Александр Введенский - Том 2. Произведения 1938–1941

Только нули должны быть не зачеркнуты, а стерты. А такое секундное мгновенное будущее есть у обоих, или у обоих его нет, не может и не могло быть, раз они умирают. Наш календарь устроен так, что мы не ощущаем новизны каждой секунды. А в тюрьме эта новизна каждой секунды, и в то же время ничтожность этой новизны стала мне ясной. Я не могу понять сейчас, если бы меня освободили двумя днями раньше или позже, была ли бы какая-нибудь разница. Становится непонятным, что значит раньше и позже, становится непонятным все. А между тем петухи кричат каждую ночь. Но воспоминания вещь ненадежная, свидетели путаются и ошибаются… В одну ночь не бывает два раза 3 часа, убитый лежащий сейчас — был ли убит минуту тому назад и будет ли убитым послезавтра. Воображение непрочно. Каждый час хотя бы, если не минута, должен получить свое число, с каждым следующим прибавляющееся или остающееся все тем же. Скажем, что у нас седьмой час и пусть он тянется. Надо для начала отменить хотя бы дни, недели и месяцы. Тогда петухи будут кричать в разное время, а равность промежутков не существует, потому что существующее не сравнить с уже несуществующим, а может быть и несуществовавшим. Почем мы знаем? Мы не видим точек времени, на все опускается седьмой час.

Все разлагается на последние смертные части. Время поедает мир. Я не по…

Меня интересует: когда я объясняюсь в любви новой свежей женщине, то у меня почти всегда, или верней часто, бурчит в животе или закладывает нос. Когда это происходит, я считаю, что наступил хороший признак, Значит, все выйдет удачно. Тут важно, когда начинает бурчать, вовремя закашлять. Вздыхать, кажется, не надо, иначе бурчание дойдет до ее слуха. От закладываемого носа тоже, бывает, исходят характерные звуки. Наверное, это происходит от волнения. В чем же здесь волнение? Половой акт, или что-либо подобное, есть событие. Событие есть нечто новое для нас потустороннее. Оно двухсветно. Входя в него, мы как бы входим в бесконечность. Но мы быстро выбегаем из него. Мы ощущаем следовательно событие как жизнь. А его конец — как смерть. После его окончания все опять в порядке, ни жизни нет ни смерти. Волнение перед событием, и вследствие того бурчание и заложенный нос есть, значит, волнение перед обещанной жизнью. Еще в чем тут в частности дело. Да, дело в том, что тут есть с тобой еще участница, женщина. Вас тут двое. А так, кроме этого эпизода, всегда один. В общем, тут тоже один, но кажется мне в этот момент, вернее до момента, что двое. Кажется что с женщиной не умрешь, что в ней есть вечная жизнь.

Почему я так боюсь заболеть сифилисом, или вырвать зуб? Кроме боли и неприятностей, тут есть еще вот что. Во-первых, это вносит в жизнь числовой ряд. Отсюда начинается система отсчета. Она более страшная система отсчета, чем от начала рождения. Там не помнишь, то есть у всех, страшность того никто не ощущает, то все празднуют (день рождения и имянин). Тем же мне и страшно было пребывание в Д. П. З. И во-вторых, тут еще плохо то, что это было что-то безусловно окончательное и единственное и состоявшееся и настоящее. И это в моем понимании тоже становится числом. Это можно покрыть числом один. А один, по-моему, это целая жизнь одного человека от начала до конца, и нормально это один должны бы чувствовать только в последний миг. А тут вдруг это входит внутри жизни. Это ни чем не поправимая беда. Выдернутый зуб. Тут совпадение внешнего события с временем. Ты сел в кресло. И вот пока он варит щипцы, и потом достает их, на тебя начинает надвигаться время, время, время, и наступает слово вдруг и наступает наполненное посторонним содержанием событие. И зуб исчез.

Все это меня пугает. Тут входит слово никогда.

<1932–1933>

Приложение II. Фрагменты произведений, до нас не дошедших*

36-bis

пеночкой стучит

36-bis-a

хреном трёт супругу

37

вот зреет абенд вздохнули плечиа пекарь двух печей семью калечити тени хитрого Петрана плохо выбритом виднелись лбу Кутузоваи донесли светило сна Урусовуи без <нрзб.> У в бархате <нрзб.>покажут на <нрзб.>но он терпением как причтспешил в похабство и париж<Манон?> мелькая полусветскойповис от гибели на статуекак бабочка качал он латамиздесь извините вышел кактуси здесь хохочут <нрзб.> У пушкичто за платочек худой опушкиубранство бурного лесалюбителей слезаполезла . . . . . . . . . .

<Август 1926>

37-bis.

Евстафьев

я нахожусь в великом раздраженьиесть у меня потребность в раэмножепьио ты широкая красавицахотел бы я тебе понравитьсямечтал бы я но нету слов в смелостии как ручей дрожат от страха челюстижелал бы я с тебя сапожки снятьхочу за спинку я тебя обнятьтвои мне нравятся большие плечиони блестят как в церкви свечитвои похожи ручки на статуюбез одежды всю босуюмне хотелось бы к тебе приткнутьсяо любви хотел бы заикнутьсяда робею не могуно ей Богу я не лгу

Кронпринцева

вы наверно лжете

. . . . . . . . . . . . . . .

смотрится в окнокто подобно речкеговорит темнои сжимает дамутолстую рукойтам проносят мамухмуро за рекойэто спит обманутазлая не живаи лицо натянутобудто тетивакто-то из корытаговорит рабуне носи открытокя теперь в гробуне носи мне супуне носи конфетчто же нужно трупу

. . . . . . . . . . . . . . .

Гусарский полковник (вбегая). Генералу плохо, очень нехорошо, надо лекаря.

Генерал (входя). Глупости. Я здоров, а который час.

Гусарский полковник. Ваше Превосходительство час тридцать пятый.

Генерал. Ага хорошо, пора гостей хоронить.

Архиерей (появляясь). Молитесь.

Гусарский полковник

кончен вечер кончен балдвинем люди по домамкто не дерево упалкто лежать остался таму меня была женаа осталась мне пустыняа она раздраженаголовой качает синейразвились ее кудряшкипотекла помадабойтесь люди замарашкиБога смерти ада

Мужья. Где наши котелки.

. . . . . . . . . . . . . . .

…есть хлеб чужого мужчины. Тот муж от ревности станет не живой.

Китаец. Да здесь же все пьяные. Никто не узнает. Укусите этот хлеб.

Ксения Львовна. Дайте мел я вам напишу.

(Китаец дает ей мел и она пишет: Малый хороший китаец я не буду кушать ваш хлеб ха ха.)

Китаец. А я говорю ешь, а то я тебя зарежу.

Ксения Львовна. Какой вы злой, как грузин.

Китаец. Мы все одного происхождения, вам всё нипочем. Смотрите какой я плотный, как памятник.

Входит Иванова.

Иванова. Как я устала и что теперь делать.

Архиерей (в дверях). Молиться.

Они в страхе бегут в соседнюю комнату. Там Фенфен разговаривает с Дашей и держит ее за косичку. Всем становится стыдно.

Китаец. Деваться некуда. Кругом разврат.

Иванова. Есть одно средство. Это думать о столе.

. . . . . . . . . . . . . . .

37-bis-a

13 нояб.

раздражение, рази ноже в не, пробуждение 4.36.

Иван Иванович Фен-фея

сели все за дождик

Асасэ

строит памятник и все время пищит

гвоздика — па гвоздик дико

глава V 4.43.

кусочек Фриц и Губернёр 4.46.

я как сон сюда внесен

19 минут

<1928>

38

…яснои светлочтоб землею белоснежнойгрудь и уховсю посудуу прекраснойзанесло

3-й возница (закинув голову, глядит наверх).

Тучи в небе тлеютстрашен вид страныто они светлеютто опять черныто они недвижныкак скала мертвыто скоропостижномчатся словно львыстолько в них движеньястолько синих силбудто на сраженьеБог их пригласилс грохотом и трескомносятся в ночиненасытным блескомсветятся мечи

Входят Треухов, Троекуров и Трегуб: