Дилан Томас - Собрание стихотворений 1934-1953

82. ВИДЕНИЕ И МОЛИТВА

1.

Кто

Ты такой,

Рожденный в той

Комнате за стеной?

Так громко для меня это было,

Что я слышал, как распахнулось лоно,

Слышал, как над призраком пролетела тьма,

Слышал, как сын плюхнулся там за стенкой тонкой,

Что даже тоньше, чем косточки у перепелки,

В крови рожденья, в незнакомом верченье

В горенье и столкновенье времён,

Склоняя не перед крещеньем

Оттиск сердца людского,

А только перед той,

Благословившей

Дикого ребенка

Тьмой.

Я

Должен

Недвижней камня

Лежать за стенкой, что тоньше

Косточек куропатки, и слушать стоны

Матери мне незримой, и кажется где-то там мне

Вместилище боли, выдернувшей из бегущих лет

Завтрашний день, будто терновый шип,

И акушерки чуда поют в то время,

Как буйный только рожденный

Выжигает на мне свое имя,

И отлетает окрылена

Терновым венцом

Выбитая стена

От чресл его

В свет.

Когда

Косточка

Куропатки

Будет корчиться,

И светом ребенка зажжен

Затопчется первый рассвет перед

Грядущим царствием ослепившего небо и мать его Деву,

Которая носила его с костром во рту его и качала

Его колыбельку, как буря шальная, я выбегу

В ужасе из комнаты, еще так недавно

Тьмы капюшоном накрытой,

И вот она, странно сверкая,

Кипит от его поцелуя,

Прочь побегу я,

Напрасно

Рыдая.

В

Верчении

Солнца в кипении

Циклона от младенческих крыл

Я потерялся и плачу у мокрого трона

Сына человеческого, и в ярости первозданной

Ливней и молний безмолвного поклоненья ему,

И к черному тающему молчанью я стремлюсь потому –

К оплакиванию обратно стремлюсь –

Потому что я совсем позабыл,

Кто пришел в эту гавань.

И слепнет мой плач,

Оттого что ран его

Высокие полдни

И его самого

Нашел я

Там

Голый

Согнувшийся

В святилище груди

Его сверкающей я проснусь,

Чтоб увидеть место суда в этом

Бедламе выпущенного на волю морского дна.

Облако вознесется из могилы силой огня и в небо,

Вызванный из неё прах вихрем взовьется,

В каждой крупинке живой отзовется

Из осажденной грифами урны утра.

О, спираль вознесенья

Человеческого,

Когда земля

и

Оно,

Только что

Рожденное море

Восхваляют восход солнца!

И Адам настоящий, всё находящий,

Запоет о начале начал! О детские крылья,

Полет из провалов забвенья к ранам его узнаванья.

Небесные шаги тех, кто всегда гибнет в бою,

Явление святых тебе, старинная юность!

Мир, заведённый как должно!

Нараспашку вся боль моя

Видна, отлетая,

И умираю

Я

2.

От имени тех потерянных, которые торжествуют

В свинских долинах меж темной падали, под

Похоронную песню птиц отягченных

Душами утонувших и грузом забот,

Птиц, вознёсших зеленый прах

Призрака на крылах

От

Земли,

Как пыльцу

На  перьях черных,

На клювах в грязи и слизи,

Я молюсь, хотя я не принадлежу

К этому стенающему братству, ибо радость

Пошевелилась в глубине моего костного сердца

Тот, кто учится сейчас солнцу и луне молока

Матери своей, еще может вернуться к ней

В кровавую комнату рождения прежде,

Чем губы расцветут и засветятся,

Туда, за куропачью стену,

Может еще с немотой

Вернуться в лоно,

Выносившее

Для

Людей

Обожаемый

Младенческий свет,

Эту вечно сияющую тюрьму,

Что тоскует по его возвращению.

А я во имя всех переменчивых, буйных

Ему в средоточии тьмы неустанно молюсь

О тех потерянных на горе не знавших крещенья,

Чтоб дал он мертвым спокойно лежать в гробах,

Не внимая неразумному их моленью

О том, чтоб руки его в шрамах

И в черных шипах

К святилищу

Раны мира

Его

Вознесли их,

В сад капли кровавой.

Нет, пусть они терпят тьму,

Спящие в глубинах гробов-пещер,

Чтобы костное сердце их не проснулось.

Лучше пусть на кроне горы оно расколется

Там, где никто никогда не видал и следов солнца.

Лучше пусть этот прах трепыхающийся будет сдут

Вниз к руслу реки под вечно ниспадающей ночью ночей.

Вечно ниспадающая ночь эта так давно знакомая

Колоколу тех спящих, чей язык я раскачиваю,

Знакомая легиону их та звезда и страна,

Так значит надо оплакать Свет

Сквозь море и землю

Всё затопляющий.

Вот мы знаем

Лабиринты,

Коридоры,

Пути,

Все места,

Все жилища

И все могилы

Вечного падения,

И самый обыкновенный Лазарь

Из числа этих спящих просит только

О том, чтобы никогда больше не воскресать.

Ведь страна смерти не больше, чем сердце ни на пядь.

Звезда потерянных соответствует форме их глаз.

От имени всех не имеющих отца, от имени

Неродившихся, не желающих утренних

Акушерских инструментов и рук.

О! От имени ни-кого сейчас, 

Ни-кого сущего, от их имён

Я молюсь, чтоб

  Багровое 

Солнце совсем отвернулось

От серой могилы, и серый свет глины 

Заструился бы над местом его мучения

В ясном вечере над нестрашною тьмой земли. Аминь.

Я переворачиваю страницу молитвы и вот сгораю

В благословении внезапного солнца. 

От имени (и во имя) проклятых

К спрятанной от меня земле 

Я ударяюсь в побег,

Но луч солнца

Крестит

Небо.

Я 

Найден.

О пусть только Он  

В ранах мира своего

Опалит и утопит меня.

Его молния ответит моему крику, 

Мой голос испепелится в ладони его,

И теперь когда я затерян в нем слепящем,

Солнце ревом своим завершает молитву мою.  

83. БАЛЛАДА О ДЛИННОНОГОЙ НАЖИВКЕ

Скользнул скрипящей шаланды нос,

Берег черен от птиц. Прощальный взгляд 

Провожает копну разметавшихся волос,

Булыжники истоптанного города звенят:

«Желаем удачи! Твой якорь свободен,

Как сухая  птица, сидящая на мачте,

Как взгляд рыболова бирюзово-китовый,

Прощай, суденышко, желаем удачи»

Это песок прошуршал ему, это

Земля, отраженная водой, говорит:

«Не оглядывайся! Ради меня – парус к ветру!»

Волнолом, ослепленный закатом, горит.

Паруса пили ветер, и молочно-белый

Полетел он  в эту пьющую темноту,

А солнце-корабль разбилось, очумелое, 

Наткнувшись на жемчужину, прикрывшую ту

Дыру, где луна из облачных обломков, где мачты...

Прощай, кораблик, вот воронка-водоворот,

И ты прощай, который на палубе – враскачку –

Золотистая блесна на леске поёт.

«Да, мы видели: девушку, вместо наживки  

С поплавком он в море забросил, и

Был крючок в губе и в крови были рыбки!» –

Так рассказывали ушедшие за горизонт корабли.

Прощайте, дымы труб городских,

Прощайте, старые жены, прядущие нити, 

Был он слеп к туманным зрачкам свечек еле живых,

В окнах волн, приготовившихся к молитве.

Только слышал, как его наживка отбивалась

От налетавших стай –  за любовью любовь –

Опусти удочку, ведь не такая уж малость –

Если море всхолмилось от несчетных китов! 

Она тоскует среди ангелов, морских коней и

Рыбой радужной извивается в радостях снов,

И качаются в волнах звоны утерянного 

Собора, перемежающиеся со звяканьем буйков.

Там где якорь взлетал, как черная чайка,

Над шаландой, ударенной луной в бока,

Шквалы  птиц падали, вопия отчаянно,

И дождь из глоток выдували облака.

Он видел, как шторм-убийца дымился 

Таранами торосов в туманах беды.

Был фонарь на борту звездным светом Иисуса,

И ничто не светилось на лике воды,

Разве капли елея лунными пузырями – 

Этот, опыта жизни набегающий вал...

Из-под пены рыбины то выскакивали, то ныряли, 

За ними наблюдал он, их целовал.

Просыпаясь, больные волны моря вздувала

Стая китов, – словно мысы тянулись в простор,–