных,Что в столице много встретишь ты,Одному лишь голосу послушных —Голосу тщеславной суеты?
Что гордятся ровностью пробора,Щегольски обутою ногой,Потеряв сознание позораЖизни дикой, праздной и пустой?
Если так — плоха порука счастью!Как бы чудно ты не расцвела,Ни умом, ни красотой, ни страстьюНе поправишь рокового зла.
Он твои пленительные взоры,Нежность сердца, музыку речей —Всё отдаст за плоские рессорыИ за пару кровных лошадей!
(8 сентября 1855)
В больнице*
Вот и больница. Светя показалВ угол нам сонный смотритель.Трудно и медленно там угасалЧестный бедняк сочинитель.Мы попрекнули невольно его,Что, заблуждавшись в столице,Не известил он друзей никого,А приютился в больнице…
«Что за беда, — он шутя отвечал: —Мне и в больнице покойно.Я всё соседей моих наблюдал:Многое, право, достойноГоголя кисти. Вот этот субъект,Что меж кроватями бродит, —Есть у него превосходный проект,Только — беда! — не находитДенег… а то бы давно превращалОн в бриллианты крапиву.Он покровительство мне обещалИ миллион на разживу!
Вот старикашка актер: на людейИ на судьбу негодует;Перевирая, из старых ролейВсюду двустишия сует;Он добродушен, задорен и милЖалко — уснул (или умер?),А то бы, верно, он вас посмешил…Смолк и семнадцатый нумер!А как он бредил деревней своей,Как, о семействе тоскуя,Ласки последней просил у детей,А у жены поцелуя!
Не просыпайся же, бедный больной!Так в забытьи и умри ты…Очи твои не любимой рукой —Сторожем будут закрыты!Завтра дежурные нас обойдут,Саваном мертвых накроют,Счетом в мертвецкий покой отнесут,Счетом в могилу зароют.И уж тогда не являйся жена,Чуткая сердцем, в больницу —Бедного мужа не сыщет она,Хоть раскопай всю столицу!
Случай недавно ужасный тут был:Пастор какой-то немецкийК сыну приехал — и долго ходил…„Вы поищите в мертвецкой“, —Сторож ему равнодушно сказал;Бедный старик пошатнулся,В страшном испуге туда побежал,Да, говорят, и рехнулся!Слезы ручьями текут по лицу,Он между трупами бродит:Молча заглянет в лицо мертвецу,Молча к другому подходит…
Впрочем, не вечно чужою рукойЗдесь закрываются очи.Помню: с прошибленной в кровь головойК нам привели среди ночиСтарого вора — в остроге егоБуйный товарищ изранил.Он не хотел исполнять ничего,Только грозил и буянил.Наша сиделка к нему подошла,Вздрогнула вдруг — и ни слова…В странном молчаньи минута прошла:Смотрят один на другого!Кончилось тем, что угрюмый злодей,Пьяный, обрызганный кровью,Вдруг зарыдал — перед первой своей,Светлой и честной любовью.(Смолоду знали друг друга они…)Круто старик изменился:Плачет да молится целые дни,Перед врачами смирился.Не было средства, однако, помочь…Час его смерти был странен(Помню я эту печальную ночь):Он уже был бездыханен,А всепрощающий голос любви,Полный мольбы бесконечной,Тихо над ним раздавался: „Живи,Милый, желанный, сердечный!“Всё, что имела она, продала —С честью его схоронила.Бедная! как она мало жила!Как она много любила!А что любовь ей дала, кроме бед,Кроме печали и муки?Смолоду — стыд, а на старости лет —Ужас последней разлуки!..
Есть и писатели здесь, господа.Вот, посмотрите: украдкой,Бледен и робок, подходит сюдаЮноша с толстой тетрадкой.С юга пешком привела его страстьВ дальнюю нашу столицу —Думал бедняга в храм славы попасть —Рад, что попал и в больницу!Всем он читал свой ребяческий бредБыло тут смеху и шуму!Я лишь один не смеялся… о, нет!Думал я горькую думу.Братья-писатели! в нашей судьбеЧто-то лежит роковое:Если бы все мы, не веря себе,Выбрали дело другое —Не было б, точно, согласен и я,Жалких писак и педантов —Только бы не было также, друзья,Скоттов, Шекспиров и Дантов!Чтоб одного возвеличить, борьбаТысячи слабых уносит —Даром ничто не дается: судьбаЖертв искупительных просит».
Тут наш приятель глубоко вздохнул,Начал метаться тревожно;Мы посидели, пока он уснул, —И разошлись осторожно…
<Первая половина 1855>
Забытая деревня*
1
У бурмистра Власа бабушка НенилаПочинить избенку лесу попросила.Отвечал: «Нет лесу, и не жди — не будет!»— «Вот приедет барин — барин нас рассудит,Барин сам увидит, что плоха избушка,И велит дать лесу», — думает старушка.
2
Кто-то по соседству, лихоимец жадный,У крестьян землицы косячок изрядныйОттягал, отрезал плутовским манером.«Вот приедет барин: будет землемерам! —Думают крестьяне. — Скажет барин слово —И землицу нашу отдадут нам снова».
3
Полюбил Наташу хлебопашец вольный,Да перечит девке немец сердобольный,Главный управитель. «Погодим, Игнаша,Вот приедет барин!» — говорит Наташа.Малые, большие — дело чуть за спором —«Вот приедет барин!» — повторяют хором…
4
Умерла Ненила; на чужой землицеУ соседа-плута — урожай сторицей;Прежние парнишки ходят бородатыХлебопашец вольный угодил в солдаты,И сама Наташа свадьбой уж не бредит…Барина всё нету… барин всё не едет!
5
Наконец однажды середи дорогиШестернею цугом показались дроги:На дрогах высокий гроб стоит дубовый,А в гробу-то барин; а за гробом — новый.Старого отпели, новый слезы вытер,Сел в свою карету — и уехал в Питер.
(2 сентября 1855)
«Замолкни, муза мести и печали!..»*
Замолкни, Муза мести и печали!Я сон чужой тревожить не хочу,Довольно мы с тобою проклинали.Один я умираю — и молчу
К чему хандрить, оплакивать потери?Когда б хоть легче было от того!Мне самому, как скрип тюремной двери,Противны стоны сердца моего.
Всему конец. Ненастьем и грозоюМой темный путь недаром омрача,Не просветлеет небо надо мною,Не бросит в душу теплого луча…
Волшебный луч любви и возрожденья!Я звал тебя — во сне и наяву,В труде, в борьбе, на рубеже паденьяЯ звал тебя, — теперь уж не зову!
Той бездны сам я не хотел бы видеть,Которую ты можешь осветить…То сердце не научится любить,Которое устало ненавидеть.
(3 декабря 1855)
