Андрей Дементьев - Утро начинается с любви

Вставал впереди в крови и дыму

Зимний глухой рассвет.

2

Есть на войне разлуки

Нежданные, от которых

К винтовке тянутся руки,

Мурашки бегут за ворот.

Вот так мы расстались с друзьями,

Не попрощавшись даже..

А сердце – оно не камень,

Забыть ему не прикажешь.

Грустит оно об одном лишь,

И мысли ползут гурьбою:

«Ты помнишь, ты помнишь, помнишь,

Кто нас заслонил собою?»

Идем мы грозы мрачней,

И думает думу каждый:

«Уж лучше погибнуть дважды,

Чем раз потерять друзей…»

И нет мне в пути покоя

От мыслей и от обид…

А рана над сердцем ноет

И сердце под ней болит.

Мне плохо – я дважды ранен —

Железом и горем злым…

Ты слышишь нас, Паня, Паня?

Откликнись друзьям своим.

В чужом полушубке драном,

Похожая на ребят,

Сестренкой она была нам,

Вернее, была как брат.

Как самый близкий товарищ.

Такой же, как мы, солдат..

В ней девушку выдавал лишь

С лукавинкой быстрый взгляд.

Да голос… Румянец вешний,

Да слезы в рукав порой,

Когда у могилы свежей

Сутулился молча строй…

Я помню – как вечерами

Иль выбрав минутку днем,

В Зубцов она письма маме

Писала, прикрыв локтем,

И после, их в сумку спрятав,

Опять улыбалась нам.

Шутили над ней ребята,

Мол, Паня строчит роман.

А Паня скучала очень,

Что писем из дома нет…

Однажды сказала:

«Хочешь

Открою тебе секрет?

Как только прогоним фрицев,

Все письма на почту сдам.

Вот мамочка удивится,

Когда их получит там…

Но как-то зайдя погреться,

В землянку, услышал я:

«В Зубцове лютуют немцы.

Там мать, говорят, твоя?»

И каждый с такой же болью

Вспомнил семью и дом.

Оставшихся там в неволе

Один на один с врагом.

3

Мы долго потом у Чала

Ждали тех, семерых.

Нас утро без них встречало,

И в ночь мы ушли без них.

Мы шли, забыв о привале,

Не зная еще всех бед,

Что Паню всю ночь пытали,

Яшки на свете нет.

И что остальные наши

Сорвали весь план врагу.

Их мужество кровью вражьей

Записано на снегу.

Что лишь одному – седьмому —

В ту ночь удалось уйти.

Пока не добрался к дому,

Блуждал он два дня почти.

Он был обморожен, ранен,

Ввалился совсем без сил.

Как в детстве, в колени маме

Голову уронил.

Она его в отчем доме

Укрыла от глаз чужих.

В беспамятстве он затих.

И сердце зашлось: «Ой, помер…»

Но сыно, видно, вышел в мать —

Жилистый, не сломать.

Врачи не ходили на дом

И ран не сшивал хирург.

Но было бессменно рядом

Тепло материнских рук.

И было оно сильнее,

Нужнее любых лекарств.

Но как-то он стал над нею

И обнял в последний раз.

«Пора! Заверну к соседу.

Не терпится мне узнать,

Не дешево ль нас он предал…»

И вскрикнула глухо мать:

«Не надо… Там немцы в доме

Боюсь за тебя… Убьют…»

«Меня теперь смерть не тронет,

Уж больно я, мама, лют…»

А утром тревожно, глухо

Заныл от сапог порог:

«Кто был у тебя, старуха?»

«Да, кто ж это быть тут мог?..»

И немец с угрозой бросил:

«Комм, баба!» —

И вышел вслед.

Взглянула, – а на березе

Висит супостат сосед.

4

В холодном классе спозаранку,

Где парты сбились в два ряда,

Свела с врагами партизанку

Непоправимая беда.

Сегодня в ночь через олешник,

Где каждый куст ей был знаком,

К их лагерю Иуда здешний

Привел эсэсовцев тайком.

Она еще не знает, как там

Закончился нежданный бой.

И помогла иль нет ребятам,

Отход их заслонив собой.

…И все припомнила, как было,

Как начиналась полночь та:

Она тогда пришла с поста.

В лесу тревожно вьюга выла..

Хотела лечь… Но вдруг удар.

И кто-то крикнул: «Немцы рядом!»

И сразу все рванулись с нар,

И Паня, выбив дверь прикладом,

Упала в снег и поползла.

А немцы били отовсюду.

Казалось, нету им числа.

Уйти от них – казалось чудом…

…Вдруг сзади тихо свистнул кто-то.

И Яшка – чуть не из-под ног —

Неслышно выполз к пулемету

И рядом лег.

И стало ей спокойней вроде,

Что подле друг, что не одна.

«Вот гады… Кажется, обходят» —

Сквозь стук услышала она.

Она к нему плечом прижалась.

А немцы прут со всех сторон.

И вдруг: «Зачем вернулся он?

Не потому ль, что я осталась?»

И сердце застучало чаще.

И Паня, будто невзначай,

Толкнула Яшку:

«Видишь ящик?

Патроны… Леший, выручай».

«Ну, вот теперь у нас богато… —

И пошутил: – Ну ж был денек…»

Швырнул последнюю гранату,

Забыв, что для себя берег.

И вдруг он выругался зло

И повалился тяжело

Кудрявым чубом в снег примятый…

Она к нему нагнулась: «Яша!»

Рванула ворот на груди…

«На Старый Чал ступай.

Там – наши.

Я задержу их… Уходи…»

Но Паня снова к пулемету.

И пули хлещут в темноту.

А Паня шепчет:

«Что ты, что ты…

Да разве я одна уйду?!

Да разве я тебя покину…

Беда… Так на двоих беда…»

Вдруг лопнул взрыв,

Ударил в спину…

Потом их привели сюда.

Небритый фриц, от злобы пьяный,

Уже, наверно, в сотый раз

Выпытывал о партизанах,

С трудом по-русски матерясь.

А Паня будто бы не слышит.

И думы холодят, как лед,

Что писем маме не напишет,

Что даже старых не пошлет.

Что Яша там смертельно ранен,

Упал беспомощный – ничком.

И глянул автомат на Паню

Вдруг округлившимся зрачком.

И офицер в шинели мятой,

Замерзший здесь до синевы,

Треух ударом автомата

Сбил с непокорной головы.

Он бил ее, что было силы,

Она держалась, как могла,

Но ненависть ее свалила.

И ненависть же подняла!

И встав опять навстречу боли,

Готовая для новых мук,

Она услышала, как в поле

Метель заголосила вдруг.

Как будто вызывая жалость,

Метель стонала все сильней,

А Пане грустно показалось —

Россия плакала по ней.

Россия… Та, что в лютый холод

Дала ей своего тепла,

Что из окна разбитой школы

Ей на сто верст видна была.

Россия… Свет ты мой, Россия!

Она увидела вдали —

Березы, как она, босые,

Не к ней ли на подмогу шли?

А в этот миг (за лесом что ли)

Раздался взрыв… И вздрогнул класс.

И Паня, позабыв о боли,

Ему навстречу подалась.

И отлегло от сердца —

«Живы!

Ребята…»

Ей сигнал дают…

А за окном гремели взрывы,

Напоминавшие салют.

И небом, заревом залитым,

Глаза наполнились ее…

Смотрела Паня, как вдали там

Россия мстила за нее!

5

И вот я в этой светлой школе,

Что стала памятником ей.

Где Паня молча – в гневе, в боли —

Прощалась с Родиной своей.

К ее портрету встало знамя.

Она глядит из-за стекла

На класс, где Родине экзамен

Тогда на мужество сдала.

А за окном – рябин закаты,

Березы блещут серебром…

Сюда опять придут ребята,

Как раньше – вместе с сентябрем.

Они мечтают быть похожи

На Паню…

И за все дела,

Наверно, им всего дороже

Была б от Пани похвала…

И оттого, что Паня рядом,

Здесь лгать не сметь

И ныть не сметь!

Чтоб, повстречавшись с нею взглядом,

Не оробеть, не покраснеть.

Все, все полно воспоминаний

В той школе – имени ее:

Портрет, откуда смотрит Паня

На детство давнее свое.

Альбомы детские, в которых

Хранятся памятью о ней

Рисунки, старых писем ворох,

Стихи, подаренные ей.

И я смотрю в глаза живые,

Смотрю и впрямь не узнаю,

Как будто ты вошла впервые

Совсем другой в судьбу мою.

Счастливой, очень нужной людям…

Живой – в мальчишечьих глазах…

Такой, чьим сердцем друга судят.

Чьим гневом побеждают страх.

Такой, кого не пустят в святцы,

А сохранят среди людей.

Чьей жизнью матери гордятся

И учат мужеству детей.

Огонь

1

Человек познается исподволь,

Когда он с твоим сердцем рядом.

И вся жизнь его, словно исповедь,

Если жизнь он свою не прятал.

Знаешь в нем наизусть, как будто,

Все – от снов до мозолей рук.

Но бывает, в одну минуту

Человека познаешь вдруг…

…Трактор в поле.

Пыхтит, как может.

Ползает по́ полю «черный жук».

Засеваем мы поле рожью.

Нам остался последний круг.

Пашкин старенький тракторишка

Лезет себе напролом.

Весь из дыма он да из риска —

Самоходный лом.

Как-то Пашка просил начальство:

– Списать бы того конька… —

Только вот ведь несчастье —

Колеса целы пока.

И некто острил с ухмылкой:

«Бегать еще могет?

Давай со своей кобылкой

От ворот поворот…»

Трактор в поле… К концу работа.

Я смотрю – там неладно что-то…

И вдруг прямо в небо огонь и дым.