Джакомо Леопарди - Стихотворения
Рождаешь ты и кормишь, чтоб убить.- Автор развивает здесь мысль, высказанную им в дневнике: "Природа в силу закона разрушения и воспроизводства, дабы сохранить существующее положение на земле, постоянно преследует и выступает как смертельный враг всего живого и сущего, что ею на свет произведено" (Zibaldone, 11 апреля 1829 г.).
К портрету красавицы, изваянному на ее надгробии. Канцона из четырех разновеликих строф с консонансами и рифмами внутри и в клаузуле.
Как и предыдущая, написана в Неаполе после 1831 года. Считается, что на сей раз автора вдохновили эскизы Тенерани (см. прим. к с. 121) для надгробия Маргариты Кантон. Известно, как Леопарди почитал Тассо, поэтому не исключено, что при написании канцоны он исходил также из мадригала LXIX Тассо на смерть Маргариты Бентивольо Турки:
О Маргарита, то была не смерть,
И ты отныне вечность обрела
В иную жизнь вошла,
И пред тобой открылся новый путь,
А наш удел - рыданья.
Все страхи от незнанья,
И ты о них забудь.
Но ангельской душой
Нас, здесь живущих, поминай порой.
Палинодия. Сатирическое стихотворение в форме эпистолы, написанное одиннадцатисложным свободным стихом в Неаполе между весной и осенью 1835 года. Греческое слово палинодия (т. е. двойное отречение) здесь используется с иронией - Леопарди якобы отрешается от своих пессимистических воззрений на современный мир. Сатирические мотивы появились еще в "Диалоге Тристана и друга", написанном в 1832 году, и на страницах дневника. Но прямая полемика поэта с прекраснодушным оптимизмом "тосканских друзей", которые уверовали в прогресс и которым ранее было посвящено издание "Песен" 1831 года, ярко выражена в письме Леопарди к другу Джордани от 24 июля 1828 года: "Для меня тошнотворны как высокомерие, так и пренебрежительное отношение ко всему прекрасному и к литературе. У меня никак не укладывается в голове, что политика и статистика являются якобы верхом проявлений человеческих знаний... Как смехотворна вся эта политическая возня и выкрутасы со статистикой и юриспруденцией".
Среди "тосканских друзей" и маркиз Джино Капони, тот "добрый Джино", которому направлено послание. Историк и публицист умеренно-либерального толка, он был одним из основателей журналов "Новая антология" и "Итальянский исторический архив", в которых печатался Леопарди. Этот "досточтимый Джино" в одном из писем называет Леопарди "проклятым горбуном", досаждающим ему рассуждениями о "нашем веке".
Ни Вольта... ни Дэви.- Александра Вольта - итальянский физиолог и физик. Гемфри Дэви - английский физик и химик, описавший явление дугового разряда.
А под широким ложем Темзы...- Речь идет о лондонском тоннеле, проект которого был разработан еще в 1790 году, но осуществлен позднее, о чем уже не мог знать Леопарди.
Маэстро опытный стихосложенья.- Известный поэт Никколо Томмазео, питавший неприязнь сальериевского толка к Леопарди.
...В тени твоих бород.- В ту пору ношение бороды являлось непременным признаком прогрессивности, в том числе и среди членов тайных обществ карбонариев.
Закат луны. Канцона, состоящая из четырех разновеликих строф с множеством смежных и перекрестных рифм и консонансов.
Сочинена весной 1836 года в окрестностях Неаполя, где поэт был вынужден обосноваться, опасаясь надвигающейся эпидемии холеры. В рукописи последние шесть строк написаны рукой друга Раньери, что дало повод считать канцону незавершенной или дописанной после смерти автора тем же Раньери, Известно, однако, что из-за болезни глаз, обострившейся в последние годы, Леопарди был вынужден диктовать, прибегая к помощи друга. Стихотворение опубликовано посмертно.
Это последнее произведение поэта, в котором отражены его раздумья перед концом. Незадолго до смерти в письме к отцу 27 мая 1837 года он пишет: "Если не схвачу холеру и позволит здоровье, сделаю все возможное, чтобы вновь свидеться с вами, какая бы ни была погода. Я тороплюсь еще и пмому, что многое окончательно убедило меня в том, что конец моей жизни, предписанный Богом, уже близок". Почти одновременно он делает такую запись; "Смерть - это не зло, поскольку освобождает человека от бед и гасит в нем желания. Наибольшее зло есть старость. Лишая человека удовольствий, она оставляет в нем желания испытывать их и приносит с собой боль" ("Мысли", VI).
Дрок, или Цветок пустыни. Канцона из семи разновеликих строф с множеством смежных и перекрестных рифм.
Написана под Неаполем весной 1836 года, несколько ранее "Заката луны". Опубликована также посмертно.
По тону полемики с "веком шалым и надменным", уверовавшим в "светлое будущее и прогресс", канцона созвучна "Палинодии", но в концептуальном плане исходит из высказанного однажды автором кредо: "Моя философия не только не приводит к мизантропии, как это может показаться поверхностному наблюдателю и в чем многие ее обвиняют, но по самой своей природе она исключает мизантропию" (Zibaldone, 4428). Заметим, что описания окрестностей Везувия перекликаются с юношеским стихотворением Леопарди, сохранившимся в рукописи и представляющим собой вольную интерпретацию эпиграммы римского поэта Марциала (I в. н. э.):
Вот предо мной Везувий - злой проказник
Со склонами, увитыми лозой,
Где Вакх сзывает в честь богов на праздник,
И льется из мехов вино рекой.
Венера привечает здесь немногих,
Кого Амуры завлекают в сети.
Вот слышен хор Сатиров козлоногих,
Резвящихся в дубраве, словно дети.
Стряслось однажды лавы изверженье
Очнулась грозная вулкана сила,
Повсюду сея смерть и разрушенье.
Богов такая дерзость возмутила.
Стихотворение "Дрок" является основополагающим для понимания философско-эстетического кредо Леопарди. Приводим перевод, опубликованный в 1871 году А. Орловым, правнуком графа Орлова, который общался с итальянским поэтом.
Здесь, на хребте Везувия бесплодном,
В сухой степи, где взор не веселят
Ни блеск цветов, ни бархат трав зеленых,
Где песни птиц веселых не звучат,
Душистый дрок, один ты льнешь порою
К нагой земле невзрачною листвою...
О, верный друг покинутых полей,
Ты мне знаком: тобой я любовался
Среди равнин забытых и пустых,
Близ города, что некогда считался
Владыкою земли. О, сколько раз
Вид этих мест печальных в поздний час
В душе моей будил воспоминанья
О днях былых, о невозвратных днях
Погибшего могущества и славы.'
И вот опять в безжизненных песках,
Средь звонких плит окаменевшей лавы,
Где ползает в полдневный зной змея
И кролик от нее спасается пугливый,
Тебя я вижу вновь, и снова чую я
Твой аромат над степью молчаливой.
И будишь ты опять в душе моей
Забытую печаль минувших дней.
Увы, здесь был когда-то край счастливый:
Колосья сочные качались на полях,
Паслись стада на пастбищах привольных,
В тени садов, во мраморных дворцах
Богач имел приют гостеприимный;
Здесь на ковре невянущих лугов,
В венке из роз и гроздий винограда
Покоились жилища городов,
Что сожжены со всем живым созданьем
Везувия расплавленным дыханьем.
Приди сюда, взгляни на этот прах,
Величия людей певец неутомимый,
И на седых безжизненных камнях
Пропой свой гимн обычный и любимый.
Приди сюда,- здесь рок запечатлел
Величие и славу наших дел!
Да, пусть идет сюда, кто любит восхищаться
Тобой, о век кичливый и пустой!
Оставив путь великий и прямой,
Что мысль воскресшая тебе предначертала.
Ты воротился вспять, слепец, назад глядишь,
Но жалкой спеси полн, "вперед иду" кричишь!
О, пусть твои сыны, покорствуя судьбе
И над тобой смеясь, бесстыдно льстят тебе.
Но знаю я, что скорое забвенье
Удел того, кто, сердца не щадя,
Клеймит свой век заслуженным укором.
О, нет, я не мирюсь с тем, что зовут позором,
И прямо говорю: глубокое презренье
К тебе, мой век, в душе питаю я!
Что сделал ты? Мечтая о свободе,
Ты мысль поработил,- залог ее святой!
Ты цель сковал тому, что вопреки природе
Одно могло спасти мой край родной
Из мрака варварства и рабского косненья,
Одно могло поспорить с этой тьмой
И нам блеснуть зарею обновленья!
Суровой истины, что жребий твой убог,
Как жалкий трус, ты вынести не мог.
От веры ты бежал и трусом называешь
Того, кто служит ей, не слушая тебя,
И только одного великим почитаешь
Того, кто, не щадя ни близких, ни себя,
Всех остальных насмешливо поносит
И жалкий жребий свой до неба превозносит!
Больной бедняк, но с честною душой!
Себя ты не зовешь ни сильным, ни богатым.
Но нищий силою и доблестью святой
Открыто кажет нам убогий образ свой
И срама своего не только не стыдится,
Но даже им кичится...
Нет, не велик, а глуп в моих глазах,
Кто жизнь свою ходя на помочах,
Рожденный в немощи и вскормленный бедою,
