Осип Мандельштам - Осип Мандельштам. Сочинения
Ноябрь 1933 – июль 1935
<Из Фр. Петрарки>
***
<1>
Valle che de' lamenti miel se' piena..
Речка, распухшая от слез соленых,Лесные птахи рассказать могли бы,Чуткие звери и немые рыбы,В двух берегах зажатые зеленых;
Дол, полный клятв и шопотов каленых,Тропинок промуравленных изгибы,Силой любви затверженные глыбыИ трещины земли на трудных склонах –
Незыблемое зыблется на месте,И зыблюсь я. Как бы внутри гранита,Зернится скорбь в гнезде былых веселий,
Где я ищу следов красы и чести,Исчезнувшей, как сокол после мыта,Оставив тело в земляной постели.
Декабрь 1933 – январь 1934
***
<2>
Quel rosignuol che sМ soave piagne...
Как соловей, сиротствующий, славитСвоих пернатых близких ночью синейИ деревенское молчанье плавитПо-над холмами или в котловине,
И всю-то ночь щекочет и муравитИ провожает он, один отныне,-Меня, меня! Силки и сети ставитИ нудит помнить смертный пот богини!
О, радужная оболочка страха!Эфир очей, глядевших в глубь эфира,Взяла земля в слепую люльку праха,-
Исполнилось твое желанье, пряха,И, плачучи, твержу: вся прелесть мираРесничного недолговечней взмаха.
Декабрь 1933 – январь 1934
***
<3>
Or che 'l ciel e la terra e 'l vento tace...
Когда уснет земля и жар отпышет,А на душе зверей покой лебяжий,Ходит по кругу ночь с горящей пряжейИ мощь воды морской зефир колышет,-
Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит,В неудержимой близости все та же,Це'лую ночь, це'лую ночь на стражеИ вся как есть далеким счастьем дышит.
Хоть ключ один, вода разноречива -Полужестка, полусладка,– ужелиОдна и та же милая двулична...
Тысячу раз на дню, себе на диво,Я должен умереть на самом делеИ воскресаю так же сверхобычно.
Декабрь 1933 – январь 1934
***
<4>
I di miei piщ leggier che nessun cervo..
Промчались дни мои – как бы оленейКосящий бег. Срок счастья был короче,Чем взмах ресницы. Из последней мочиЯ в горсть зажал лишь пепел наслаждений.
По милости надменных обольщенийНочует сердце в склепе скромной ночи,К земле бескостной жмется. СредоточийЗнакомых ищет, сладостных сплетений.
Но то, что в ней едва существовало,Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,Пленять и ранить может как бывало.
И я догадываюсь, брови хмуря:Как хороша? к какой толпе пристала?Как там клубится легких складок буря?
4 – 8 января 1934
Стихи памяти Андрея Белого
Голубые глаза и горячая лобная кость -Мировая манила тебя молодящая злость.
И за то, что тебе суждена была чудная власть,Положили тебя никогда не судить и не клясть.
На тебя надевали тиару – юрода колпак,Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!
Как снежок на Москве заводил кавардак гоголек:Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легок...
Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец,Сочинитель, щегленок, студентик, студент, бубенец...
Конькобежец и первенец, веком гонимый взашейПод морозную пыль образуемых вновь падежей.
Часто пишется казнь, а читается правильно – песнь,Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь?
Прямизна нашей речи не только пугач для детей -Не бумажные дести, а вести спасают людей.
Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,Налетели на мертвого жирные карандаши.
На коленях держали для славных потомков листы,Рисовали, просили прощенья у каждой черты.
Меж тобой и страной ледяная рождается связь -Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие те,Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте...
10 – 11 января 1934
10 января 1934
Меня преследуют две-три случайных фразы,Весь день твержу: печаль моя жирна...О Боже, как жирны и синеглазыСтрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?Где плавкий ястребок на самом дне очей?Где вежество? где горькая украдка?Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзагиУ конькобежца в пламень голубой,-Морозный пух в железной крутят тяге,С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,И мудрецов германских голоса,И русских первенцев блистательные спорыПредставились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,Уже не хищницей лиясь из-под смычков,Не ради слуха или неги ради,Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,Кипела киноварь здоровья, кровь и пот -Сон в оболочке сна, внутри которой снилосьНа полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,Готовясь перенесть на истинную медьТо, что обугливший бумагу рисовальщикЛишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,И созревающий и тянущийся весь,-Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицахЕдинственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
***
Когда душе и то'ропкой и робкойПредстанет вдруг событий глубина,Она бежит виющеюся тропкой,Но смерти ей тропина не ясна.
Он, кажется, дичился умираньяЗастенчивостью славной новичкаИль звука первенца в блистательном собраньи,Что льется внутрь – в продольный лес смычка,
Что льется вспять, еще ленясь и мерясьТо мерой льна, то мерой волокна,И льется смолкой, сам себе не верясь,Из ничего, из нити, из темна,-
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра.
Январь 1934
***
Он дирижировал кавказскими горамиИ машучи ступал на тесных Альп тропы,И, озираючись, пустынными брегамиШел, чуя разговор бесчисленной толпы.
Толпы умов, влияний, впечатленийОн перенес, как лишь могущий мог:Рахиль глядела в зеркало явлений,А Лия пела и плела венок.
Январь 1934
***
А посреди толпы, задумчивый, брадатый,Уже стоял гравер – друг меднохвойных доск,Трехъярой окисью облитых в лоск покатый,Накатом истины сияющих сквозь воск.
Как будто я повис на собственных ресницахВ толпокрылатом воздухе картинТех мастеров, что насаждают в лицахПорядок зрения и многолюдства чин.
Январь 1934
***
Мастерица виноватых взоров,Маленьких держательница плеч!Усмирен мужской опасный норов,Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,Раздувая жабры: на, возьми!Их, бесшумно охающих ртами,Полухлебом плоти накорми.
Мы не рыбы красно-золотые,Наш обычай сестринский таков:В теплом теле ребрышки худыеИ напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный.Что же мне, как янычару, любЭтот крошечный, летуче-красный,Этот жалкий полумесяц губ?..
Не серчай, турчанка дорогая:Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,Твои речи темные глотая,За тебя кривой воды напьюсь.
Наша нежность – гибнущим подмога,Надо смерть предупредить – уснуть.Я стою у твердого порога.Уходи, уйди, еще побудь.
13 – 14 февраля 1934
***
Твоим узким плечам под бичами краснеть,Под бичами краснеть, на морозе гореть.Твоим детским рукам утюги поднимать,Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,По стеклу босиком, да кровавым песком.Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
<Февраль> 1934
Воронежские стихи
Чернозем
Переуважена, перечерна, вся в холе,Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,Вся рассыпаючись, вся образуя хор,-Комочки влажные моей земли и воли...
В дни ранней пахоты черна до синевы,И безоружная в ней зиждется работа -Тысячехолмие распаханной молвы:Знать, безокружное в окружности есть что-то.
И все-таки, земля – проруха и обух.Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай:Гниющей флейтою настраживает слух,Кларнетом утренним зазябливает ухо...
Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте!Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст..Черноречивое молчание в работе.
Апрель 1935
