Уильям Шекспир - Поэмы

Поэма впервые напечатана в конце издания «Сонетов» (1609). Э.-К.Чемберс считает авторство Шекспира сомнительным и допускает вероятность предположения Дж. Робертсона о принадлежности поэмы Дж. Чепмену. Исследователь поэзии Шекспира Джордж Райлендс пишет: «Стиль этого мало оцененного елизаветинского шедевра „Жалобы влюбленной“ свидетельствует о шаге вперед по сравнению с лирической „Венерой и Адонисом“ и риторической „Лукрецией“».

Страстный пилигрим

Перевод В. ЛЕВИКА

Когда клянешься мне, что вся ты сплошьСлужить достойна правды образцом,Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,Вообразив меня слепым юнцом.

Польщенный тем, что я еще могуКазаться юным правде вопреки,Я сам себе в своем тщеславье лгу,И оба мы от правды далеки.

Не скажешь ты, что солгала мне вновь,И мне признать свой возраст смысла нет.Доверьем мнимым держится любовь,А старость, полюбив, стыдится лет.

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,И, кажется, довольны мы вполне![2]

На радость и печаль, по воле рока,Два друга, две любви владеют мной:Мужчина светлокудрый, светлоокийИ женщина, в чьих взорах мрак ночной.

Чтобы меня низвергнуть в ад кромешный,Стремится демон ангела прельстить,Увлечь его своей красою грешнойИ в дьявола соблазном превратить.

Не знаю я, следя за их борьбою,Кто победит, но доброго не жду.Мои друзья — друзья между собою,И я боюсь, что ангел мой в аду.

Но там ли он, — об этом знать я буду,Когда извергнут будет он оттуда.[3]

Хоть ты смогла риторикой очей,Кто с ней, небесной, спорить в состоянье?Меня от клятвы отвратить моей,Я не страшусь за это наказанья.

Нет, не презрел я клятву.Ты — богиня, А я от женщин отрекался лишьИ получу помилованье ныне,Коль милостью меня ты подаришь.

Обет — дыханье, а дыханье — пар.Впивай его, как солнце в вышине,Не отвергая мой смиренный дар.

Хоть я виновен, нет вины на мне:Какой глупец откажется от рая,Земной обет нарушить не желая?[4]

Адониса Киприда обольщала:Тревожа мир невинной чистоты,Глазами все блаженства обещала,Доступные богине красоты.

Подсев к нему, то слуху нежно льстила,То взор пыталась наготой привлечь,То, зная, в чем прикосновенья сила,Рукой касалась — и теряла речь.

Но для игры лукавой слишком молод,Не понимал ни взглядов он, ни словИ в сеть любви, храня сердечный холод,Не дался желторотый птицелов.

Тут на спину упала Цитерея.Глупец бежал, поднять глаза не смея.

Как клясться мне в любви? Я клятву преступил.Ах, лишь одной красе мы верность соблюдаем.Но, изменив себе, тебе я верен был.Мой дух, сей дуб, тобой, как ветвь лозы, сгибаем.В тебе наука вся. Твои глаза — родник,Где можно почерпнуть все радости ученья.Тот, кто познал тебя, познания достиг;Тот мудр, чей ум сумел тебе воздать хваленья.Лишь неуч не придет в восторг перед тобой.Коль горд я смею быть, горжусь, что обожаюИ пламя глаз твоих, и голос гневный твой,Который музыкой небесной почитаю.О неземная, я простить меня молюЗа то, что языком земным тебя хвалю.[5]

Как только влага высохла ночная,И стало жечь, и в тень ушли стада,Киприда, в жажде томной изнывая,Пришла искать Адониса туда,

Где у ручья, под темными ветвямиЛюбил он охлаждать печаль свою.Был жарок день, но жарче было пламяЛюбви, что привела ее к ручью.

Вот он! Пришел, склонился над потокомИ, сбросив плащ, нагой шагнул вперед.Глядит на землю солнце жгучим оком,Но взор богини жарче солнца жжет.

Он вздрогнул… прыгнул в воду…«Ах, обида! Зачем я не ручей!» — грустит Киприда.

Она хитрей змеи, хотя скромней голубки,Чиста как херувим, как сатана лукава,Податлива как воск, но как железо ржава,Прозрачна как стекло, но чувства так же хрупки.Бела как лилия, как лилия нежна,Во всем пленительна и фальши вся полна.

Казалось, что в любви она была правдива:За поцелуем вслед клялась до поцелуяИ вновь клялась, мой слух игрою слов чаруя,Но все же и любви боялась и разрыва.Я клятвам и слезам так верил, видит бог,Но злой насмешкой был и каждый взгляд и вздох.

Ее сжигала страсть, как жжет огонь солому,И, как солому, страсть она в себе сжигала.Дарила только миг, хоть вечность предлагала,В любви сулила все — и все свела к пустому.Она была со мной ни шлюха, ни святая,Средь лучших — худшая, средь худших — никакая.

Коль музыка поэзии близкаИ как с сестрою с ней соединима,Любовь меж нами будет велика:Одна тобой, другая мной любима.

Тебя пленяет Дауленд, чья струнаЧарует слух мелодиями рая,Мне Спенсер мил, чьей мысли глубинаВсе превосходит, разум покоряя.

Ты любишь слушать, как звенит с высотКифара Феба, музыки царица,А я люблю, когда он сам поет,И голос Феба в сердце мне струится.

Двух муз он бог, любимы обе мной,Обеих славлю, но в тебе одной.

От горя став бледней голубки белой,В прекрасный день царица красотыНадменного Адониса хотелаОстановить у гибельной черты.

Вот скачет он, разгорячен охотой,Сдержал коня, молящий видя взор.Она с великой нежностью, с заботойВелит ему не углубляться в бор.

«Я здесь однажды юношу спасала,В бедро был ранен лютым вепрем он,Как раз сюда — смотри», — она сказалаИ подняла над ляжками хитон.

Он, вместо ран узрев совсем иное,Смутясь, бежал в безмолвие лесное.

О роза нежная, мой сладостный цветок,Еще не распустясь, как рано ты увяла!Жемчужина, какой не видел и Восток,Твои пресекло дни холодной смерти жало.Так дерево не в срок прощается с листвой,Под ветром северным убор теряя свой.

Я плачу о тебе, я все тебе простил,Хоть ты не вспомнила меня и пред могилой.Но ты оставила мне больше, чем просил,Затем что ничего я не просил у милой.Увы, мой нежный друг, у гробовой чертыОдну лишь неприязнь мне подарила ты.

Адониса учила Цитерея:Чтобы, как Марс, пленять он женщин мог,Она с мальчишкой, страстью пламенея,Все делала, что с ней проделал бог.

«Так — молвила — он влек меня в объятья»И привлекла Адониса на грудь.«Так — молвила — он снял застежку с платья».А тот не смел и руку протянуть.

«Так — молвила — он целовал мне губы»И в рот ему впилась губами вдруг.Он вырвался, еще по-детски грубый,Когда она переводила дух.

Целуй меня, ласкай, я все позволю!Продли мой плен, пока не рвусь на волю!

Юноша и старец противоположны,Старость — час печалей, юность — миг услад.Юноши отважны, старцы осторожны.Юность — май цветущий, старость — листопад.Юный полон сил, старый хмур и хил,Юный черен, старый сед,Юный бодр и волен, старый вял и болен,Старость — мрак, а юность — свет.Юность, ты мила мне, старость, ты страшна мне,Юноша пленил мои мечты!Старый, убирайся! Мой пастух, решайся,Слишком долго медлишь ты.

Богатство ль красота? Богатство, но на миг.Словили бабочку — и сразу меркнет чудо.Дохнуло холодом — и розмарин поник.Один толчок — и нет хрустального сосуда.Богатство, бабочка, стекло ли, розмарин,Растратил, застудил, разбил — конец один.

Богатство потеряв, едва ль вернешь его.Померкшей бабочке не возвратятся краски.Морозом схвачено, растение мертво.Хрусталь разбит — забудь, не подберешь замазки.Так мертвой красоты вовеки не вернутНи грим обманчивый, ни золото, ни труд.

«Спокойной ночи, спи!» — шепнула мне онаИ унесла покой, мне пожелав покоя.Один в пустом дому я мучаюсь без сна,В сомненьях тягостных лежу, догадки строя.Сказала: «Будь здоров и завтра приходи!»Но как здоровым быть с отчаяньем в груди?

Когда я уходил — кто женщину поймет?Она кивнула мне и улыбнулась мило.Обрадовал ее печальный мой уход,Иль то, что завтра я вернусь, ее смешило?«Иди» — и я иду, иду, как в тяжком сне.Но где ж конец пути, и где награда мне?

Мой жадный взор к Востоку устремлен!Кляну часы. Светает. Утро встало.Все чувства темный стряхивают сон.Глазам светлей, но сердцу света мало.Волнуюсь, жду — и в пенье соловьевУслышать силюсь жаворонка зов.

Ведь это он приветствует восходИ гонит мрак в его глухую нору.Свиданье близко! Новый день идетУтешить сердце, дать отраду взору.Я радуюсь, но радость чуть грустна:Вздохнув, «до завтра!» вновь шепнет она.

Как с нею ночь была бы коротка,Как без нее часы ползут уныло!Да что часы — минуты как века!Не светишь мне — цветам сияй, светило!Пусть ночь уйдет, что нынче толку в ней,Но завтра, день, дай ночи стать длинней!

Впервые напечатано в 1599 году издателем У. Джаггардом, который включил в сборник стихи разных авторов. Следуя авторитетным научным изданиям, мы выделили из сборника особый цикл, печатаемый ниже как «Песни для музыки». Что касается отдельных стихотворений этого сборника, то авторство их распределяется следующим образом: