Владимир Маяковский - Во весь голос (сборник)

                 можете лопаться —

в ответ

             снисходительно цедят смешок

уста

        украинца-хлопца.

Пространства бегут,

                                      с хвоста нарастав,

их жарит

                 солнце-кухарка.

И поезд

                уже

                       бежит на Ростов,

далёко за дымный Харьков.

Поля —

                на мильоны хлебных тонн —

как будто

                  их гладят рубанки,

а в хлебной охре

                                серебряный Дон

блестит

               позументом кубанки.

Ревем паровозом до хрипоты,

и вот

          началось кавказское —

то го́ловы сахара высят хребты,

то в солнце —

                          пожарной каскою.

Лечу

ущельями, свист приглушив.

Снегов и папах седи́ны.

Сжимая кинжалы, стоят ингуши,

следят

            из седла

                            осетины.

Верх

         гор —

                    лед,

низ

       жар

              пьет,

и солнце льет йод.

Тифлисцев

                      узнаешь и метров за́ сто:

гуляют часами жаркими,

в моднейших шляпах,

                                          в ботинках носастых,

этакими парижанами.

По-своему

                     всякий

                                   зубрит азы,

аж цифры по-своему снятся им.

У каждого третьего —

                                          свой язык

и собственная нация.

Однажды,

                   забросив в гостиницу хлам,

забыл,

            где я ночую.

Я

   адрес

             по-русски

                                 спросил у хохла,

хохол отвечал:

– Нэ чую. —

Когда ж переходят

                                   к научной теме,

им

     рамки русского

                                   у́зки;

с Тифлисской

                          Казанская академия

переписывается по-французски.

И я

       Париж люблю сверх мер

(красивы бульвары ночью!).

Ну, мало ли что —

                                  Бодлер,

                                                Маларме

и эдакое прочее!

Но нам ли,

                     шагавшим в огне и воде

годами

             борьбой прожженными,

растить

              на смену себе

                                        бульвардье

французистыми пижонами!

Используй,

                      кто был безъязык и гол,

свободу Советской власти.

Ищите свой корень

                                      и свой глагол,

во тьму филологии влазьте.

Смотрите на жизнь

                                     без очков и шор,

глазами жадными цапайте

все то,

            что у вашей земли хорошо

и что хорошо на Западе.

Но нету места

                           злобы мазку,

не мажьте красные души!

Товарищи юноши,

                                    взгляд – на Москву,

на русский вострите уши!

Да будь я

                 и негром преклонных годов,

и то,

        без унынья и лени,

я русский бы выучил

                                        только за то,

что им

             разговаривал Ленин.

Когда

            Октябрь орудийных бурь

по улицам

                    кровью ли́лся,

я знаю,

              в Москве решали судьбу

и Киевов

                  и Тифлисов.

Москва

               для нас

                             не державный аркан,

ведущий земли за нами,

Москва

               не как русскому мне дорога,

а как огневое знамя!

Три

       разных истока

                                   во мне

                                               речевых.

Я

   не из кацапов-разинь.

Я —

        дедом казак, другим —

                                                   сечевик,

а по рожденью

                            грузин.

Три

       разных капли

                                 в себе совмещав,

беру я

            право вот это —

покрыть

                всесоюзных совмещан.

И ваших

                 и русопетов.

«За что боролись?»

Слух идет

                  бессмысленен и гадок,

трется в уши

                        и сердце ёжит.

Говорят,

                что воли упадок

у нашей

                у молодежи.

Говорят,

что иной братишка,

заработавший орден,

                                        ныне

про вкусноты забывший ротишко

под витриной

                          кривит в унынье.

Что голодным вам

                                   на зависть

окна лавок в бутылочном тыне,

и едят нэпачи и завы

в декабре

                  арбузы и дыни.

Слух идет

                   о грозном сраме,

что лишь радость

                                 развоскресе́нена,

комсомольцы

                           лейб-гусарами

пьют

          да ноют под стих Есенина.

И доносится до нас

сквозь губы́ искривленную прорезь:

«Революция не удалась…

За что боролись?..»

И свои 18 лет

под наган подставят —

                                           и нет,

или горло

                   впетлят в ко́ски.

И горюю я,

                      как поэт,

и ругаюсь,

                    как Маяковский.

Я тебе

            не стихи ору,

рифмы в этих делах

                                      ни при чем;

дай

       как другу

                         пару рук

положить

                   на твое плечо.

Знал и я,

                 что значит «не есть»,

по бульварам валялся когда, —

понял я,

                что великая честь

за слова свои

                         голодать.

Из-под локона,

                              кепкой зави́того,

вскинь глаза,

                         не грусти и не злись.

Разве есть

                   чему завидовать,

если видишь вот эту слизь?

Будто рыбы на берегу —

с прежним плаваньем

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$трудно расстаться им.

То царев горшок берегут,

то

    обломанный шкаф с инкрустациями.

Вы – владыки

                            их душ и тела,

с вашей воли

                         встречают восход.

Это —

            очень плевое дело,

если б

            революция захотела

со счетов особых отделов

эту мелочь

                    списать в расход.

Но, рядясь

                     в любезность наносную,

мы —

           взамен забытой Чеки

кормим дыней и ананасною,

ихних жен

                    одеваем в чулки.

И они

            за все за это,

что чулки,

                    что плачено дорого,

строят нам

                     дома и клозеты

и бойцов

                 обучают торгу.

Что ж,

            без этого и нельзя!

Сменим их,

                      гранит догрызя.

Или

        наша воля обломалась

о сегодняшнюю

                               деловую малость?

Нас

        дело

                 должно

                                пронизать насквозь,

скуленье на мелочность

                                              высмей.

Сейчас

              коммуне

                               ценен гвоздь,

как тезисы о коммунизме.

Над пивом

                     нашим юношам ли

склонять

                 свои мысли ракитовые?

Нам

        пить

                 в грядущем

                                       все соки земли,

как чашу,

                  мир запрокидывая.

Лучший стих

Аудитория

                     сыплет

                                   вопросы колючие,

старается озадачить

                                      в записочном рвении.

– Товарищ Маяковский,

                                                прочтите

                                                                 лучшее

ваше

         стихотворение. —

Какому

               стиху

                         отдать честь?

Думаю,

              упершись в стол.

Может быть,

                        это им прочесть,

а может,

               прочесть то?

Пока

          перетряхиваю